Олег Рой - Муж, жена, любовница
Рано встав на следующее утро, она тщательно оделась и, превозмогая слабость, спустилась вниз. Они оба волновались, ожидая экскурсовода, и Юлия обнаружила, что от ощущения опасности и азарта погони к ней начинает возвращаться природная сила, мужество и былое спокойствие. Да, она чувствовала себя теперь вполне уверенно. Владимир одобрительно посмотрел на нее. Они понимали друг друга с полуслова.
Наконец, приехала заказанная машина, и из нее вышел молодой человек. Он представился им по-русски: Никита, местный гид, родом из Санкт-Петербурга. Он уже год работал здесь по контракту. Они отправились на экскурсию, и как бы между прочим Юлия начала расспрашивать его про Питера. Никита заметно оживился, поскольку почти никто из русских туристов не приезжает на Сен-Бартельми во второй раз, а если, в редких случаях, кто-то и повторяет столь дальний путь, то не запоминали имен гидов. С явным расположением к ним Никита сообщил, что Питер тоже из Санкт-Петербурга, бывший крупный ученый-биолог из Института мозга.
– У него были большие достижения, высокий рейтинг, как теперь говорят. А сейчас он отошел от дел, живет здесь, сотрудничает с туристическими агентствами. Работа ему нравится.
– А как его русское имя? – поспешила задать вопрос Юлия.
– А его почти так и звали – Петр Петрушевский. Он Питер – в честь своего родного города, а Питерсон – так, для порядка. Это его местный псевдоним. Он в каждом новом месте берет новый псевдоним, но все равно остается Питером.
Это была уже зацепка. Стараясь не спугнуть парня, Юлия продолжала осторожно расспрашивать о нем самом, о его семье в Санкт-Петербурге, о вузе, в котором он учился. Гид, казалось, был рад поболтать с соотечественниками. Он им рассказал, что именно Петрушевский и предложил ему работу на этом острове. А знакомы они были давно, еще с тех самых времен, когда Санкт-Петербург был Ленинградом.
После дефолта 98-го года Никита безуспешно искал работу. В Петербурге уже практически никаких заработков было не найти, а ведь он все последние годы успешно работал гидом, водил иностранцев по родному городу, который любил и знал как свои пять пальцев. Туристических групп становилось все меньше, и хотя Никита не рвался никуда уезжать надолго, однако наступил момент, когда пришлось рассылать резюме по электронной почте. И ему неожиданно ответил Петрушевский, вызвал на Антилы, помог устроиться, обучил всему необходимому. Вообще, прочувствованно добавил молодой человек, Питер ему здорово помог. Он его наставник в этом деле.
– Интересно, знаете, получилось. Я же начинал как биолог, мечтал ученым стать, как тот же Петрушевский. Так вот, по биологии у нас совместной работы не вышло, а по туризму встретились. Бывает же!
Юлия с Владимиром, вежливо покивав, разделили его удивление и осторожно продолжили расспрашивать дальше. Никита, к счастью, оказался открытым и словоохотливым парнем. Еще школьником он увлекался биологией, мечтал сконструировать первый биоробот, вот так и попал в кружок Института мозга. Петрушевский был тогда молодым доктором наук, энергичным, инициативным, и никогда не пренебрегал работой с молодежью. Никита был наслышан и о родителях своего кумира. Отец Петра Петрушевского был каким-то большим военным чином, – в общем, из тех высокопоставленных, кому потом несладко пришлось в перестройку. Уже тогда Петр был подающим надежды ученым, его в академики прочили. И вот, когда основательно урезали финансирование науки, он поехал на заработки, временно, по контракту, да так и не вернулся. Приблизительно по той же схеме – из науки в туризм, к лучшим заработкам, – развивалась жизнь и самого Никиты.
Молодой человек объяснил, где живет Питер, дал им приблизительный адрес, извинившись при этом, что точного у него нет. Он его просто не запоминал, потому что на острове заблудиться нельзя, а телефоном они почти не пользуются. Добавил, что найти его приятеля нетрудно: белая вилла в колониальном стиле с большим садом – на острове в единственном числе. И еще упомянул, что живет Питер с женой; она тяжело больна, и сам Никита ее никогда не видел.
Когда они вечером, усталые, но взволнованные и довольные своими изысканиями, вернулись в гостиницу, Владимир тут же позвонил в Санкт-Петербург знакомым по своему флотскому прошлому. Через них вышел на кого-то из старых коллег Петрушевского по Институту мозга. Мало было надежды разыскать его друзей десятилетней давности, однако же они нашлись, и даже на удивление быстро.
По полученным сведениям картина вырисовывалась следующая. Да, был такой человек, работал интересно и много, куда делся – никто не знает. Были у него контракты сначала в России, потом где-то «за бугром», а после он и вовсе канул в неизвестность. Отлично образован, знает языки, были влиятельные родители, которые смогли дать сыну приличное воспитание. Парень был очень избалованным, но способным и сверх всякой меры честолюбивым. В молодости любил походы, гитару, песни у костра. Красив, обаятелен, уверен в себе, нравится женщинам.
– Видно птичку по полету, – сказала Юлия. – Портрет точный. Это он и есть. Надо действовать.
– Не спеши, – задумчиво произнес Владимир. – Надо изучить его подробнее, его прошлое, привычки, речь, его образ жизни. Надо влезть в его шкуру. Только тогда мы поймем, с кем имеем дело, и сможем найти к нему подход.
На следующее утро они уже звонили во входную дверь дома Петрушевских. Они приехали совсем рано, зная, что хозяина нет дома. Никита сообщил, что Питер в этот день будет занят с большой русской группой на другом острове. Дверь открыла молодая девушка-мулатка, сразу же за ней в инвалидном кресле-каталке появилась хозяйка дома. Юлия с Владимиром представились знакомыми бывших санкт-петербургских коллег ее мужа.
Хозяйка, жена Питера, Валерия Петрушевская, несказанно обрадовалась гостям из России, да еще знакомым знакомых. Она сразу же пригласила пройти, предложила чаю с истинно русским радушием и гостеприимством. Гостиная в доме была просторной, в модном минималистском стиле: белый пушистый ковер на каменном полу, светлая мебель. Дом стоял в тени деревьев, но, несмотря на это, в комнате было много воздуха и света. Целую стену занимали увеличенные фотографии в хорошем багете.
Юлия сразу подошла к этой стене. Черно-белые любительские снимки, каждый из которых мог бы получить премию «снимок года». На Юлию смотрели молодые лица Питера, Валерии, их родителей, друзей и коллег. Люди на фотографиях работали, читали лекции, позировали группой для памятных снимков участников конференции, сидели за столом, танцевали твист, пели под гитару у костра и натягивали паруса яхты... Эта давно ушедшая черно-белая жизнь была такой радостной, прекрасной, наполненной подлинным, непоказным счастьем, что на мгновение Юлию охватили сомнения: тот ли это человек? Не напрасно ли они пришли сюда? Не ошибаются ли вообще в сути случившегося?..
В доме было прохладно, работал мощный кондиционер. Усадив редких гостей поудобнее, Валерия стала расспрашивать о последних событиях в России. Она интересовалась всем происходящим в стране – ей хотелось знать их мнение и о политике, и о театре, и о литературе.
Во время разговора Юлия внимательно присматривалась к своей неожиданной собеседнице. Женщина в кресле-каталке выглядела болезненной, но оживленной. Немолода; точный возраст определить трудно, но, скорее всего, что-то около пятидесяти. Бледная кожа свидетельствует о том, что она почти не выходит на солнце. Худая, изможденная, Валерия старалась тем не менее держаться бодро. И по всему было видно, что в молодости она была хороша собой, кокетлива и остра на язык. В жене Питера чувствовалась настоящая порода.
– Как жаль, что мужа нет дома, он так обрадовался бы вашему визиту! – говорила она с чуть заметной хрипотцой в голосе, выдававшей в ней заядлую курильщицу со стажем. – Он скучает здесь, хотя и старается мне этого не показывать. У нас очень редко бывают гости из России. Питеру еще хорошо, он видит русских на работе, а вот я... я теперь почти не выхожу из дома. А раньше я тоже много ездила, со своим оркестром, часто бывала на гастролях.
– Вы музыкант? – подхватила эту тему Юлия.
– Да, я виолончелистка. Работала в Ленинградской филармонии. Как много воды утекло с тех пор!.. Теперь я серьезно больна.
Юлия стала расспрашивать ее о болезни. Валерия, ничего не скрывая, свободно и откровенно говорила о себе. С глубокой, но спокойной горечью, без всякой рисовки и истеричности она объяснила, что у нее СПИД уже в поздней стадии и сделать ничего нельзя. Юлия с уважением смотрела на эту худенькую стойкую женщину. А Валерия, испытывая доверие к этим новым для нее, но таким симпатичным людям, поведала об истории своего заболевания.
Двенадцать лет назад они с оркестром были на гастролях где-то на Севере, зимой. Она промерзла, простудилась, серьезно заболела ангиной. Но выступления были запланированы на каждый вечер, и она держалась как могла. С температурой играла концерты, и в результате с самолета в Ленинграде ее уже снимала «Скорая помощь». У нее распухали суставы на ногах и руках, все тело болело. Диагноз поставили не сразу, время было упущено. У Валерии обнаружили заболевание, не такое уж редкое для женщин сорока лет – ревматоидный артрит. Лечили как могли и где могли. После установления диагноза они с Питером ездили в поисках хороших врачей по всей стране – и где, через какой шприц она подхватила инфекцию ВИЧ, сказать теперь трудно. Это было более десяти лет назад. Питер, безумно любивший жену, считал, что ей поможет западная медицина, и они почти сразу уехали.
