Марина Крамер - Роскошная хищница, или Сожженные мосты
– Ты не устала, котенка моя? Столько пешком давно ведь не гуляла, да еще и без трости? Давай помну тебе ножку?
– Так и скажи, что хочешь меня раздеть, извращенец, – фыркнула она, вытягиваясь всем телом. – Когда мы с тобой остепенимся уже, а, Женька? Ведь не подростки озабоченные уже, чтобы так друг на друга кидаться?
Хохол захохотал, недвусмысленно проведя руками по ее телу, по длинным ногам, небрежно закинутым на спинку дивана, прижался губами к обнажившейся щиколотке:
– Не пори ерунды! Я в кои-то веки получил все это в свое полное распоряжение, причем рядом никто не ошивается, а ты собираешься лишить меня всего?
* * *Они проспали до обеда, обнявшись на кровати в спальне на втором этаже. Едва открыв глаза, Марина увидела лежащего рядом Хохла, по сонному лицу которого скользил пробивающийся через плотную штору солнечный луч. Она погладила его по щеке, про себя усмехнувшись пришедшей мысли о том, что вот уже слово «муж» в ее сознании потихоньку начало ассоциироваться именно с Женькой, а не с Егором, как было всегда. Женька пробормотал что-то, перевернулся на спину, раскинув руки в стороны. Коваль села, завернувшись в простынь, поправила длинные волосы и потянулась к сигаретам, но потом передумала, оставила на тумбочке.
Хотелось есть, но Женька спал, и будить его Марине стало жалко. Она накинула халат и ушла вниз, в гостиную, включила телевизор. Мысль о Вороне не давала покоя, Марина даже сама не понимала, почему думает об этом. Женька прав: время ушло, все изменилось, и какая разница – утаил Миша Ворон что-то от всех или нет? Но разочарование в человеке, которому она доверяла и которого поддерживала, стало неприятным сюрпризом.
Наконец проснулся Хохол, позевывая, спустился сверху и сел на диван напротив Марины:
– Ну что, котенок, не спится? Проголодалась?
– Очень, – призналась она, запахивая халат плотнее.
– Так что меня-то не толкнула?
– Ты так спал... мне стало жалко тебя будить.
– О, это что-то новое! – протянул Женька с улыбкой. – Ты пожалела домашнее животное?
– Прекрати! – поморщилась Коваль. – Я тебе сто раз говорила!
Хохол рассмеялся, пересел на подлокотник кресла и поцеловал Марину в макушку:
– Ну, все, не буду! Девочка моя, рассердилась, голодная сидит, а муж дрыхнет!
– Слушай, ну почему вам, мужикам, так нравится это слово, а? – поинтересовалась Марина, поглаживая ладонью его по груди. – «Муж, муж»!
– Родная, да просто потому, что в кайф сознавать, что вот это все – мое! – Женька провел рукой по ее бедру, по ноге, заброшенной на второй подлокотник.
– Ой, Женька-Женька! – Коваль покачала головой и встала, освободившись от ставших слишком уж решительными рук Хохла. – Иди-ка умывайся и своди наконец меня на обед, пока я тут совсем с ума от голода не сошла.
Хохол захохотал и пошел в душ, долго плескался там, охая и фыркая под ледяными струями, потом брился, внимательно разглядывая себя в большом зеркале над умывальником. Когда же он наконец вернулся, уже полностью одетый, Марина с недовольным видом поинтересовалась:
– А дольше-то нельзя было? Сто лет не был в бане?
– Ладно, не злись, – примирительно попросил Хохол, обнимая ее за плечи. – Идем, пообедаем и погуляем по лесу, пока еще не стемнело. Нет, подожди... – он задержал ее на пороге комнаты, развернул к себе лицом и попросил: – Поцелуй меня.
Коваль чуть приоткрыла полные губы и, встав на цыпочки, прикоснулась к Женькиным губам. Он слегка приподнял ее над полом, плотно смежил ресницы и замер, прислушиваясь к ее поцелуям и чувствуя исходящий от волос аромат неизменной туалетной воды, которую Марина не меняла ни разу за все время, что Хохол знал ее. Нацеловавшись вдоволь, Хохол отпустил Марину, поправил задравшуюся водолазку, подал кожаную куртку:
– Идем, а то опять голодная останешься.
* * *Столовая, или правильнее – кафе, находилось в главном корпусе, ходить туда трижды в день Марине показалось делом затруднительным, однако Хохол категорически отказался воспользоваться доставкой в номер.
– Дышать воздухом надо и двигаться хоть чуть-чуть! – отрезал он, и Марина поняла: спорить бесполезно. Женька входил в роль мужа все активнее...
После обеда они пошли немного осмотреться. Было очень тепло и тихо, безветренный день клонился к вечеру, и небо уже чуть помрачнело. Хохол как-то притих, словно не хотел нарушать окружившего их спокойствия ни своим голосом, ни какими-то словами. Он придерживал Марину за талию и лишь иногда чуть касался губами ее волос, как будто проверял, здесь ли она, рядом ли.
* * *Они провели три чудесных дня в профилактории, сумев отвлечься и отрешиться от всего. Пару раз звонила Даша, в основном же Марина звонила ей сама, разговаривала с Егоркой. Мальчик не плакал и к ним не просился – видимо, уже привык за последнее время без родителей.
Сама же Коваль отоспалась так, словно до этого страдала жуткой бессонницей. Женька не выпускал ее из виду ни на секунду, даже когда она просто спала в спальне наверху. Тогда он садился в кресло или укладывался рядом и все смотрел и смотрел на нее, с фотографической точностью запечатлевая в памяти лицо, глаза, губы, изгиб талии, изящную линию ноги...
– Самому-то не страшно? – спросила Марина однажды, проснувшись и обнаружив его в кресле напротив.
– В смысле?
– Не страшно – так влипать? Будешь потом с ума сходить, как я после Егора.
Хохол упрямо мотнул головой, отгоняя моментально возникший в комнате призрак Малыша, перебрался на кровать и уткнулся лицом в Маринины колени:
– Я тебя прошу – ну хоть здесь не говори о нем!
– Да, прости... – Она опустила руку ему на затылок и замерла. – Женя... – проговорила она после паузы. – А ведь нам нужно убираться отсюда как можно скорее.
Он поднял голову и удивленно уставился в ее потемневшие глаза:
– Ты о чем, котенок?
– Мне страшно, Женя, – призналась она неожиданно для себя. – Так страшно – если бы ты знал... – Марина закрыла руками лицо и заплакала.
Хохол растерялся: ничто не предвещало, просто разговаривали, и вдруг она опять плачет, разрывая ему сердце слезами. Он встал с кровати, молча поднял Марину на руки и стал ходить по комнате, прижав ее к себе. Коваль понемногу перестала плакать, только всхлипывала, как ребенок, вцепившись пальцами в футболку Хохла.
– Котенок, не надо, не плачь. Мы поживем тут еще денек – и поедем к себе. И больше никогда я не пойду у тебя на поводу, никогда не позволю совершить глупость. – Он сел на край кровати, по-прежнему прижимая Марину к себе. – Будем считать, что наша жизнь началась заново, что не было ничего до этого момента.
– Я не могу... и ты не вправе требовать от меня, чтобы я забыла все, что было в моей жизни до тебя. Я никогда не выброшу из памяти то, что пережила. Ведь это предательство, Женька...
Хохол вздохнул:
– Опять ты об этом? Ведь мы договаривались – не напоминай.
– Что бы ты ни думал, но Егор – мой муж, большой кусок моей жизни. – Она освободилась от Женькиных рук и встала. – Понимаешь? Такой большой кусок, что его не выбросишь. Я люблю тебя, я благодарна тебе за все, но не требуй невозможного, Женя...
– Вот опять – твое «люблю» всегда идет в связке со словом «благодарна». Это не одно и то же.
Марина отвернулась к окну и промолчала. Для нее эти два понятия применительно к Хохлу были взаимосвязаны, и она никак не могла понять, что именно его обижает. Разве можно не быть благодарным тому, кого любишь?
Но Женька всегда стремился разделить чувство благодарности и любовь. Первое он считал обременительным, а второе – почти святым, только к Коваль испытывал такое чувство, только ей говорил нежные слова.
Он тяжело поднялся с кровати, подошел к Марине и обнял ее, поцеловал в макушку.
– Я больше не буду говорить тебе об этом. Понимай как хочешь. В конце концов, мы теперь вместе, сын растет... Мариша, девочка, может, хватит уже друг друга мучить? Ну что сейчас-то тебе нужно?
– Мне? – Она развернулась в его руках и посмотрела в глаза. – Мне – ничего. Единственно, чтобы ты перестал доставать меня просьбами выкинуть из головы моего погибшего мужа. Когда ты усвоишь это, жизнь наладится, понял?
– Понял, – вздохнул Хохол. – Но, кажется, я никогда не привыкну.
Марина грустно улыбнулась, закинула руки ему на шею и пробормотала:
– Я тоже не могу привыкнуть ко многим вещам, но приходится ведь... Может, мы пройдемся немного?
– Да, идем, – согласился Женька.
* * *...Они брели по аллейке, уже стемнело; где-то далеко в глубине парка куковала кукушка. Марина подняла голову и прислушалась, но Женька, разгадав ее маневр, серьезно предупредил:
– Даже не думай! Мне наплевать на эту бестолочь пернатую. Мы с тобой долго будем жить.
– Конечно, родной, – засмеялась Марина, прижимаясь к нему.
Навстречу им по аллейке шла группа мужчин. Они что-то обсуждали, спорили, и в хоре голосов Марина вдруг отчетливо услышала знакомый, сипловатый говорок Мишки Ворона. Она замерла прямо на дорожке, не в силах сдвинуться с места. Компания приближалась, и вот уже Ворон в распахнутой куртке и серых джинсах поравнялся с Коваль, окинул беглым взглядом – и вдруг остановился, перевел взгляд на Хохла, и лицо сделалось сперва растерянным, потом постепенно залилось бурой краской.
