Стенли Эллин - Самая дорогая бутылка в мире
— Что-то случилось? У вас неприятности?
— Все очень скверно, — жалобно отозвалась она. — И вы единственный, к кому я могу обратиться, мсье Драммонд. Вы всегда были так добры. Вы мне поможете?
— С удовольствием. Если объясните, в чем дело и что от меня требуется.
— К сожалению, придется. Вы должны услышать правду. — Мадам Кассулас судорожно вздохнула. — Все очень просто. У меня была связь с Максом. И Кирос узнал.
Сердце у меня упало. Я ни в коем случае не желал вмешиваться в подобные дела.
— Мадам — беспомощно произнес я, — вы должны сами уладить отношения с вашим супругом. Поймите, я не могу касаться таких вещей.
— Ну пожалуйста! Если бы вы только попытались понять…
— Не вижу, что здесь нужно понять.
— Очень многое! Кироса, меня, наш брак. Я не хотела выходить за Кироса, и вообще ни за кого. Но родные просто выдали меня замуж. Что я могла сделать? С самого начала это было ужасно. Для Кироса я только красивая безделушка, он совсем меня не любит. Бутылка вина, которую он у вас купил, для него дороже, чем я. Со мной он как каменный. А Макс…
— Понимаю, — утомленно произнес я. — Макс показался вам совсем другим. Ему вы очень дороги. По крайней мере так он говорит.
— Да, он действительно говорил это, — вызывающе сказала мадам Кассулас. — Не знаю, был он тогда искренним или нет, но я нуждалась в таких словах. У женщины должен быть мужчина, который признается, что она дорога ему, иначе у нее вообще ничего нет. Но я поступила ужасно эгоистично, подвергая Макса опасности. А теперь, когда Кирос о нас знает, ему грозит страшная беда.
— Почему вы так думаете? Ваш супруг когда-нибудь высказывал угрозы в его адрес?
— Нет, он даже не обмолвился, что знает о нашем романе. Но ему все известно. Могу поклясться. Это чувствуется по тому, как он со мной обращается в последнее время, какие замечания отпускает: будто наслаждается шуткой, в которую посвящен только он один. И мне кажется, это как-то связано с бутылкой «Сент-Оэна», которая заперта в столовой. Вот почему я просила вас помочь. Вы разбираетесь в таких вещах.
— Мадам, я знаю только одно — «Сент-Оэн» приготовлен к праздничному обеду, который должен состояться в субботу.
— Да, так говорит Кирос. Но каким тоном… — Мадам Кассулас наклонилась, впилась в меня взглядом. — Скажите мне вот что, мсье Драммонд. Можно отравить вино прямо в бутылке, не вынимая пробки? Существует какой-нибудь способ сделать это?
— Да перестаньте! Неужели вы хоть на минуту способны вообразить, что ваш муж хочет подлить яд Максу?
— Вы не знаете Кироса так, как я. Не знаете, на что он способен.
— Даже на убийство?
— Даже на убийство, если будет уверен, что это сойдет ему с рук. У нас в семье рассказывали, как в молодости он расправился с человеком, который его обманул из-за какой-то мелкой суммы. Но он настолько умело все сделал, что полиция его даже не заподозрила.
Именно тогда я вспомнил слова Кассуласа о том что он готов пойти на любой риск, если считает его оправданным, и похолодел. Я отчетливо представил себе, как игла прокалывает пробку бутылки «Сент-Оэна», как в вине растворяются капли смертельного яда. И тут же понял, насколько нелепа такая картина.
— Мадам, вот как бы я ответил на ваш вопрос. Ваш супруг не хочет кого-то отравить во время обеда, разве что он задумал умертвить нас всех, что весьма сомнительно. Помните, я тоже приглашен насладиться своей долей «Сент-Оэна».
— А если яд будет только в бокале Макса?
— Невозможно. Ваш супруг слишком уважает его дегустаторские способности, чтобы пойти на такой дешевый трюк. Если вино погибло, Макс поймет и не станет его пить. А если оно не испортилось, сразу ощутит, что в него что-то подмешано, и больше не притронется к своему бокалу. Во всяком случае, лучше всего обсудить проблему с Максом, ведь она касается именно его.
— Я пыталась, но он только смеется надо мной. Он твердит, что у меня просто разыгралось воображение. Я знаю, почему. Он так безумно хочет попробовать вино, что никому не позволит удержать его.
— Что ж, могу его понять. — Даже восстановив самообладание, я пытался уйти от неприятной темы. — Разумеется, Макс прав: во всем виновато ваше воображение. Если действительно хотите меня послушаться, думаю, вам следует вести себя с мужем, как будто ничего не случилось и в дальнейшем держаться подальше от мсье де Марешаля.
Ничего другого при подобных обстоятельствах я посоветовать не мог. Я надеялся, что она не настолько напугана, чтобы поступить иначе. И не слишком потеряла голову из-за Марешаля.
В тот вечер я слишком много знал, чтобы оставаться спокойным, и чувствовал себя неважно. Но встретившись с участниками обеда, убедился, что мадам Кассулас прекрасно владеет собой, и вздохнул с облегчением. Что касается ее супруга, я не сумел уловить никакой перемены в его обращении с женой или де Марешалем. Это как нельзя лучше убеждало в том, что угрызения совести возбудили воображение Софии и Кассулас ничего не знал о ее романе. Вряд ли такой человек способен оставаться безмятежным, когда ему наставляют рога, а он в тот вечер демонстрировал абсолютное спокойствие. Когда мы сели за стол, стало ясно, что его волнует только меню, а главное — стоящий перед ним «Нюи Сент-Оэн».
Бутылку продержали в столовой три дня. Было сделано все, чтобы вино не пострадало. Здесь поддерживалась умеренная температура, и ее запрещалось изменять с тех пор, как внесли бутылку. Де Марешаль уверял, что лично следил за показаниями термометра. Не сомневаюсь, он оставался в комнате на несколько минут, в восторженном трансе созерцал «Сент-Оэн» и считал часы до момента, когда его откупорят.
Стол, за которым разместилась наша маленькая компания, был рассчитан на восемнадцать-двадцать персон, мы сидели далеко друг от друга, а бутылка пребывала в гордом одиночестве так, чтобы ничья неосторожная рука не могла ее задеть. Любопытно отметить, что подававшие на стол слуги далеко обходили ее. Очевидно широкоплечий мрачный Жозеф, наблюдавший за своими подопечными с угрожающим блеском в глазах, пригрозил им жестокой карой, если они осмелятся дотронуться до бутылки.
Теперь Кассуласу необходимо проделать две рискованные процедуры — прелюдию к ритуалу дегустации.
Столь ценное вино, как «Сент-Оэн» урожая 1929 года, должно находиться в вертикальном положении, пока осадок не останется на дне бутылки. Только тогда можно наливать его в графин. Это не только позволяет оставить крошки от пробки и осадок в бутылке, но и дает возможность вину проветриться. Чем оно старше, тем нужнее ему свежий воздух, изгоняющий накопившуюся за долгие годы затхлость.
Но Кассулас, вознамерившись оказать честь «Сент-Оэну», наливая его прямо из бутылки, должен проявить немалое искусство. Во-первых, надо не раскрошить пробку. Во-вторых, после того, как вино немного постоит, до подачи закуски, его необходимо разлить по бокалам так, чтобы не всколыхнуть осадок со дна. Малейшая неосторожность при откупоривании или разливе вина — и понадобится по меньшей мере еще трое суток, прежде чем его можно будет пить.
Все расселись, и Кассулас приступил к первой процедуре. Затаив дыхание, мы наблюдали, как он одной рукой крепко ухватил горлышко бутылки, а другой точно всадил штопор в самую середину пробки. Потом, сосредоточившись, словно обезвреживающий мину сапер, стал медленно, очень медленно ввинчивать его, почти не надавливая, заставляя двигаться как бы собственным ходом. Нужно ввести его достаточно глубоко, чтобы он как следует укрепился в пробке, и в то же время не проткнуть до конца, иначе крошки неминуемо попадут в вино.
Вытащить пробку — не пронзив ее насквозь! — из сосуда, который она закупоривала в течение десятилетий, способен лишь человек, обладающий большой физической силой. Причем бутылка должна находиться в строго вертикальном положении и быть абсолютно неподвижной, тянуть надо плавно и ни в коем случае не поворачивать штопор. Инструмент старой конструкции, не имеющий искусственного рычага опоры, идеально для этого подходит, ибо он дает возможность чувствовать движение пробки.
Кассулас стиснул горлышко бутылки так, что побелели костяшки пальцев. Плечи чуть сгорбились, на шее натянулись мускулы. Несмотря на всю его физическую силу, сначала ему не удавалось сдвинуть с места прочно засевшую пробку. Но он не сдавался, и в конце концов сдалась пробка. Медленно и плавно он вытащил ее, и в первый раз за много лет с тех пор, как вино покинуло свою бочку, ему позволили вдохнуть свежий воздух.
Кассулас несколько раз провел пробкой перед носом. Передав ее мне, пожал плечами.
— Пока трудно что-нибудь сказать, — заметил он, и, конечно, был прав. Оставшийся на ней аромат тонкого бургундского ни о чем не говорил: даже погибшее вино могло сохранить свой букет.
Де Марешаль даже не потрудился взглянуть на пробку.
