Камилла Лэкберг - Ангелотворец
— Позвоните, когда вас надо будет доставить обратно, — сказал он своему шефу.
Мелльберг кивнул и продолжил укорять падчерицу:
— Не понимаю, с чего тебе взбрело в голову ехать со мной. Что, если стрелявший до сих пор там? Это может быть опасно. И ты рискуешь не только собой.
— Анника звонила почти час назад. И, как я полагаю, Патрик с Йостой тоже скоро появятся. Наверняка она им тоже позвонила, — возразила Паула.
— Но… — начал было Бертиль, но замолчал, так как они уже подошли к двери дома. — Эй! — крикнул он. — Мы из полиции!
Из дверей показался светловолосый мужчина. Паула решила, что это, должно быть, Мортен Старк. В лодке она вытянула из отчима подробности дела.
— Мы были в спальне. Решили, что там безопаснее всего… — объяснил хозяин дома.
Он повернулся к лестнице, где стояли две женщины. При виде одной из них Паула удивилась:
— Анна? Что ты тут делаешь?
— Я делала замеры для интерьера, — ответила бледная, но сосредоточенная сестра Эрики.
— Никто не ранен? — строго спросил Мелльберг.
— Слава богу, нет, — ответила Анна. Остальные кивнули.
— После того как вы позвонили в полицию, больше ничего не произошло, — уточнила Паула, оглядываясь по сторонам. Даже если стрелявший и сбежал, расслабляться не стоило. Надо было следить за малейшим шумом.
— Мы ничего не слышали. Хотите посмотреть, куда попали пули? — спросила Анна, явно взявшая на себя командование.
Мортен с Эббой молчали. Муж обнимал жену, а она стояла, скрестив руки на груди. Взгляд у нее был отсутствующий.
— Конечно, — сказал Бертиль.
— Это в кухне, — Анна остановилась на пороге и показала. — Стреляли вон через то окно.
Паула оглядела комнату. Весь пол был усыпан осколками от разбитого стекла.
— Кто-то был внутри, когда раздались выстрелы? И вы уверены, что их было много? — засыпала ее вопросами полицейская.
— Эбба была в кухне, — сказала Анна, легонько толкая фру Старк в бок. Та медленно подняла голову и оглядела кухню так, словно видела ее впервые.
— Я слышала только хлопок, — произнесла она. — Очень громкий. Я не поняла, что это. А потом еще один хлопок.
— Два выстрела, — констатировал Мелльберг, входя внутрь.
Паула пожалела, что с ними нет Патрика. Он бы помешал начальнику портить улики.
— Ничего страшного, — догадался Бертиль о ее мыслях. — Я был на стольких местах преступления, сколько тебе не удастся посетить за всю твою карьеру, и прекрасно знаю, что можно, а что нельзя.
Под его ступней треснул осколок стекла. Паула сделала глубокий вдох.
— Я считаю, что мы должны подождать Турбьёрна с криминалистами, нельзя ничего тут трогать, — заявила она.
Но Мелльберг проигнорировал ее слова. Он подошел прямо к задней стене кухни, куда попали пули.
— А вот и отверстия. У вас есть пластиковые пакеты?
— В третьем ящике сверху, — отозвалась Эбба.
Полицейский выдвинул ящик и достал пару пакетов. Надев резиновые перчатки, висевшие на кране, он вернулся к стене.
— Посмотрим. Она засела неглубоко, так что достать будет легко. Облегчим работу Турбьёрну… — сказал он, выковыривая из стены обе пули.
— Но надо сделать фотографии… — возразила Паула.
Мелльберг сделал вид, что не слышит. Вместо этого он с довольным видом положил пакет с нулями в карман шорт, снял перчатки и бросил их в мойку.
Нужно думать об отпечатках пальцев, — сказал он, нахмурившись, — это важное доказательство. После стольких лет в полиции это сидит у меня в подкорке.
Его падчерица так сильно закусила губу, что во рту у нее появился привкус крови. «Поторопись, Хедстрём!» — молила она про себя. Но никто не слышал ее мольбы, и шеф продолжал топтать место преступления.
Фьельбака, 1931
Затылком она ощущала их взгляды. Люди думали, что Дагмар ничего не соображает, но это было не так. Им ее не одурачить, особенно Лауре. Она изображала хорошую девочку, чтобы люди ее жалели. Все в деревне восхищались тем, какая она хозяюшка, и охали, как бедняжке не повезло с матерью. Никто не знал, что на самом деле представляет собой Лаура. Но Дагмар видела ее насквозь и знала, что скрывается под этим вечно аккуратным видом. На ее дочери лежало то же проклятье, что и на ней самой. Только ее клеймо сидело глубоко под кожей, не видное чужому взгляду. И у Лауры та же несчастливая судьба, что и у ее матери, и пусть девчонка себе лишнего не воображает.
Дагмар поежилась. На завтрак у нее была стопка самогона, которую она заела сухарем, стараясь накрошить как можно больше. Лаура ненавидела крошки на полу. Она спать не будет спокойно, пока все не уберет. Ей будет чем заняться по возвращении из школы. Дагмар нервно забарабанила пальцами по скатерти в цветочек. Женщину не оставляло чувство тревоги, из-за которого она не могла усидеть на месте. Двенадцать лет прошло с тех пор, как Герман ее покинул, но она до сих пор помнила прикосновения его рук к своему телу — телу, которое теперь было не узнать. Вся злость, которую она тогда испытала в больничной палате, давно прошла. Фрёкен Свенссон любила его, а он любил ее. Все вышло не так, как она хотела, но женщина знала, кто тому виной. Каждый день во сне и наяву она видела перед собой презрительное выражение лица Карин Геринг. Ей доставляло удовольствие унижать Дагмар и Лауру.
Пьяная женщина еще сильнее забарабанила пальцами по скатерти. Только эти мысли и спиртное помогали ей просыпаться каждое утро. Она потянулась за газетой, лежавшей на столе. Денег на новые номера у нее не было, но она воровала газеты из коробок с макулатурой позади киоска. Дагмар всегда прочитывала их от корки до корки, жадно проглатывая любую информацию, касающуюся Германа. Он вернулся в Германию. В газетах упоминали Гитлера — это имя она тогда слышала от Германа в больнице. Дагмар читала, чувствуя, как нарастает ее волнение. Это тот мужчина, о котором писали газеты, был ее Германом, а не тот жирный безумец в больничной одежде. На фото в газете он был в униформе, и хотя несколько постарел и подурнел, вид у него был как у человека влиятельного.
Дрожащими руками фрёкен Свенссон открыла газету. Похмелье ее не отпускало. С каждым днем организм требовал все больше алкоголя. Женщина поднялась, налила себе еще стакан, опустошила его одним глотком и присела, чувствуя, как внутри разливается блаженное тепло, унимающее дрожь. Она вернулась к газете. На последней странице ее внимание привлекла одна рубрика. Буквы плясали перед глазами, и она постаралась сосредоточиться на заголовке. «Супруга Геринга скончалась. Венок от Гитлера», — было написано там. Дагмар внимательно изучила снимки. На губах у нее появилась улыбка. Карин Геринг умерла. Женщина рассмеялась. Теперь ничто не помешает Герману вернуться к ней. Она с триумфом топнула ногой по полу.
На этот раз Йозеф Мейер поехал в каменоломню один. По правде говоря, ему нравилось быть одному. Только в одиночестве удавалось заглянуть в глубь себя и найти ответы на мучившие его вопросы. Ему никто не был нужен. Иногда Мейер жалел, что он не такой, как все, жалел, что не чувствует себя частью сообщества, но открыться другим людям, даже членам собственной семьи, он не мог. В груди у него словно сидел крепкий узел. Йозеф чувствовал себя ребенком, прижавшимся носом к витрине игрушечного магазина и не решающимся войти внутрь, чтобы потрогать все эти чудесные игрушки.
Он присел на камень. Мысли его снова обратились к родителям. Прошло десять лет со дня их кончины, а он по-прежнему чувствовал себя потерянным. Ему было стыдно за то, что у него были от них секреты. Отец всегда говорил, что доверие важнее всего, что они должны быть честными друг с другом. Он дал Йозефу понять, что ему известно: сын что-то от него скрывает. Но разве мог он открыть отцу такое? Его родители стольким пожертвовали ради него! Некоторые вещи рассказать просто невозможно. Во время войны они утратили всё — друзей, родственников, имущество, безопасность, родину, — всё, кроме веры и надежды на лучшую жизнь. А пока они страдали и мучились, Альберт Шпеер ходил по этой каменоломне и отбирал камни для постройки новой кровавой империи. Вообще-то Мейеру не было известно, появлялся ли здесь Шпеер лично, но кто-то из его помощников наверняка приезжал сюда. Война казалась событием из далекого прошлого. Каждый день в детстве Йозеф слышал рассказы о преследованиях евреев. Мальчику рассказывали, как их уничтожали, рассказывали о дыме, идущем из труб в концентрационных лагерях, рассказывали о лицах солдат, пришедших освобождать пленников. Швеция приняла их с распростертыми объятьями, но при этом упрямо отказывалась признать свою роль во Второй мировой войне. Каждый день отец говорил о том, что его новая родина должна покаяться. И если на руках родителей были вытатуированы номера, то у Мейера-младшего они отпечатались в сознании.
