Дик Фрэнсис - Банкир
— Гордон рассказал мне о Сэнд-Кастле. Тим, это ужасно. Бедные, бедные люди.
— Паршивое дело, — сказал я.
— Тим, передай Джинни, что я очень сожалею. Сожалею... дурацкое слово, толкнешь кого-нибудь в магазине и тоже говоришь «сожалею». Милая девочка... она писала мне пару раз из школы, просто советовалась по-женски, я ее просила.
— Она тебе писала?
— Да. Такая прелестная девочка. Такая умная. Но это... это чересчур.
Гордон сказал, что им грозит опасность потерять все.
— Я собираюсь сегодня к ним, посмотрю, в каком он состоянии.
— Гордон мне сказал. Пожалуйста, передай им, что я их люблю.
— Передам. — Я чуть помолчал. — Я тебя тоже люблю.
— Тим...
— Я просто хотел сказать тебе. Ничего не изменилось.
— Мы не виделись с вами несколько недель. То есть... я не виделась.
— Гордон вошел в комнату? — догадался я.
— Именно так.
Я улыбнулся дрожащими губами.
— Понимаешь, я о тебе все время слышу. Он о тебе постоянно упоминает, а я переспрашиваю... от этого кажется, что ты поблизости.
— Да, — сказала она совершенно нейтральным голосом. — Я в точности понимаю, что вы хотите сказать. Я чувствую в точности то же самое.
— Джудит... — Я резко вздохнул и постарался, чтоб мой голос звучал спокойно, под стать ей. — Передай Гордону, что я позвоню ему домой, с его разрешения, если там что-нибудь случится и потребуется его консультация до понедельника.
— Я передам. Подождите у телефона. — Я услышал, как она повторяет просьбу, и отдаленный голос Гордона рокочет в ответ, и наконец она сказала:
— Да, он говорит, пожалуйста, сегодня вечером мы будем дома, и завтра большей частью тоже.
— Может быть, когда телефон зазвонит, ты возьмешь трубку.
— Может быть.
Короткое молчание, и я сказал:
— Пожалуй, я пойду.
— Так до свидания, Тим, — откликнулась она. — Дайте нам знать. Мы оба будем думать о вас весь день, я уж знаю.
— Я позвоню, — сказал я. — Можешь не сомневаться.
День прошел в целом скверно, как я и ожидал, а в некоторых отношениях и еще хуже. Оливер и Джинни двигались как бледные автоматы, издавали несвязные восклицания и забывали, куда клали вещи. Обед, в версии Джинни, состоял из переваренных яиц и пакетов картофельных чипсов.
— Мы не говорили о том, что произошло, ни Найджелу, ни работникам, — сообщил Оливер. — К счастью, в расписании Сэнд-Кастла временное затишье.
Он был очень занят, потому что почти все его кобылы ожеребились в середине марта, друг за другом, кроме четырех и той, что все еще не разродилась. Он дернул щекой. — А что до других жеребцов, то все их кобылы, разумеется, тоже здесь, и мы принимаем их жеребят и наблюдаем за их случением. То есть... мы должны продолжать. Мы должны.
К четырем часам они вдвоем отправились по дворам для вечернего обхода конюшен, старательно распрямив плечи, чтобы предстать перед обслуживающим персоналом в обычном виде, а я приступил к подсчету цифр, выписанных из документов Оливера.
Когда я закончил, итог оказался устрашающим, он означал, что Оливер может до конца жизни остаться банкротом, не восстановленным в правах. Я сложил бумаги в свой портфель и попытался придумать что-нибудь более конструктивное; тут телефон Оливера зазвонил.
— Оливер? — Голос показался мне смутно знакомым.
— Он вышел, — ответил я. — Нужно что-нибудь передать?
— Попросите его перезвонить Урсуле Янг. Я продиктую вам номер.
— Урсула! — удивленно воскликнул я. — Это Тим Эктрин.
— Правда? — Для нее это тоже было неожиданностью. — Что вы там делаете?
— Просто провожу уик-энд. Могу я помочь?
Она слегка поколебалась, но затем сказала:
— Да, видимо, вы можете. Боюсь, правда, что для Оливера это плохие новости. Большое огорчение, можно сказать. — Она помолчала. — У меня есть подруга, которая держит небольшой конный завод, всего один жеребец, но довольно неплохой, и она пришла в восторг, когда узнала, что одна из кобыл, записанных на него в этом году, носит жеребенка от Сэнд-Кастла. Она была так возбуждена, понимаете, жеребенок такого калибра должен был появиться на свет в ее хозяйстве.
— Да, — сказал я.
— Ну вот, она позвонила мне сегодня утром и расплакалась. — Урсула и сама всхлипнула: она могла казаться грубой, но чужие слезы всегда ее расстраивали. — Она сказала, что кобыла ожеребилась сегодня ночью, когда хозяйка не могла присутствовать. Она сказала, что вчера вечером кобыла не подавала признаков, роды, должно быть, прошли легко и быстро, кобыла в порядке, но...
— Но что? — поторопил я, едва дыша. — Она сказала, что жеребенок — кобылка — уже стоял на ножках и сосал, когда она сегодня утром пришла к деннику кобылы, и сначала она была вне себя от радости, но потом... потом...
— Продолжайте, — убито сказал я. — Потом она увидела. Говорит, это было ужасно.
— Урсула...
— У жеребенка был только один глаз.
«Боже! — подумал я. — Боже милостивый!»
— Она сказала, что на другой стороне ничего не было. Даже углубления. — Урсула опять всхлипнула. — Вы передадите Оливеру? Я считаю, ему лучше знать. Он расстроится, конечно. Мне так жаль!
— Я передам.
— Такое случается, я знаю, — сказала она. — Но так погано на душе, когда это случается с твоими друзьями.
— Вы правы.
— Что ж, до свиданья, Тим. Надеюсь, скоро увидимся на скачках.
Я положил трубку и задумался, как же им сказать об этом. Джинни я так и не сказал, только Оливеру, который сел и спрятал лицо в ладонях, живая статуя отчаяния.
— Это безнадежно, — выговорил он.
— Еще нет. — Я старался его подбодрить, но сам не верил в то, что говорил. — Еще остаются анализы Сэнд-Кастла.
Оливер тяжело осел на стуле.
— Их уже сделали, они ничем не помогут. Должно быть, неправильные гены очень уж малы. Никто их не увидел, несмотря на мощный микроскоп.
— Что вы такое говорите. Они могут разглядеть ДНК, а не только лошадиные хромосомы!
Он с трудом поднял голову.
— Даже если и так... гадать придется долго. — Он глубоко вздохнул.
— Я думаю запросить Центр Исследований лошадей в Ньюмаркете, пусть они заберут его и выяснят, можно ли что-нибудь найти. Позвоню им в понедельник.
— Есть идея, — осторожно сказал я. — В общем, это звучит глупо, но не могло ли быть такого, что он просто что-то не то съел? В прошлом году, то есть.
Оливер покачал головой.
— Я думал об этом. Я, черт возьми, обо всем думал, уж поверьте. Всем жеребцам дают один и тот же корм, и ни один жеребенок от остальных не получил повреждений, по крайней мере, мы об этом не слышали. Найджел сам кормит жеребцов, фураж хранится в том же дворе, и мы всегда внимательно следим за тем, что им дается, поскольку они должны поддерживать форму.
— А морковь? — спросят я. — Я даю морковь всем лошадям в поместье.
Здесь все так делают. Морковь — хорошая пища. Я покупаю ее центнерами и храню в первом большом дворе, где основное кормохранилище. Каждый день набираю полные карманы. Да вы видели. Ротабой, Летописец и Длиннохвостый тоже ее едят. Морковь ничем не может повредить.
— А краска, что-нибудь такое? Что-нибудь новое в стойле, что вы устроили ради безопасности? Что-нибудь, что он мог сжевать?
Оливер все качал и качал головой.
— Я прикидывал и так, и эдак. Стойла все абсолютно одинаковые. В деннике Сэнд-Кастла нет ничего, чего не было бы в других. Они ничем не отличаются. — Он беспокойно вздрогнул. — Я ходил туда и проверял, не мог ли жеребец лизнуть что-нибудь, если вытянет шею во всю длину над нижней дверцей. Там ничего нет, вообще нет.
— Ведра для воды?
— Нет. Ведра не всегда используются одни и те же. То есть, когда Ленни их наполняет, он не обязательно несет их именно в те стойла, откуда забрал. На ведрах не написаны имена жеребцов, если вы это имели в виду.
Я ничего не имел в виду, просто искал иголку в стоге сена.
— Сено... — сказал я. — Как насчет аллергии? Может, у него аллергия к чему-то? Может аллергия дать такой эффект?
— Никогда ни о чем подобном не слышал. В понедельник спрошу у людей из Центра.
Оливер поднялся, чтобы плеснуть нам чего-нибудь выпить.
— Хорошо, что вы здесь, — заметил он. — Вроде как бездонную яму прикрыли сетью. — Он со слабой полуулыбкой подал мне стакан, и у меня создалось определенное впечатление, что он еще не окончательно сломался.
Потом я позвонил в дом Майклзов, и на первый же звонок снял трубку Гордон, точно сидел у телефона. Ничего хорошего, доложил я, только вот Джинни передает Джудит, что любит ее. Гордон сказал, что Джудит в саду, рвет петрушку на ужин и он ей передаст.
— Позвоните завтра, — сказал он, — если мы можем помочь.
Наш здешний ужин, приготовленный и оставленный в холодильнике приходящей домохозяйкой Оливера, заполнил пустоту, оставшуюся от обеда, и Джинни после него прямиком отправилась спать, сказав, что в два поднимется и пойдет с Найджелом во двор жеребят.
