Эрнест Хорнунг - Le premier pas
В качестве soi-disant[2] нового заведующего я имел возможность самым обычным образом выудить у бедного Юбэнка все сведения, так или иначе связанные с функционированием этого отделения банка, особенно за бесценные последние двадцать минут перед сном. Я с самым непринужденным видом задал ему вполне естественный вопрос относительно того, где он сам держит и где посоветует мне держать ночью ключи. Я думал, разумеется, что он забирает их с собой в комнату. Ничего подобного. Его способ их хранения был раза в два оригинальнее. Где именно — теперь не так уж и важно, но посторонний не нашел бы эти ключи за все воскресные дни целого месяца.
Я же, разумеется, достал их за несколько секунд, и еще через несколько секунд я находился уже в самом хранилище. Забыл сказать, что к этому времени взошла луна и в банке стало довольно-таки светло. Я тем не менее притащил с собой из комнаты огарок свечи и без всяких колебаний зажег его в хранилище, которое располагалось на несколько узких ступенек ниже уровня пола в зале прямо за стойкой. В хранилище не было окон, и, хотя я более не мог уже слышать сопение Юбэнка, я не имел ни малейшей причины опасаться какого-либо вмешательства с этой стороны. Я было подумал о том, чтобы запереться изнутри, пока я буду трудиться, но, слава Всемогущему, железная дверь с внутренней стороны не имела замочной скважины.
Итак, в сейфе оказались целые груды золота, но я взял столько, сколько мне было нужно и сколько я мог вынести без особых хлопот. То есть в общей сложности немногим более двух сотен монет. Я не притронулся ни к одному из банкнотов. Моя природная осторожность проявилась также и в той тщательности, с которой я равномерно распределил соверены по карманам, уложив их так, чтобы не походить на старуху из колыбельной песенки о Бэнбери Кросс. Ты и сейчас иногда находишь меня слишком уж осторожным, но в то время я был просто безумно осторожен. И в тот самый момент, когда я собрался уже уходить, хотя мог бы уйти минут на десять раньше, снаружи вдруг раздался громкий стук.
Стучали, Кролик, во входную дверь служебного помещения банка! Должно быть, заметили свет от моей свечи! Я так и застыл в этом кирпичном склепе хранилища, и расплавленный стеарин, стекая, жег мне пальцы!
Мне ничего не оставалось делать, кроме как, положившись на крепкий сон Юбэнка, самому открыть дверь и сильным ударом вырубить посетителя или же пристрелить его из револьвера, который я догадался приобрести до своего отъезда из Мельбурна, а затем кинуться к той рощице, где была привязана кобыла доктора. Я обдумал все в долю мгновения и уже был на верхней ступеньке лестницы, идущей из хранилища, когда к стуку в дверь примешались новые звуки, заставившие меня ретироваться. Это были шлепки босых ног по коридору.
Лестница, соединявшая зал с хранилищем, была выложена из кирпича, и поэтому я скатился по ней почти бесшумно. Мне оставалось только отворить дверь плечом, так как ключи я оставил в сейфе. Тут я услышал, как повернулась ручка входной двери, и поблагодарил небеса за то, что они надоумили меня тщательно закрыть за собою все двери. Как видишь, старина, предосторожность иногда бывает полезной!
«Кто это там стучит?» — спросил наверху Юбэнк.
Ответа я не расслышал, он прозвучал глухо и жалобно, чем-то напоминая смиренную просьбу измученного человека. Что я расслышал отчетливо, так это звук взводимого курка револьвера. Затем раздался лязг отодвигаемых засовов. Послышались шаркающие нетвердые шаги и тяжелое, частое, прерывистое дыхание.
«Милостивый Боже! Что с вами стряслось? Вы весь в крови, как зарезанный поросенок!» — с ужасом воскликнул Юбэнк.
«Кровь уже остановилась», — слабым голосом ответил незнакомец, облегченно вздыхая.
«Но вытекло много! Кто это сделал?»
«Скрывающиеся в зарослях беглые преступники».
«На дороге?»
«Да, по пути сюда… Привязали к дереву… как мишень… и оставили истекать кровью…»
Слабый голос осекся, и раздался быстрый топот босых ног. Если этот бедняга потерял сознание, то наступила моя очередь действовать. Я, однако, не мог быть в этом полностью уверен и лишь прижался там, внизу, к полуоткрытой железной двери, почти оцепенев в невольном своем заточении. Оказалось, что и это было к лучшему, так как Юбэнк не отсутствовал и минуты.
«Выпейте вот это», — услышал я его слова, и когда заговорил другой, его собеседник, то голос его звучал уже увереннее.
«Начинаю чувствовать, что я еще жив».
«Не надо разговаривать!»
«Ну, это мне полезно. Вы не представляете себе, что значит в одиночку преодолеть все эти мили, проползая менее одной мили в час! Я вообще не верил, что доберусь сюда и останусь жив. Вы должны позволить мне все вам рассказать, а то вдруг я скончаюсь!»
«Ладно, сделайте еще глоток».
«Спасибо… Я сказал, что преступники, скрывающиеся в зарослях от закона… В наши дни, конечно, таких уже нет…»
«Тогда кто же это был?»
«Разбойники, грабящие банки. Тип, который расстреливал меня в упор, — тот самый, кого я выставил из банка в Кобурге со свинцом в теле!»
— Я так и знал!
— Ну, разумеется, Кролик, ты мог бы уже об этом догадаться так же, как и я, когда сидел в этом хранилище. Но старина Юбэнк этого не понял и молчал так долго, что я было уже подумал, заговорит ли он вообще.
«Вы бредите, — сказал он наконец. — За кого, черт побери, вы себя принимаете?»
«Я — новый заведующий банком».
«Новый заведующий спит в своей постели наверху!»
«Когда он приехал?»
«Сегодня вечером».
«Назвался Раффлсом?»
«Да».
«Будь я проклят! — прошептал настоящий заведующий. — Я думал, это была простая месть, а теперь вот вижу, что это гораздо сложнее. Уважаемый сэр, человек наверху — самозванец, если, конечно, он все еще наверху! Это, должно быть, один из бандитов. Он собирается ограбить банк, если еще не ограбил его!»
«Если еще не ограбил его, — пробормотал вслед за ним Юбэнк, — если он все еще наверху!.. Господи, если он все еще наверху, то мне его жаль».
Сказал он это вполне спокойно, но тон… самый премерзкий. Сообщу тебе, Кролик, как я обрадовался, что захватил с собою этот револьвер. Было похоже на то, что мы вот-вот должны были сойтись, ствол на ствол.
«Лучше сначала заглянуть вниз», — сказал новый заведующий.
«А тем временем он улизнет через окно? Нет-нет, внизу его нет».
«Посмотреть ведь совсем не трудно».
Кролик, если бы ты спросил меня, в какой из моментов моей неафишируемой карьеры я волновался более всего, я бы ответил, что это было в тот самый миг. Итак, я стоял внизу на этой узкой лестнице внутри хранилища. Дверь при этом была распахнута на добрый фут. И я не знал, скрипит она или нет. Свет стал приближаться ко мне, а я все еще не выяснил этого! Следовало довериться случаю — и дверь закрылась совершенно бесшумно! Она была чрезвычайно массивной и очень точно навешенной. Хлопнуть ею я никак не мог при всем желании, ибо она была слишком тяжелой и закрылась довольно плотно. Наступил полный мрак, если не считать узенькой полоски света снизу, которая становилась все ярче. Боже, как я благословлял эту дверь!
«Нет, внизу его нет», — услышал я будто сквозь вату.
Полоска света под дверью исчезла, и через несколько секунд я вновь рискнул открыть дверь и услышал, как они, крадучись, направляются к моей комнате.
Вот теперь нельзя было терять и доли секунды. Но я горжусь тем, что сумел сохранить самообладание и аккуратно, на четвереньках взобрался по этой лестнице и вышел из банка (они оставили входную дверь открытой). Я вел себя столь осмотрительно, что можно было подумать, что мне решительно некуда было спешить. Я не забыл даже напялить на голову шляпу, из которой кобыла доктора доела свой овес, будто бы только этой шляпы мне и недоставало. Я даже не поскакал галопом, а тихонько потрусил рысцой по очень глубокой пыли, собравшейся на обочине дороги (хотя мое собственное сердце колотилось в темпе бешеного аллюра), и возблагодарил Бога за то, что здание банка находилось прямо на краю поселка, в котором, собственно говоря, я так почти и не побывал. Последнее, что я сумел еще расслышать, был шум, который поднялся в том банковском отделении. А теперь, Кролик… — Раффлс встал и потянулся. При этом улыбка, блуждавшая на его лице, непроизвольно превратилась в зевок. Черные прежде окна посветлели, наполнившись голубым цветом всевозможных оттенков. Они стали напоминать рамы картин, на которых сам собою изображался мертвенно-бледный, совершенно неподвижный городской пейзаж. Газ в круглых светильниках выцвел и стал почти невидимым.
— Но разве это все? — воскликнул я.
— Все, как ни жаль мне это утверждать, — каким-то почти извиняющимся тоном ответил Раффлс. — Этот рассказ следовало бы закончить сценой волнующей погони, но как-то не вышло. Я полагаю, они решили, что у меня уже слишком большое преимущество во времени. Затем им, видимо, пришло в голову, что я — член банды, которая располагалась где-то поблизости. А один из них уже получил от этой банды столько, что едва сумел унести ноги. Но в тот момент я ничего этого еще не знал и поэтому, должен признаться, сильно волновался. Боже, с какой прытью я заставил бежать эту бедную скотину, как только мы очутились в лесу! Похоже, краденый овес изрядно подбодрил кобылу, она мчалась как стрела, почувствовав, что ее развернули мордой на юг. Ей-Богу, лично мне было не до шуток, когда мы неслись по лесу и мне приходилось тыкаться физиономией ей в гриву, уклоняясь от ветвей деревьев! Я говорил тебе о целом лесе из мертвых деревьев? В лунном свете это зрелище было совершенно фантастическим, жутким. В этом лесу вновь было так же тихо, как тогда, когда я его оставил, так тихо, что я, натянув поводья, в первый раз остановил лошадь и в течение двух-трех минут полежал на земле, припав к ней ухом. Я ничего не услышал — ни единого звука, кроме тяжелого дыхания кобылы и стука собственного сердца. Мне очень жаль, Кролик, но если ты когда-нибудь напишешь воспоминания обо мне, то, полагаю, без особого труда сумеешь изобразить дикую погоню. Вовсю используй этот мертвый лес, и пусть пули будут свистеть у тебя, словно град. Я обернусь в седле и увижу, как во весь опор ко мне приближается Юбэнк в своем белом костюме, и мне останется лишь одно — обильно смочить этот костюм красненьким. Пиши от третьего лица, и тогда они не будут знать, чем все это кончилось.
