Леонид Матюхин - Дансон с нечистым, или Дьявольское рондо
— Всё очень просто: луна очень далеко от нас… Очень высоко. А крыши домов — близко.
— Нет, папа, крыши тоже очень высоко.
— Высоко, да не так, как луна. Вот потому-то они и проплывают над нами, а луна продолжает всё это время висеть у нас над головой.
— Нет, папа, она просто катится по небу за нами.
Каким же сильным, густым и волшебным был тогда аромат сирени…
О судьбе своей матери Сергей узнал, лишь тогда, когда после длительных хождений по различным инстанциям отцу в середине пятидесятых сообщили о «несчастном случае» с баржей на Волге. К тому времени его тётя уже вышла замуж, и они с отцом жили вдвоём. Два-три раза в неделю к ним приходила пожилая женщина по имени Анна Конрадовна, чтобы привести в порядок квартиру, постирать и приготовить на пару дней пищу. По-русски она говорила с едва заметным акцентом, её же немецкий, как уверял отец, был безукоризненным. Сергей охотно расспросил бы Анну Конрадовну о её детстве и юности, но не решался. Ходили слухи, что она происходит из какой-то очень богатой и очень знатной финской фамилии. Было известно, что владела она ещё несколькими иностранными языками. Но, увы, в этом сибирском городе знание языков без подтверждения соответствующими дипломами не могло обеспечить даже самого скромного заработка, а потому Анна Конрадовна подрабатывала в нескольких семьях в качестве прачки, кухарки и уборщицы.
Сергей изучал в школе английский, параллельно отец пытался преподать ему азы немецкого языка. И если свободного времени у отца было мало, то друзей, с которыми Сергею было интересно — так много, что его знание немецкого оставалось более чем скромным. И так продолжалось до тех пор, пока однажды Анна Конрадовна не прочитала Серёжи по памяти стихи:
«Vom Eise befreit sind Strom und Bache
Durch des Fruhlings holden, belebenden Blick,
Im Tale grunet Hoffungsgluck;
Der alte Winter, in seiner Schwache,
Zog sich in rauhe Berge zuruck.
Von dort her sendet er, fliehend, nur
Ohnmachtige Schauer kornigen Eises
In Streifen uber die grunende Flur.»[3]
……………………………………….
Сергей слушал её как завороженный. Ничего не понимая и не расчленяя даже поток звуков на отдельные слова, он наслаждался звучанием, мелодикой стиха. Ему казалось, что с губ Анны Конрадовны соскальзывают стеклянные, или нет — хрустальные шарики. Он зачарованно глядел на неё, впитывая каждый звук и неосознанно повторяя её артикуляцию. И, как ни странно, эти непонятные слова находили отклик, заставляя что-то там внутри, в сердце, в душе может быть, легко резонировать. Ему хотелось слушать ещё и ещё.
«……………………………………..
Ich hore schon des Dorfs Getummel,
Hier ist des Volkes wahrer Himmel
Zufrieden jauchzet gro? und klein:
„Hier bin ich Mensch, hier darf ichs sein!“»[4]
После того как Анна Конрадовна перестала декламировать, он в течение некоторого времени ещё оставался в состоянии, близком к прострации, грезя о чём-то неясном и неопределённом. Потом внезапно пришёл в себя, обратив внимание на внезапно воцарившуюся в комнате тишину.
— Что это было? — воскликнул Сергей.
— «Фауст», — ответила она.
— Анна Конрадовна, ещё! — почему-то шепотом попросил он. — Ну пожалуйста, ещё!
— Я… я дальше не помню, — несколько растерянно и также шепотом произнесла Анна Конрадовна. — А ведь совсем недавно ещё помнила… Поднявшись с дивана, она предложила: — А хочешь, мы будем с тобой учить немецкий?
— Очень, очень хочу, — ответил Серёжа.
Собственно обучения в строгом понимании этого слова как такового и не было. Просто Анна Конрадовна взяла за обыкновение изъясняться с Сережей исключительно по-немецки, постепенно пополняя его словарный запас. Так, она обучила его нескольким немецким детским песенкам, непритязательным стихам, запомнившимся ей самой с детства. В результате, проснувшись утром, Сережа оповещал мир о своем пробуждении чем-нибудь вроде:
«Nun reibt euch die Auglein wach!
Die Schwalben zwitschern schon am Dach,
Die Lerche singt schon in der Luft,
Die Blume prangt im Tau und Duft:
Guten Morgen!»[5]
Позже последовали стихи Гейне и целые страницы из «Фауста».
Память у Серёжи была на редкость хорошая. Схватывал он быстро и запоминал надолго. Произношение ему таже давалось достаточно легко. Так что к концу выпускного десятого класса он знал немецкий существенно лучше обязательного английского. При этом он, как и подавляющее большинство его соучеников, был увлечён английской и американской эстрадной музыкой, пытался записывать тексты понравившихся песен. Позже это увлечение привело его к джазу, ставшему его большой любовью.
По окончании школы нужно было определяться с будущей специальностью. Выбор был не особенно богатым — педагогический, медицинский, сельскохозяйственный, юридический (заочный) и политехнический. Всё, что было связано со школой, вызывало у Сергея исключительно отрицательные эмоции — десятилетняя ломка и «причёсывание» с целью подгонки под стандартного «выпускника советской школы» сделали своё дело. Так что — пед точно отпадал.
О медицинском не могло быть и речи из-за чрезмерной брезгливости Серёжи. А после полуторамесячного пребывания в одном из целинных районов на сельскохозяйственных работах сельхозинститут хотелось обходить самой дальней дорогой.
Вот юридический — да, это было интересно. Сергей читал речи Плевако и других известных русских юристов (в отцовской библиотеке было достаточно подобных изданий), и работа юриста представлялась ему привлекательной. Но институт был заочным, да к тому же и отец относился к его адвокатскому будущему с большой долей скепсиса. А поскольку Серёжа прислушивался к его мнению и, кроме того, совсем не хотел в ближайшее время отбывать службу в армии, то ему не оставалось ничего иного, как отнести свои документы в политех.
* * *— Давайте-ка перенесём всё это хозяйство в столовую, — предложил Сергей, кивнув в сторону уставленного тарелочками и тарелками небольшого кухонного стола, — Там нам будет удобнее. Поставим какую-нибудь музыку. Вы что предпочитаете?
— Да мне, в общем-то, всё равно. Не такой уж я большой знаток и любитель… Если можете — какую-нибудь популярную классику в эстрадном исполнении.
— Телемана в исполнении «Свингл-Сингерс»?
— Ради Бога.
За несколько минут они перебрались из кухни в большую комнату. Сергей включил негромко музыку.
— Что предпочитаете — водку, коньяк? Или — вина?
— Неплохой выбор по теперешнему времени.
— А-а… — махнул рукой Сергей, — Старые запасы. В последнее время гости навещают меня крайне редко, а пить в одиночестве… Нет, до этого я ещё не дошёл. Так что же Вы будете?
— Давайте коньячок.
— Ну, а я предпочитаю водку… Честно говоря, сейчас мне просто необходимо выпить.
Сергей налил гостю и себе.
— Хочу ещё раз поблагодарить вас. Вы так своевременно появились!
Они чокнулись и выпили каждый свое.
«Совсем как в студенческие годы — подумалось Сергею. — Тогда ребята также предпочитали коньяк. Пожалуй, я был единственным в нашей компании, кто пил водку.»
Своя компания сложилась у Сергея уже в девятом классе.
Хотя большинство их девчонок встречались с более взрослыми ребятами вплоть до студентов четвёртого курса, на время довольно частых вечеринок они всё-таки снисходили до своих соучеников. Не в последнюю очередь это объяснялось и тем, что друзья у Сергея были достаточно интересными ребятами. Так, двое из них очень прилично играли на пиано, один был писаным красавцем, на которого прибегали поглазеть даже девчонки из соседних школ, а ещё один, наоборот, был почти что безобразен, но отличался исключительными остроумием и красноречием. Кстати, по числу сердечных побед красавчику трудно было тягаться с ним.
Чаще всего собирались у одной из соучениц. Её отец сам сделал к своей радиоле автоматическое устройство, позволявшее при проигрывании прослушивать подряд сразу несколько пластинок. Автомат последовательно ставил их одну за другой и опускал на нужное место тонарм. В те годы это выглядело небольшим чудом. Танцевали в основном фокстроты, румбы и танго (соответственно — «быстрые» и «медленные» танцы, как было написано на этикетках дисков). Кроме того, было некоторое количество записей на рентгеновской плёнке, сделанных на самодельных рекордерах. А записывались таким экзотическим образом в основном последние шлягеры — как правило, в ритмах «ча-ча-ча», «мамбо» или же пьески в стиле «буги». Были и записи самб в исполнении тогдашнего «короля самбы» Виктора Симона — но они почему-то не пользовались популярностью.
Родители воспринимали как должное те бутылки, что украшали во время вечеринок столы. К чести ребят следует отметить, что со спиртным особенно не усердствовали. Юно являлось, скорее, непременной данью традиции. Если застолья родителей сопровождаются выпивкой, то почему у них должно быть по — иному?
