Йоханнес Зиммель - Ответ знает только ветер
— Великий Боже, — вздохнул я.
— Великий Боже, — пророкотал и Бранденбург. — Даже сорок миллионов не могли бы свалить такой банкирский дом, как банк Хельмана.
— Это так, — подтвердил Кеслер. — Но пошли бы разговоры. Стали бы гадать, что да почему. Какие задние мысли были у Хельмана, почему он незамедлительно не обезопасил приобретенные фунты в Федеральном банке, почему он раздал фунты в кредит, вместо того, чтобы оставить их у себя? Наверняка у него были на то причины. Весьма и весьма таинственные. Но каковы бы они ни были — репутация его банка погибла. Исчез ореол банкира не только преуспевающего, но главное — сверхпорядочного. Во всяком случае, доподлинно известно: Хельман был в отчаянии. Это подтверждают многочисленные свидетели. Хельман летит в Канны, чтобы испросить помощи у Килвуда. Я нашел свидетеля этого разговора в Каннах. После обеда мы опять встретимся, и я объясню вам все детали. Теперь по воле наших начальников мы будем тесно сотрудничать.
— Да, Роберт, — подтвердил Бранденбург. — Руководство фирмы выразило такое желание.
— То-то он все время повторял эти слова — cover и coverage. Это значит «покрытие». Значит, это банковский термин, применяющийся в таких случаях. Хельман требует покрытия восьми процентов ущерба. Он просит, он умоляет — все напрасно. Никакого покрытия, — сказал я.
— Теперь вы понимаете, какую сенсацию произвела у нас ваша телеграмма? — спросил Фризе.
Я смущенно пробормотал:
— Значит, Килвуд. Килвуд довел Хельмана до гибели.
— Я этого не сказал, — Кеслер опять щелкнул костяшками пальцев. — Ведь мы не знаем, что на самом деле замышлял Хельман, и почему он не обратился в Федеральный банк. Во всяком случае, покрыть убытки Килвуд ему отказал. Может быть, у него как раз не было свободных денег, как ни невероятно это звучит. А, может, все его деньги были куда-то вложены. Может, он просто не хотел помочь Хельману. Совершенно очевидно, что и вокруг Хельмана много таинственного. Достаточно вспомнить о непонятной раздаче кредитов. Вполне возможно — возможно, говорю я, — что Хельман и Килвуд задумали провернуть совсем уж рискованное дельце, почем знать. Во всяком случае, дело не выгорело. Во всяком случае, Килвуд отказал Хельману в coverage, как вы говорите. У него могли быть на это свои причины — отвлечемся пока от чисто дружеского аспекта их отношений. Итак, никакого покрытия. После чего Хельман совсем теряет голову. Ему на ум приходит яхта. Чтобы не было похоже на самоубийство, он приглашает на борт яхты гостей. Он был опытным банкиром, и вполне мог подумать об этом. Теперь это становится похожим уже на убийство. И общество будет совершенно иначе реагировать, когда узнает, что банк Хельмана испытывает трудности. Когда узнает. Или же Килвуд срочно впрыснет деньги, и все пойдет своим ходом — официально наследницей будет Бриллиантовая Хильда, в действительности же, как мне думается, владельцем станет Килвуд. Мне кажется, он всегда хотел иметь свой собственный банк.
— Мне тоже так кажется, — ввернул Фризе.
— И мне, — сказал Бранденбург.
Он хрюкал, как свинья, потому что подавился. Потом выплюнул пригоршню попкорна на ладонь и выбросил в мусорную корзину.
— Значит, только Килвуд, — заметил я.
— Что вы хотите этим сказать? — уточнил Кеслер.
— Я хочу сказать: другие люди, приехавшие в Канны якобы для того, чтобы отпраздновать юбилей Хельмана, — эти другие миллиардеры не имеют никакого отношения к делу.
— У меня в отношении их нет ни малейшей зацепки, — сказал Кеслер.
— А они обязательно дали бы мне какой-то материал, если бы могли, — хотя бы для того, чтобы обелить себя. Я со всеми ними виделся. В том числе и с Килвудом, этим старым пьяницей.
— Он пьет?
— Как бездонная бочка. А напившись, становится сентиментальным. Классический пример. Когда трезвый — жесток, когда пьян в стельку, — жалостлив. Помните фильм с Чарли Чаплиным и миллионером?
Бранденбург сказал:
— Ну, Роберт, скажи сам — есть у меня чутье или нет? Ведь я же сразу тебе сказал, что это не убийство, а самоубийство! Теперь это, если угодно, можно считать самоубийством Хельмана и убийством Виаля. Так что платить страховку нужды нет.
— Но мы же еще не знаем наверняка, что все было именно так, — сказал я. — У нас в руках еще нет всех фактов, какие требует господин Кеслер. Нам они, кстати, тоже нужны.
— Для чего я послал тебя в Канны? — вдруг оглушительно взревел Бранденбург, так что все вздрогнули. — Черт тебя побери со всеми потрохами — так найди эти факты!
Финансисты переглянулись.
— Я делаю, что могу, Густав, — сказал я. — Я выслушал все, что изложил нам господин Кеслер. Это было весьма интересно. Но кое-что явно не вяжется.
— Например? — неожиданно резко спросил Кеслер.
— Ну, например, Хильда Хельман сказала мне, что это убийство — дело рук целого сообщества. Мол, это сделали они все, не уточняя, кто это «все».
— Послушайте, господин Лукас, — обратился ко мне Кеслер. — Вы же видели Бриллиантовую Хильду. Ей место в психушке. Она же помешанная.
— Вы в этом уверены? — спросил я. — Совершенно уверены?
— Что значит этот вопрос?
— Ну, французам, к примеру, мсье Лакроссу, она рассказала совсем другую версию. — Я достаточно долго выслушивал их умные речи. — Мне покуда не удалось поговорить с Килвудом и остальными. Признаю, что задача у меня несколько отличается от вашей, господин Кеслер. Но — как и вы — пока я не знаю всех фактов, я ни во что не верю.
— Это ваше право, — обиженно буркнул он.
— Мы будем рады, если вы продолжите ваше расследование, — примирительно сказал Фризе. — Мы просто хотим координировать наши действия, только и всего.
— Этого я тоже хочу, — сказал я. — Но все-таки, вот, например… То, что Виаля убили, прежде чем он успел закончить свою экспертизу, и что из лаборатории исчезли все обломки и осколки, указывает на то, что это было не самоубийство.
— Конечно, Хельман сделал это не один, — уперся Бранденбург. — Конечно, у него были помощники. Куда ты клонишь, Роберт?
— Кроме того, Килвуд тоже заинтересован в том, чтобы истина не выплыла наружу, — сказал Фризе.
— Чрезвычайно заинтересован, — добавил Кеслер.
— Следовательно, это будет не просто, — подвел итог Бранденбург с наигранным добродушием. — Сейчас два часа. Если мы хотим, чтобы нам дали чего-нибудь поесть, надо поторапливаться. После обеда продолжим. — Он поднялся, отфыркиваясь.
41
В этот день мы работали в конторе Густава до девяти часов вечера. Под конец уже нечем было дышать из-за табачного дыма. Кругом стояли бутылки пива, мы работали без пиджаков. На этот раз мы проработали во всех тонкостях и деталях финансово-техническую сторону дела — нет нужды излагать эту скучную материю. Честно говоря, после всех разговоров о валютах и финансовых махинациях у меня появилось ощущение, что я уже ничего не понимаю. Мы договорились, что я завтра же утром возвращаюсь в Канны и своими глазами погляжу, что за фрукт этот Джон Килвуд. Может быть, на самом деле все выгладит абсолютно не так, а может, я выясню что-то, чего Кеслер не обнаружил. Кеслер вылетел в тот же день, вечерним рейсом. Официально мы не знакомы, и если нужно будет что-то обсудить, придется по телефону договариваться о месте встречи.
— Я рад, что нам предстоит поработать вместе, — сказал Кеслер на прощанье и крепко пожал мне руку.
— Я тоже, — ответил я и был на самом деле рад, но в то же время почувствовал страшную усталость.
Приезжие из Бонна ушли.
Мы с Густавом остались сидеть в прокуренной комнате. Секретаршу он отпустил. Во всем огромном здании кроме нас находились только охранники.
— Вот, Роберт, дружище, каков, значит, мир, в котором мы живем, — начал Густав Бранденбург. — Сплошь лжецы, мошенники и воры — и миллионеры, и мультимиллиардеры, и продажные политики, и священники с их лживыми словами утешения и ватиканским банком за спиной, и короли, и императоры, и банкиры. Да и само государство, которое не карает за преступление, потому что и оно зарабатывает на этих махинациях, как и наша любимая фирма «Глобаль»: она определенно нагрела руки благодаря заранее полученной от меня информации, как и бедняки нагрели бы руки, только допусти, только дай им такую возможность. Это — единственное, что нас объединяет со всеми остальными. Мы все — обманщики.
— Мы?
— Ну да, мы, — подтвердил Густав, кряхтя переваливаясь в кресле с боку на бок, — я — потому что защищаю тебя, а ты — потому что знаешь, что я тебя защищу.
— О чем ты, собственно, говоришь?
— Обманщик, пожми руку обманщика, — провозгласил Густав. — Я предотвратил самое худшее. Я не дал им сразу отозвать тебя, что они собирались сделать. Я тоже обманул их и сказал, что доктор преувеличивает.
