Екатерина Савина - Клуб одиноких зомби
На меня свалилась очередная нелепая версия, объясняющая зашкаливающие показания медицинских приборов. Мне совсем не хотелось говорить с ним ни об этом, ни о чем другом в столь поздний час. У меня вообще было ощущение нереальности происходящего, но только до тех пор, пока он не положил свою руку на мою коленку, накрытую простыней. Он сделал это как бы невзначай, но в его глазах промелькнул огонек живого интереса, как я отреагирую на его выходку. Если честно, то в первый момент я растерялась от такого поворота событий. С опозданием в несколько секунд я поняла, что этого «самца» вовсе не интересовали мои исключительные экстрасенсорные способности. «Напрасно он видит во мне только молодую привлекательную женщину, а я ведь еще и экстрасенс! Со мной, подобные шуточки могут быть опасными», – не без иронии подумала я.
Не получив решительного отпора, а скорее всего он его и не ждал, потому что был стопроцентно уверен в своей мужской привлекательности, наглый врач стал поглаживать мою ногу и, резко поменяв тему разговора, с воодушевлением сказал:
– Мне вчера анекдот рассказали... Девушка приходит к гинекологу и говорит...
– Вы что мне анекдоты пришли сюда на ночь глядя рассказывать, – резко прервала я и отшвырнула его мускулистую руку.
Врач расхохотался, увеличивая во мне зародившуюся ненависть и присоединяя отвращение к своей персоне. По его слащавому самоуверенному лицу читалось, что для него всегда и везде приоритетным вопросом является удовлетворение своих плотских наслаждений, а ночные дежурства в больнице, тем более, не должны быть проведенными без таких радостей жизни. Клятва Гиппократа и этикет были для него, наверняка, скучнейшими понятиями, непомерно осложняющими жизнь и искусственно увеличивающими дистанции между врачом и пациентом, мужчиной и женщиной.
Как подтверждение моих догадок, он сказал, перестав смеяться:
– Я могу и без анекдота. Обычно девушкам нравится, как я их рассказываю, им вообще все во мне нравится...
– А мне ничего, – вырвалось у меня само собой.
– Ты просто не успела меня узнать, Леночка, – вкрадчивым голосом произнес он и приблизил свою самодовольную морду к моему лицу, вероятно, намереваясь поцеловать.
– Никакая я не Леночка! – возмутилась я, отстраняясь.
– Да? А кто ты? – ничуть не смутившись, спросил он. – Фамилия – Калинова, это я помню. Татьяна, что ли?
Я выиграла немного времени, чтобы обдумать свой дальнейший ход. Сказать, что завтра пожалуюсь на его недостойное поведение профессору, по-моему, было глупо. Пощечину он расценил бы скорее всего как проявление страсти, и она возымела бы обратный эффект. «Плюнуть в его морду, нет, так только дразнить в нем зверя, – размышляла я. – Можно закричать, чтобы сюда сбежались люди. Нет, он так, конечно, от меня отстанет, но я окажусь в дурацком положении...»
– Ольга! Я вспомнил ты – Ольга... Олечка...
Он снова приблизился ко мне, на этот раз еще ближе. Я почувствовала гремучую смесь запахов – сигарет с ментолом, терпкого одеколона и... хлорки. Это заставило меня от души рассмеяться. «Запах хлорной извести никаким даже самым дорогим одеколоном не перебьешь, а больницу не превратишь в бордель», – успела подумать я, прежде чем он отреагировал на мой смех.
– Неужели я опять ошибся? Не может быть, ты дурачишь меня, сладкая моя, – просящим голосом произнес он, но более приблизиться ко мне не посмел.
Напротив, он резко встал, отстранено посмотрел на меня и сказал:
– Я забыл, у меня в третьей палате тяжелый больной, а ты мне здесь голову морочишь...
Медик поспешно вышел. А я подумала: «Хорошо, что я не только женщина, но и экстрасенс. Мне оказалось достаточно вложить в свою мысль один энергетический заряд, и между мной и этим сексуально озадаченным дежурным врачом возникла невидимая для обычного глаза стена».
Эта спасительная мысль, использовать свои экстрасенсорные способности, пришла в мою больную голову, потом куда-то исчезла и я снова вспомнила об этом в самый последний момент. Да, зачастую, когда дело касалось моих личных проблем, я забывала, в чем моя сила, и вспоминала о возможностях магии и биоэнергетики, когда накал страстей достигал критической точки.
Я ничуть не торжествовала. Этот пошлый инцидент был ничтожно малым по силе и значимости, по сравнению с моими охотами на ведьм. Распрощавшись с темными силами, я всегда чувствовала моральное удовлетворение. А после этого совсем непродолжительного общения с медиком – бабником я ощутила себя неимоверно «грязной». Мне хотелось отлежаться в ванне с обильной пеной, потом принять контрастный душ и больше никогда не видеть и не вспоминать об этом.
Но самое большее, что я могла предпринять для очищения своей души, это открыть окно и впустить в палату воздух ночной московской улицы. Мало! Я снова вспомнила о гонге североамериканских индейцев, и это вдохновило меня. Теперь я точно знала, ради чего я готова провести еще несколько дней в этой больнице. При выписке меня ждал «бонус» от медсестры Людмилы – гонг североамериканских индейцев, способный привнести в воздух современной Москвы флюиды, знакомые моей душе по своему первому воплощению на этой грешной Земле...
Глава 4
Сегодняшнее утро не предвещало ничего интересного. Я чувствовала, что мной полностью овладевала хандра, но я попыталась бороться сама с собой. Когда я поняла, что мне лень подержать пять минут термометр под мышкой, я решила вложить в процесс измерения температуры своего тела более глубокий смысл, но для этого надо было сначала совершить хотя бы небольшой экскурс в астрал. Как на зло, я не могла ни на чем сконцентрироваться. Казалось, что нет ни одного вопроса, который занимал бы меня более, чем другой. А это означало, что путешествие по бескрайним просторам подсознания не состоится. Стоило поискать другое развлечение.
Больничный завтрак был из разряда наказаний, потому что отлучал меня от крепкого кофе. Я вдруг почувствовала в себе поэтический дар, поскольку в голове вертелось несколько рифмованных строк, восхваляющих этот тонизирующий напиток, но вошедший в палату Александр Геннадиевич перебил мои стихотворные упражнения.
Он делал утренний обход, причем в одиночестве и в непривычной суете. С одной стороны, я обрадовалась тому, что не было многочисленной «делегации», интересующейся моим здоровьем, потому что мне не хотелось встречаться ни с профессором Волынским, ни с его любвеобильным коллегой. С другой стороны, взволнованно-растерянный вид Александра Геннадьевича меня озадачил.
Я почувствовала, что у него проблемы, и, возможно, из-за меня. Он явно избегал встречаться о мной своим взглядом.
– Что-то случилось? – поинтересовался я. – У меня плохие анализы или, наоборот, слишком хорошие?
Александр Геннадиевич бросил на меня стремительный взгляд, прочитать который я не успела. А потом он снова уткнулся в бумаги, будто в них был ответ на мой вопрос. Он лихорадочно перелистывал страницу за страницей, сначала мне показалось, что он просто делает видимость, будто моя история болезни очень интересует его, но вдруг он сказал:
– Нашел! Вчера вечером поступила женщина, она все еще без сознания... Кое-какие параметры почти совпадают с вашими...
– Температура? – попыталась отгадать я.
– Не только, – ответил Александр Геннадиевич. – У вас аналогичные отличия в структуре правого и левого полушарий и еще...
– Что? – почти выкрикнула я, подсознательно чувствуя, что сейчас получу от врача так необходимое мне лекарство от скуки.
– У нее была когда-то проведена трепанация черепа в области лба... у нас такие операции не делают... Это даже Волынский признал. Я высказал предположение, что эта трепанация проведена где-нибудь в Китае с целью открытия «третьего глаза», а меня подняли на смех...
– Смелое предположение, – сказала я. – Я читала о таких операциях, но, честно говоря, мне с трудом верится, что на такое кто-то может решиться.
– Вот, даже вы, Ольга Антоновна, считаете, что я спятил. От вас я такого не ожидал...
– Я так не сказала, вы зря обиделись. Мне вот вчера сказали, что я – это не я... будто бы без сознания была не я, а моя сестра-близняшка, и то я не обижаюсь. Между прочим, у меня была сестра-близняшка, Наталья, но она умерла несколько лет назад.
– Простите этого человека. Я знаю о ком вы говорите. Он не хотел вас обидеть. Кстати, я договорился с профессором, чтобы вас не переводили в общую палату, – говорил мне Александр Геннадиевич, продолжая изучать историю болезни.
– Да, нет, я не против, если надо, я могу и в другую палату перейти, а эту освободить для тяжелобольного, – сказала я, решив, что на людях я буду меньше скучать, да и не придется опасаться, что вчерашний гость предпримет очередную попытку охмурить меня.
– Нет, ни в коем случае, – решительно заявил Голявин и пристально посмотрел на меня, оторвавшись от бумаг. – Нет, в общей палате не будет такой чистоты научного эксперимента. Другие пациенты будут влиять на ваше биополе... нет и еще раз нет! Вы должны быть в палате одна!
