Луиза Пенни - Эта прекрасная тайна
– Поэтому его убили?
– Не сразу. Через шесть лет, а пока враждебность нарастала с каждым днем. Но в один прекрасный день король Генрих произнес эти слова, и четыре рыцаря восприняли их как приказ.
– И что тогда случилось?
– Они убили архиепископа. В Кентерберийском соборе. Убийство в соборе.
Бовуар попытался вспомнить фразу:
– «Неужели никто не избавит…»
– «…меня от этого мятежного попа?» – закончил Гамаш.
– Вы думаете, настоятель сказал что-то подобное, а кто-то из монахов воспринял его слова как приказ?
– Может быть. В таком месте настоятелю, вероятно, и произносить ничего не требовалось. Достаточно одного взгляда. Поднятой брови. Гримасы.
– А что случилось после смерти архиепископа?
– Его канонизировали.
Бовуар рассмеялся:
– Наверное, король сильно разозлился.
Гамаш улыбнулся:
– Генрих остаток жизни каялся, говорил, что не хотел смерти архиепископа.
– Думаете, не врал?
– Я думаю, легко говорить так постфактум.
– Значит, вы предполагаете, что настоятель мог сказать что-то в таком роде и один из монахов убил приора?
– Не исключено.
– И отец Филипп, зная о том, что случилось, меняет тактику и делает нечто неожиданное. Назначает одного из сторонников приора главой хора. – Бовуар сделал вывод из сказанного: – Больная совесть?
– Раскаяние? Желание загладить вину? – Гамаш нахмурился. – Вполне вероятно.
Он подумал, что иногда очень трудно понять, почему эти монахи поступили так, а не иначе. Они были не похожи на всех, кого он знал и с кем сталкивался в процессе расследования.
Но в конечном счете он был вынужден признать, что они всего лишь люди. И у них те же самые мотивы, что и у других, только спрятанные под черными мантиями и ангельскими голосами. И под молчанием.
– Настоятель отрицает, что монастырь расколот, – сказал Гамаш, откидываясь на спинку стула и переплетая пальцы.
– Ух ты! – Бовуар покачал головой. – Есть масса вещей, в которые эти монахи верят без всяких свидетельств. Но дайте им доказательство чего-нибудь, и они ни за что не поверят. Раскол слишком очевиден. Половина хочет записать новые песнопения, половина – нет. Половина хочет, чтобы обет молчания был снят, другая – нет.
– Я не уверен, что они делятся пополам, – сказал Гамаш. – Полагаю, баланс изменился в пользу приора.
– И поэтому его убили.
– Вполне возможно.
Бовуар поразмыслил над словами шефа.
– Значит, настоятель как бы запудрил им мозги. Брат Антуан назвал его испуганным стариком. Вы думаете, он и убил брата Матье?
– Честно говоря, не знаю. Но если отец Филипп испытывает страх, то он здесь не единственный, – сказал Гамаш. – Я думаю, большинство из них боится.
– Из-за убийства?
– Нет. Сомневаюсь, что они боятся смерти. Мне кажется, они боятся жизни. Но здесь, в монастыре, они наконец обрели свое место.
Бовуар вспомнил площадку с гигантскими грибами – широкополыми шляпами. И то, как он чувствовал себя белой вороной в своих отутюженных брюках и свитере из овечьей шерсти.
– Так если они наконец нашли свое место, чего же они боятся?
– Боятся потерять то, что нашли, – ответил старший инспектор. – Они побывали в чистилище. А многие, возможно, и в аду. А тот, кто побывал там, уж точно не хочет возвращаться.
Двое полицейских посмотрели друг другу в глаза. Бовуар увидел глубокий шрам у виска шефа. И почувствовал, как боль грызет его собственное чрево. Он вспомнил о пузырьке с маленькими таблетками, который припрятал у себя в квартире. На всякий случай.
«Да, – подумал Бовуар. – Возвращаться в ад не хочет никто».
Шеф надел очки и развернул большой свиток бумаги у себя на столе.
Бовуар наблюдал за Гамашем, но видел нечто иное. Суперинтенданта Франкёра, который вышел из самолета, быстро спустившегося с небес. Шеф протянул ему руку, но Франкёр демонстративно повернулся спиной к Гамашу, чтобы все видели. Чтобы видел Бовуар.
Неприятное чувство, словно удар кулаком, обосновалось в желудке Бовуара. Оно устроилось там, как у себя дома. Располагалось поудобнее. Росло.
– Настоятель дал нам план монастыря. – Гамаш встал и наклонился над столом.
Бовуар присоединился к нему.
На чертеже монастырь выглядел точно так, как и представлял себе Бовуар, проведя здесь двадцать четыре часа. Он имел форму креста с церковью посередине и колокольней над церковью.
– Вот здесь зал для собраний братии, – показал Гамаш.
На чертеже это помещение примыкало к церкви, никаких попыток скрыть его не делалось. Но в реальности зал скрывался за памятной доской святого Гильберта.
На плане присутствовал и сад настоятеля – здесь он, в отличие от реальной жизни, бросался в глаза. Тоже скрытый, хотя и не тайный.
– А другие потайные комнаты здесь есть? – спросил Бовуар.
– Настоятелю о них неизвестно, но он признаёт, что ходят слухи о существовании таких комнат и кое-чего еще.
– Чего? – спросил Бовуар.
– Ну, о таких вещах даже говорить неловко, – сказал Гамаш, снимая очки и глядя на Бовуара.
– А я-то считал, что человек, которого застукали в церковном алтаре в пижаме, легко справляется с чувством неловкости.
– Тонкое замечание, – улыбнулся старший инспектор. – Ходят слухи о сокровищах.
– О сокровищах? Вы шутите? Настоятель сказал, что здесь спрятаны сокровища?
– Он этого не говорил, – ответил Гамаш. – Только упомянул о слухах.
– А они искали?
– Неофициально. По-моему, монахов не должны волновать такие вещи.
– Но обычных людей они волнуют, – сказал Бовуар, снова переводя взгляд на план.
Старый монастырь, в котором спрятано сокровище. Слишком уж нелепо. Неудивительно, что шефу неловко говорить о таких вещах. Но хотя эта идея и казалась смешной, глаза Бовуара сверкали, когда он рассматривал чертеж.
Какой ребенок, будь то мальчик или девочка, не мечтал о спрятанных сокровищах? Кто из нас не читал с жадностью истории об отчаянных храбрецах, о галеонах и пиратах, о спасающихся бегством принцах и принцессах, о спрятанных драгоценностях? Или и того лучше – о найденных.
Хотя история о потайной комнате с сокровищами казалась нелепой и притянутой за уши, у Бовуара разыгралась фантазия. Богатства средневековой церкви? Чаши, картины, монеты. Бесценные ювелирные изделия, принесенные крестоносцами.
Потом Жан Ги представил, как находит все это.
Не ради богатства. Ну или, по крайней мере, не исключительно ради богатства. Просто потому, что занятно.
Он тут же представил себе, как рассказывает о своих похождениях Анни. Вообразил, как она смотрит на него, слушает. Ловит каждое слово. Реагирует на каждый поворот в истории. Все ее чувства отражаются на лице. Она ахает. Смеется.
Воспоминания на всю жизнь. Они будут рассказывать детям и внукам о том времени, когда дедушка нашел сокровище. И вернул его церкви.
– Ну так я могу оставить его тебе? – спросил Гамаш, скручивая свиток и протягивая его Бовуару.
– Я все разделю с вами, patron, фифти-фифти.
– У меня уже есть сокровище, спасибо, – отказался Гамаш.
– Не думаю, что пакет с черникой в шоколаде может считаться сокровищем.
– Non? – усмехнулся Гамаш. – Каждому свое.
Раздался низкий звон колокола. Не радостный, праздничный, а торжественный, официальный.
– Опять? – пробормотал Бовуар. – Можно я останусь здесь?
– Ради бога. – Гамаш вытащил из нагрудного кармана расписание, врученное ему секретарем настоятеля. Потом посмотрел на часы. – Одиннадцатичасовая месса, – сказал он и направился к закрытой двери.
– Что, только одиннадцать? А мне кажется, уже спать пора.
Здесь, где все работало как часы, время как будто замерло.
Бовуар открыл дверь перед шефом и, поколебавшись секунду и прошептав проклятие, последовал за Гамашем в Благодатную церковь.
Гамаш опустился на скамью, Бовуар уселся рядом с ним. Они молча ждали начала службы. И опять Гамаш подивился свету, проникающему сквозь высокие окна. Расщепляющемуся на все возможные составляющие. Свет падал на алтарь, плясал на скамьях в радостном ожидании прибытия монахов.
Старший инспектор оглядел ставшие знакомыми лица. У него возникло ощущение, что он находится здесь уже очень давно, и он удивился, когда понял, что они с Бовуаром провели в монастыре менее суток.
Теперь он знал: Благодатную церковь построили в честь святого настолько безликого, что церковь даже не смогла найти в равной мере безликий недуг, патроном которого он мог бы стать.
Молились святому Гильберту не многие.
И все же за свою мучительно долгую жизнь Гильберт совершил одно заметное деяние. Он бросил вызов королю. Защитил своего архиепископа. Томаса Бекета убили, но Гильберт противостоял тирании и остался жив.
