Войтек Стеклач - Современный чехословацкий детектив
Бубеничек, сосредоточенно тянувший через соломинку свой сок, на мгновение задумался. У пани Махачковой, сидящей в уголке бара, лежала на коленях раскрытая книжка, а на цепочке висели очки. Бубеничек извлек из кармана пачку «Спарты», протянул мне, из другого кармана достал австрийскую зажигалку, и мы оба закурили.
— Она ведь тебя бросила. Вы не разошлись, нет, это она с тобой разошлась; кто-то ее пристукнул, так ты решил, что уголовка слабовата для такого дела, загорелся местью и захотел сам найти этого гада. Что, не так?
Хотя такая интерпретация моих чувств выглядела чересчур упрощенной, кое-что в ней все же было.
— Допустим, — согласился я.
— И если я хорошо тебя понял, то тебе пришлось бы по душе, — Бубеничек от удовольствия даже заерзал на своем табурете, — окажись злодеем Богоушек Колда.
— Ну, в такие детали я еще не вдавался.
— Ой ли?
— Серьезно.
Что касается Богоушека Колды, то играть в прятки смысла не было. Вот уже примерно полгода, как он пытался занять мое место рядом с Зузаной — и, кажется, небезуспешно. Это знали все, так что должен был знать и Бубеничек. Тем более, что вышибале было известно и такое, чего все знать никак не могли. Поэтому не стоило водить его за нос, если и я в свою очередь хотел что-нибудь выведать.
— Так, значит, ты действуешь только в интересах дела?
— В интересах справедливости, так сказать, — кивнул я, — хотя и из чисто личных соображений.
— Понятно, личные соображения всегда самые бескорыстные.
— Именно так, Вацлав, — ответил я, — ты меня раскусил.
— Ну, ты никогда не был особенно крепким орешком, — отразил удар Бубеничек. — Но если уж тебя отпустили, то вряд ли это сделал ты.
— Да вроде нет, — согласился я.
— Хотя отпускают не всегда только невиновных, — осклабился Бубеничек. — Мое крайне скудное правовое сознание подсказывает, что временно освобождают и тех, против кого нет достаточных улик.
— Серьезно?
— Да, — ответил Бубеничек, — и такие люди действуют обычно из самых бескорыстных личных соображений.
— М-да, ты не просто раскусил, ты растер меня в порошок, — засмеялся я, — так и есть, так оно и есть.
И оказалось, что так оно и было. Но продолжить нам не удалось, потому что в бар ворвался диск-жокей Анди Арношт.
— Здорово, Честмир!
Это именно он каждый понедельник проводил здесь, в «Ротонде», дискотеки. Он втиснулся между нами, и Бубеничек почти брезгливо отсел. Вышибала считал Арношта и ему подобных презренными наэлектризованными паяцами. Ибо все они, по мнению Бубеничека, оглупляли молодежь примитивной мелодикой, тем самым закрывая ей путь к вершине познания — джазу.
— Привет, — отозвался я, и мы с Арноштом обменялись рукопожатием.
Разумеется, Арношта звали вовсе не Анди. Анди — это был его сценический псевдоним. На самом деле его звали Арношт. То есть Арношт Арношт. Я не знаю, досаждала ли Арношту Арношту эта злая шутка родителей в юные годы, но меня его псевдоним ничуть не трогал. Хотя бы уже потому, что диск-жокея Анди в свой черед ничуть не трогали чаяния и заботы какого-то Яна Новака.
5
Капитан уже не старался сохранить видимость благожелательности.
— Да не я это сделал-, не я!
— А ключи?…
Он как раз их рассматривал. Один обычный, штампованный ключ от подъезда, а второй — изящный, непривычно длинный — от квартиры.
— Это ваши ключи, которые вы сегодня хотели отдать Зузане Черной?
— Да.
— А дверь была заперта.
Они взяли у меня отпечатки пальцев. На ноже, говорят, таковых вообще не оказалось.
— Кто-то же должен был это сделать!
— Кто-то да, а я ее любил. Разве, когда расходятся, обязательно убивают?
— Случается, пан Бичовский, — ответил капитан, — хотя вам это, наверное, странно.
— Но тогда я не стал бы вас вызывать, — возразил я зло.
— Вы вызвали «скорую», — поправил меня капитан.
— Это одно и то же.
— Не совсем. Может, вы думали, что она жива. Что ее еще можно спасти.
— Так вел бы себя только сумасшедший.
— Вовсе нет, — сказал капитан. — Большинство убийц совершенно нормальны.
— Да, но я…
— А нормальный человек, — прервал меня капитан, — в состоянии аффекта может стать убийцей. Потом, испугавшись, остывает, задумывается. Чаще всего сбегает.
— Но я же не сбежал, — упорствовал я.
— А другие, поприличнее, — не сбился с мысли капитан, — поддаются панике. Могут позвонить в больницу. Или к нам. Смотря по ситуации.
— Так нельзя, — произнес я растерянно, — вы просто не имеете права так говорить!
— Успокойтесь, пан Бичовский. Если ваша совесть чиста…
Всегда, когда я влипал в какую-нибудь историю, это надолго выбивало меня из колеи. Совесть! Интересно, какая же у меня все-таки совесть. И какова ей цена. Вечером в постели я обычно снова проигрывал ситуации, из-за которых попадал в историю. И останавливал ленту воспоминаний всегда там, где нужно было сказать или поступить по-другому. Иначе не мог заснуть. И бывало, прокручивал все по три-четыре раза.
— Допустим, пан Бичовский, пока наш разговор был чисто теоретическим.
— Допустим.
И эти свои ответы, когда я наконец доберусь до постели — если, конечно, вообще доберусь, — я тоже прокручу.
— Значит, договорились? — сказал капитан.
Одна из теней, которые двигались поблизости, отвела капитана в сторону.
— Минутку, пан Бичовский.
Я остался в кухне один. Усталость нарастала во мне несколько медленнее страха. Что они обо мне знают? Что знают о Зузанке? А вообще-то я капитана понимал и где-то даже ему сочувствовал. Выпутаться из скверной истории мне всегда было непросто.
Капитан вернулся.
— Итак?
— Что? — спросил я.
— Может быть, вы надумали что-нибудь новенькое, пан Бичовский?
— Ничего нового я надумать не мог.
— Посмотрим.
— Пожалуйста, — усмехнулся я, — можете подключить ко мне детектор лжи.
— Однако, — весело заметил капитан, — богатая же у вас фантазия!
— С сыщиками я до сих пор был знаком лишь по книжкам.
— И что, я вам не нравлюсь?
— Не особенно, — сказал я.
— Я вас никаким детектором не пугаю, — укоризненно произнес капитан, — так что вы могли бы быть повежливее.
— А мне это поможет?
— Еще как! Я за вас замолвлю словечко и буду носить вам в темницу шоколад с орехами.
— У нас еще есть темницы?
— Только для невежливых, пан Бичовский. Пай-мальчиков, которые ценят наш труд и не создают нам лишних хлопот, мы отправляем на ночь в отель «Ялта».
— А у меня сейчас какие шансы?
— У вас? — Капитан шутливо призадумался. — Ну, ночлег в отеле вам еще придется заслужить.
— Хорошо поговорили, — сказал я.
— Вот именно, — вздохнул капитан, — так как, ничего более интересного я от вас не услышу?
Я пожал плечами.
— Ладно. — Капитан, не вставая, повернулся к открытой двери в комнату: — Мирек, пойди сюда, составь с паном Бичовским протокол.
— А до утра нельзя отложить? — спросил я устало.
— Можно, — сказал капитан, — но вы мне так откровенно все выложили, что я боюсь, как бы до утра чего-нибудь не забыли.
Я покорно кивнул, капитан поднялся, и на его место уселся бледный верзила с тонкими пожелтевшими пальцами. У него была с собой портативная пишущая машинка; он виртуозно, быстрым движением открыл ее, заложил бумагу и вопросительно взглянул на меня.
— Поехали?
Капитан бережно прикрыл за собой дверь, но я слышал, как рядом Зузанка Черная поет «День как любой другой». Я очень долго провозился с текстом, который Зузана пела теперь на магнитофонной ленте под аккомпанемент фортепиано. Я гадал, кто бы это мог на нем играть, и машинально отвечал на вопросы верзилы.
Слезы слепят мне глаза, мой любимый, и я не прозрею,
Пока тебя нет, мой любимый, приди же скорее… —
нежно свинговала Зузана, и верзила вынужден был повторить свой вопрос.
— Простите, что вы сказали?
— Временное место жительства.
— В каком смысле?
— Вы говорили, что жили здесь, — терпеливо повторил верзила, — и я спрашиваю, были ли вы здесь прописаны.
Я покачал головой. Каждый, кто пишет что-либо, считает свое последнее сочинение лучшим или хотя бы не худшим из того, что он написал прежде. Если, конечно, он пишет всерьез. Во всяком случае, настолько, что не стыдится этого. А я уже не был на все сто процентов уверен, что мой «День как любой другой» — приличный текст. Как вышло, что искренняя грусть внезапно обернулась пошлой сентиментальностью, что слова, казавшиеся мне поначалу очень точными, сейчас теряли смысл и лишь упорно цеплялись друг за друга, подводя к рифме? Как это вышло?
