Арслан Сирази - Зеркало для Марины
Банки и свертки мягко скользнули в пакет. Я вцепился в ручку, поднял, внезапно ощутив это — чувство реальности. Вот он, пакет, тяжелый, там покупки, я иду домой, я буду завтракать. Больше никаких голосов, все пройдено, трудный этап в жизни, а сейчас вот — снег повалил, кругом белизна, пусть ненадолго и все же.
— Возьми-ка, — тетрадный лист в руках у попрошайки, сложенный вдвое, под снегом казался серо-желтым.
— Это… что?
— Возьми-ка. Тебе, — слова выходили из ее гортани нехотя, будто и не знала она их, а кто-то вот нашептал и — запомнила.
исток, еще больше смявшись, перекочевал из ее руки в мою. Я нехотя принял бумагу. Что там могло быть? Прошение о вечной милостыне? Просьба стать ее возлюбленным? Чего еще можно ожидать в письменном виде от сумасшедших нищенок?
— Потом. Прочитай, — проскрипела тетя Валя, мотая седой нечесаной шевелюрой с остатками рыжей хны. Откашлялась и со скрежетом выхаркнула темно-коричневый плевок изо рта. Плечи женщины то поочередно, то сразу вместе дергались. С листом в одной руке и пакетом в другой я двинулся домой.
Уже у подъезда я развернул бумагу. На школьных клетках плыли крупные буквы:
В ТЕАТРЕ
ЛУЧШЕ
СЛЫШНО
В каком еще театре? В театре я не был… Как-то, после исчезновения Марины, мы решили — пойдем, надо жить дальше, возможно, это сгладит. Ни черта, конечно, не сгладило. Даже не помню, что смотрели. Весь прошлый год был словно залеплен такими вот обрывками мокрых тетрадных листов, рекламных газет и объявлений. А полет с моста был фотографией с последней страницы какого-нибудь еженедельника — из тех, что желтеют на развалах в дальнем углу супермаркета.
И теперь, когда нужно определиться — сошел я с ума или нет — уже сошедшая с него нищенка сует мне рукописную рекламу какого-то ТЕАТРА. С хорошей слышимостью. Проверка на реальность? Подстава? Бред…
Я занес покупки в квартиру. Пакеты покорно прошуршали у порога, а я развернулся. Завтракать расхотелось. Я двинулся в парк.
3
Голые стволы деревьев встречали неприветливо. Качали головами на ветру — «опять ты, опять ты». Полгода после исчезновения Марины я приходил сюда ежедневно. Глаза старались найти хоть какую-то зацепку, а память проворачивала все, что привело к исчезновению дочери.
Вот здесь мы шли за руку — крутой спуск в овраг, можно запросто улететь. А тут Маришка побежала, пугая голубей, что толклись по асфальтовой дорожке. Там я отошел в кусты — поссать. Вот и поссал…
Прежде чем вызвать полицию, я бегал по парку. Несколько минут. Тогда казалось, прошли часы — я влезал в шиповник, совался под забор, глядел в лицо каждому ребенку, который попадался навстречу.
И вот та самая сцена, где я показывал долговязому полицейскому мобильный с фотографиями Марины. Сцена театра…
Мурашки иглами стартовали с ног и в миг долетели до шеи. Деревянная сцена, сколоченная к девятому мая. Театр? В День победы тут наяривал оливково-зеленый гармонист. Марина сидела у меня на плечах и повизгивала от залихватских звуков и движений пальцев музыканта. Это театр. Тот ли, в котором ЛУЧШЕ СЛЫШНО?
Дерево сцены за зиму напиталось влагой и потемнело. Я тоже был вроде этого помоста — всю зиму стоял под сугробами, а теперь терпеливо жду весеннего солнца и его сухого тепла.
Рука прошлась по длинной струганой доске. Шляпка самореза вынырнула из утробы дерева на проверку — можно ли сбежать. Ветки скрипели, приходя в себя после зимы, ветер метался в поисках листвы, а я ничего не слышал. Ничего из того, что могло бы дать мне ответы.
Каких ответов я искал? Что Марина жива и найдется? Надежда на это ушла после нескольких месяцев на интернет-форумах поисковых отрядов. Что Настя вернется ко мне? Думаю, ей без меня лучше. Давным-давно, одна из первых любимых сказала мне: потеря ребенка — единственное, чего не может пережить семейная пара. Ветки согласно кивнули.
Я обошел вокруг сцены. Шесть метров в длину, столько же по ширине. Под ногами хлюпали первые лужицы, в голове стоял холод. Пусто. Пора возвращаться.
На ходу обтирая ботинки об асфальт, я двинулся в сторону дома. Поднял голову и увидел фигуру. Метрах в двадцати от меня кто-то стоял. Небольшого роста, кутается в бледно-синюю куртку. Я чуть помедлил — в парке было пустынно, а тут кто-то стоит на дороге.
Девушка. Моложе меня. Лет на десять. Волосы острижены почти под ежик, смешно топорщатся на ветру. Голову она спрятала глубоко в воротник. А глаза пристально смотрели на меня.
Куртка, я тебя знаю? Подруга жены? С работы, из новичков, которых я еще не успел даже осознать? Я шел прямо, изредка вскидывал взгляд — не отошла, не отвернулась ли? Но нет, глаза, не отрываясь, вцепились в меня.
Я почти прошел мимо, кося на нее взглядом, когда губы ее разлепились. Хрипловатый, озябший голосок:
— Уже не веришь?
Я отшатнулся, но ноги уже встали на месте. Тело само повернулось в сторону девушки. Еще одна сумасшедшая, везет же сегодня.
— Простите, что? — есть же объяснения: ослышался там, или она просто пьяна.
— Перестал уже верить?
— Во что?
— В поиск.
— Какой? Что за… — глаза чистые, светло-серого, почти прозрачного цвета. Пыльным налетом — синяки под глазами. Недосып или что? Наркотики?
— Ты что-то искал, а потом пошел — как человек, который отчаялся. Это заметно. Я и спросила.
— Да. Наверное. Похоже, перестал, — я кивнул и заставил правую ногу шагнуть прочь.
— Это хорошо, — почти в спину уже сказала девушка.
Я обернулся. Вгляделся в ее серые хрусталики. И отчего-то решился на вопрос, засевший в голове с утра:
— Скажи — я сошел с ума, да? Все это, — повел ладонью, — это глюки? Или ты сама — сумасшедшая?
— А ты как определяешь — кто сошел, а кто нет?
Маленькая, невзрачная. Глазки эти серые. Может, сейчас кто-нибудь появится и отвлечет ее или меня, или нас от этого разговора, который все больше похож на бред. Конечно же, все дорожки пустовали, у всех были срочные дела в глубине парка и даже вечные пенсионеры и мамочки с колясками притаились где-то.
— Слушайте, это бред. Я недавно вышел из больницы и…
— Я знаю, — головка девушки прошуршала о воротник куртки.
— Откуда?
— Оттуда! Откуда ты слышишь и видишь — и я оттуда. Твои голоса и, как ты их называешь, глюки. Вот оттуда и слышу, — девушка с улыбкой смотрела на мою отвисшую челюсть, а потом ехидно добила меня — моим же именем, — Кирилл…
Голова закружилась. Знакомая, конечно, знакомая. Или ясновидящая, или… Или, в самом деле, я слетел, потерял реальность и вот, пожалуйста, бред от избытка кислорода в виде девушек в синих куртках. Девушки читают мои мысли, я вижу веселые картинки. Добро пожаловать на Волкова.
— Можешь проверить, — девушка высунула руку из-под куртки и вытянула перед собой. Узкая девичья ладошка чуть дрожала. Пальчики, мелкие и красные от холода, выглядели лет на шестнадцать, не старше, — Прикоснись. Ты же знаешь, как это делать.
Я сглотнул нерешительно. Рука сама потянулась к ее пальцам. Ладони зашуршали и слиплись друг с другом на весу, обдуваемые холодным весенним ветром.
Задуло сильнее. Шум треснул в уши и передо мной сразу же показался берег реки.
Позади меня мягко качался ряд корабельных сосен. Волны без устали перекатывались через глыбы известняка, словно языки облизывая челюсти реки.
Взгляд перекинулся вправо, к густым зарослям ивы. Там, под кустами, лежала девочка.
Лет двенадцати. Голая. Рядом валяются обрывки тряпок. Ее одежда? Бедра в ссадинах. На запястьях и лодыжках твердеют узлы веревок. Привязана к кустам ивы.
Ветки раздвинулись. Мужчина. Такой пройдет мимо и не заметишь, даже не взглянешь. Задроченный жизнью мужичок. Глаза щурятся от речного ветра. Насвистывает. Мелодия простенькая, знакомая из детства.
При первых же звуках девочка начинает съеживаться. Руками и ногами пытается подтянуться к кустам. Вжаться в землю. Когда мужчина подходит, девочка еще сильнее, наверное, до боли, тянет исцарапанные коленки к животу. Плачет.
Извиваясь, девочка кричала и билась телом о землю, видимо, зная уже, что будет дальше. Мужик все с тем же прищуром белесых глаз клонится к телу пленницы и накрывает собой полностью.
Ветер качнул ивы, задул сильнее. В ушах завсистело. Сквозь серо-зеленые пальцы ив проглянула синяя куртка, чернота парка и серое небо весенней Казани. Девочка с берега, только уже шестнадцатилетняя, держала меня за руку.
Когда мы сели на скамейку поблизости, она протянула сигарету. Я затягивался и в то же время крутил запястьями, пока не перестал ощущать боль в руках, привязанных к кустам — там, на берегу, сколько-то лет назад. Ее боль.
— Я наелась таблеток через год, — Вика (она представилась, пока тащила меня к лавке) втянула дым, а потом с силой и шелестом вытолкнула из-за щек. — Почти получилось. Клиническая смерть на четыре минуты. Потом меня вернули.
