Дмитрий Вересов - Отражение Ворона
А «Брысь»? Если ее выпарить, что в ней останется в сухом социально-критическом остатке? Кроме сожаленья о потерянном рае той Москвы конца двадцатого века?
О социальной критике хочется говорить потому, что «Брысь» явно и неприкрыто заявлена как памфлет в пока еще модной форме этакой, как ее еще теперь называют – «антиутопии». Собственно, откуда мода такая пошла? От мрачного журналиста Би-би-си Джорджа Орвелла с его подавляюще-страшным «1984»? Или от совсем невеселого Брэдбери с его «451 градусом»? Или от веселого человека Владимира Войновича, с его действительно блестящей «Москвой 2042 года»? Или от совсем не страшного (и при этом не смешного), но матерого от того, что «свой – тусовочный» – Кабакова с его «невозвращенцами»?
Но так, или иначе, читая «Брысь», – можно говорить и о традициях, и о тенденциях.
Каковы же традиции?
А в лучших традициях интеллигенции было всегда… бояться. Бояться всего, кроме убитых уже (или самоликвидировавшихся) тигров и драконов. Так вот нынешние тусовщики столичных литсалонов уже НЕ боятся памятника Дзержинскому на Лубянской площади. И НЕ боятся КГБ, НЕ боятся, что их поймают и потащат за чтение и обсуждение второй части «Улитки»…
Но все они БОЯТСЯ будущего.
Все им там чудится либо comeback союза коммунистов под православными знаменами и с председателем нового ГБ во главе этого альянса, когда снова все запретят… («и бани все закроют повсеместно», как пел Высоцкий), то снится им пост-атомное запустение, то привидится им нашествие роботов или клонов-зомби… а то и все вместе взятое, типа коктейля «рыбка», когда после ухода гостей из всех бутылок все сливается в один сосуд и туда запускается шпротина, или килька пряного посола…
Слила ли все свои и чужие страхи в единый сосуд Татьяна Львовна?
Далеко не все, но все же слила.
Налив в тазик от «Кин-дза-дзы» и от Стругацких, от себя лично Татьяна Графова добавила главного своего и типичного для всей столичной тусовки страха – НИЧЕГО НЕ ГОВОРИТЬ И НЕ ПИСАТЬ ОТКРЫТО И ПРЯМО.
Ну, писал притчами Евгений Шварц… Но время-то было какое? И вправду могли на цугундер потащить! А эти-то, нынешние? Чего ради наклон пера меняют, да левой рукой пишут? Чтобы снова ГБ «не засекло»? Почему пишут сказочки да притчи?
Потому что страшно им. Потому что настоящий страх не в том, что они всерьез верят, будто их внукам придется вместо пива «Хайнекен» склизь болотную хлебать, а в том, что… ах, как бы чего не вышло… Напишу-ка я СМЕЛУЮ, и даже ОТЧАЯННО СМЕЛУЮ сказочку. На всякий случай.
А и публика, которая за 70 лет перманентной боязни – просто и элементарно привыкла к такой форме общения, по-прежнему БЛАГОДАРНО ПРИНИМАЕТ ВСЕ ЭТИ УСЛОВИЯ общения «писатель-читатель». И вот еще что удобно! За туманами аллюзий – легко прятать пустоту… отсутствие настоящих мыслей. А публика?
Как в гениальной вещи А. Зиновьева «Зияющие высоты» (вот кому смелости не занимать) описано: Жители Ибанска ибанцы ходили в Театр на Ибанке, где смотрели совершенно невинные пиески, но ловили там «между строк» неуловимые иероглифы неких несуществующих смелых мыслей, и умилялись собственной догадливости, пужливо гордились своей и авторской смелостью.
Вот и теперь официозная писательская тусовка столицы пытается предложить читателю прежние правила – поиграть в отгадайку: я ничего туда не положу, а ты радуйся своим смелым домыслам, зато ни тебя, ни меня не потащат…
Но надо ли нам это теперь?
Думаю, что не надо. Время теперь другое. Время не притч, а открытого текста.
– М-да… – сказал Иван, ознакомившись с творением Ломова. – Я, конечно, и сам не большой поклонник «Брыси», но все-таки… Хорошо еще, что тут нет про спирохет, климакс и эякуляцию.
– Что нет про климакс и эякуляцию – как раз плохо, – сказала Алиска, откладывая недоеденный бутерброд. – Дай-ка сюда этот текст…
Минут пятнадцать она сосредоточенно колотила по клавиатуре компьютера, хмурилась, кусала губу. Иван подошел сзади, попробовал приласкаться.
– Ну так и есть! – с неожиданной злобой произнесла Алиска. – Сволочь! Какая же сволочь!
– За что?! – обиженно пролепетал Иван.
– За что? А вот гляди-ка сюда!
На экране монитора светился текст ломовской статьи про «Брысь» в окружении каких-то черных всадников на голубом фоне.
– Сайт фан-клуба Петра Левина, – сказала Алиска. – И точно такой же текст выложен на страничке «Московского литератора» за подписью какого-то Худайбердыева… Слушай, по-моему, этот Ломов просто развел нас, как лохов!.. Ты как хочешь, а я звоню Леве!
Алиска схватилась за телефон.
– Да ладно, – примирительно сказал Иван, чувствуя облегчение оттого, что любимая назвала сволочью не его, и что, похоже, с литературной критикой на этот раз покончено. – Ну его в задницу! Да и нечего с такой мелкой предъявой к Леве соваться. За триста баксов тебя разве что пошлют куда подальше.
– А он еще на сто пятьдесят икры нажрал с коньяком! – не унималась Алиска. – И потом, пусть за кидалово ответит!
– Да чем ответит-то? – убеждал Иван. – Ты его костюмчик видела? Секонд-хэнд от Раскладушкина! Коронки железные! Нет уж, пусть с ним такие же, как он, нищие разбираются, а мы ему по-другому отомстим, по-писательски. Будет он у нас в самых мелких шестерках у самого гнусного политикана бегать, гнилым компроматом приторговывать, а потом его в «Кресты» посадят и там «опустят»… Во всех подробностях… – У Ивана даже глаза загорелись, творческая мысль включилась на всю катушку. Он отодвинул Алису, уселся за комп и, открыв новый файл, начал быстро печатать, приговаривая: – Значит, Ломов будет у нас «Долболомов»…
Алиска вздохнула, покрутила пальчиком у виска и тихо вышла…
Алиска не очень-то задумывалась над тем, отчего она живет с Иваном…
Почти вдвое ее старше. Мог бы папой ей быть, запросто! По возрасту. И в постели-то ее Иван был далеко не супер-пупер. Старался, конечно. Даже радел! Но все больше руками, да влажным своим ртом.
И вообще, придавал их соитиям огромное значение, зажигал свечи, ставил Моцарта или сборник медленных «Битлз»… И потом долго-долго мучил ее поцелуями.
Алиска даже и не задавалась вопросом – а почему она с ним?
И если бы задалась, то, наверное, и часа бы с ним не осталась.
Был, разумеется, в ее жизни секс. Навалом его у нее было, хоть отбавляй! И даже на работе.
Разумеется, Ванька об этом не знал.
А узнал бы…
Нет, она его не боялась – он из тех, что скорее сам повесится, чем решится неверную подругу покарать, или тем более – соперника.
Просто, жила с ним, пока, а по правилам совместной жизни, как она их для себя понимала, негоже было давать информации о ее быстрых перепихах на работе с кем-нибудь из тех красивых мальчиков, что все время менялись в их фирме, – об этих «квики» прямо на канцелярском столе, или о пересыпах с лоснящимися от вальяжности папиками, что из клиентурной элиты или учредителей, когда ее, полупьяную, увозили с очередной презентации куда-либо в сауну или охотничий домик и когда она едва не забывала заплетающимся языком отзвониться Ваньке, чтобы не ждал…
Ему и не следовало обо всем этом что-либо знать. И совсем не потому, что она его жалела или щадила. Просто, по Алискиному разумению, так было принято… Если имеешь личную жизнь, то не рассказывай о ней сожителю.
Или мужу?
Впрочем, мужем Ваньку она никогда не считала.
И все же жила с ним. Потому, что был он тихим, безобидным и покладистым. Вроде старого пуделя.
Да и потом, все же не стыдно было подругам похвастать, что сожитель у нее известный писатель. Что книжками его завалены все прилавки возле станций метро.
Одна подружка Алискина, с которой у нее был некогда опыт лесбийской любви, не то чтобы от сильных друг к дружке чувств, а скорее из любопытства, так вот, подружка та говорила ей, что партнеры – мужики, когда им за сорок и за сорок пять, мол, гораздо интереснее мальчишек… Что взрослые дядьки настолько балдеют от молодого тела, что готовы заласкать каждый изгиб, каждый потаенный уголок готовы зацеловать-защекотать…
Алиска так не думала. Просто жила пока с Ванькой, покуда лучшего не было.
Пока…
За создание сайта на самом крупном питерском провайдере Алиска отдала полторы тысячи долларов. Разумеется, из заработанных Ванькой на сериале про звон бандитских цепей… Теперь, прежде чем ставить на сайт стихи, ей посвященные, оставалось ждать скандальной популярности и нагона так называемого «хоста».
Программист Володя, с которым Алиска тоже сгоняла пару раз по-быстрому прямо на его компьютерном столе, тот сказал ей, что нагон «хоста», или попросту говоря, посещаемости, достигается организацией системы взаимных ссылок в виде кнопок – переключателей, что обошлось бы Алиске либо в штуку баксарей, либо в десять быстрых перепихов…
А еще она узнала от Володи, что Дикунли, тот самый канадский счастливчик, что отхватил премию Гейла Блитса, – не только, как можно было догадаться, негр, но, к тому же, беженец из Гамбии, слепой и парализованный.
