Войтек Стеклач - Современный чехословацкий детектив
— Вряд ли, — ответил я. — Это вряд ли.
3
— Да мы вам верим, — вежливо сказал капитан, — пойдемте лучше в кухню. Здесь вам, пан Бичовский, не стоит оставаться, — добавил он добродушно.
Я весь вспотел, и перед глазами у меня, как в тумане, плыли тени, шумно двигающиеся по комнате. Должно быть, я разочаровал медвежонка — не закричал, не потерял сознание, не расплакался. Это была совершенно особенная минута: мне казалось, что я робот, запрограммированный каким-то циником. Хотя во мне самом в тот миг ничего циничного не было. Только странная, парализующая тупость, исключающая любые сложные рассуждения и тем более — действия. Не прошло и тридцати секунд, как я уже набирал номер. Я знал, что она наверняка мертва, но вызвал «скорую». Врач с санитаром приехали через пятнадцать, нет, через тринадцать с половиной минут — я знаю это точно, потому что сидел в передней в кресле и, не отрываясь, смотрел на часы.
— Давайте все запишем, — предложил капитан. — Только спокойно. Выпьете кофе?
— Да, — ответил я.
— Сигарету?
Я послушно закурил. Пока мы еще не вышли из комнаты, я всякий раз вздрагивал, когда фотограф щелкал затвором, и окружающие меня предметы и люди начинали тонуть в еще более густом тумане.
— Я понимаю, для вас это был шок, — сказал капитан. — Так что ограничимся самым необходимым.
Сидя в передней и глядя на часы, я думал только о том, когда же появится «скорая».
— Итак, Честмир Бичовский, тридцати лет, профессия — музыкант.
Когда «скорая» приехала, врач вызвал милицию, а санитар остался стоять у двери. Он смотрел на меня как на сумасшедшего и, видимо, считал, что я попытаюсь сбежать. От кого? Впрочем, меня не интересовали мысли санитара.
— Я пришел около половины десятого, — произнес я, и капитан придвинул ко мне пепельницу. — Мы договорились на восемь.
— Почему вы опоздали?
Я усмехнулся:
— Надо было ее знать, — и махнул головой в сторону комнаты.
— Ну, я-то ее только по телевизору видел, — светски сказал капитан.
— Извините, — я глотнул кофе. — Если она сказала — в восемь, то прийти в полдесятого значило в самый раз… К тому же у нее была запись в «Беседе» — я с ней говорил после обеда.
— В «Беседе»?
— Нет, она приехала ко мне… Мы играли в Доме трудящихся.
— Но вы договорились на восемь.
— На восемь. На всякий случай я ей еще позвонил.
— Когда?
— Сразу после восьми.
— Сюда?
— Сюда.
— И ее не было дома?
— Нет, — покачал я головой. — Никто не взял трубку.
— А когда вы кончили выступать?
— В шесть, как обычно. Мы всегда по субботам кончаем в шесть, а потом с семи до девяти репетируем в малом зале. Новую программу…
— Значит, с семи вы репетировали, а чуть позже восьми звонили? — перебил меня капитан.
— Нет, — сказал я, и чашка задрожала у меня в пальцах. — Я не был сегодня на репетиции.
— Почему?
— Когда ко мне утром приехала Зузана, то я сказал нашему шефу, что не приду на репетицию… Потому что мы кончаем в девять, а то и позже.
— И где вы были?
— Дома.
— Так вы звонили сюда из дома?
— Да.
— Пан Бичовский, — с интересом посмотрел на меня капитан, — если вы после выступления поехали домой, то почему же не оставили дома инструмент?
Мой футляр со скрипкой лежал на столе.
— Я знаю, это выглядит глупо…
— Пан Бичовский…
— Мы собирались устроить небольшое торжество… Так договорились.
— И вы хотели поиграть для хозяйки? — понимающе спросил капитан.
— Ну да.
— А что это должно было быть за торжество, осмелюсь спросить? — в голосе капитана звучала ирония.
— Мои именины… Мы хотели их отметить. Я должен был вернуть ей сегодня ключи.
— Вот как, — протянул капитан.
— Вы все равно это узнаете, — сказал я нервно. — Дело в том, что мы уже разошлись.
Мы оба помолчали. Затем капитан задумчиво погасил сигарету.
— Дело обстоит не лучшим образом, — заметил он тихо. — Пан Бичовский, вы живете один?
— Один, — ответил я.
— Где?
Я лихорадочно соображал. После выступления я оказался дома примерно без четверти семь. Голова болеть перестала, зато донимал голод. В закусочной на Петршинах я съел два бутерброда. Да, это было где-то без четверти семь. Встретил ли я кого-нибудь из знакомых? Нет, никого.
— Значит, из дома вы звонили Зузане Черной только один раз. После восьми. Правильно?
— Да, — сказал я.
— Но пришли вы в полдесятого?
— Да, — сказал я.
— Видимо, были совершенно уверены, что к этому времени Зузана Черная вернулась домой?
— Я понимаю, это выглядит глупо…
— Вы это уже говорили, пан Бичовский.
— Я не был уверен! Просто мне не хотелось больше звонить.
— И вы решили, что даже если хозяйки не будет, то вы ее подождете. Как-никак ключи у вас были.
— Ничего я не решил, — закричал я. — А ключи у меня, понятное дело, были.
— Да вы успокойтесь, пан Бичовский, — любезно сказал капитан. — А этот нож, — он показал глазами в сторону комнаты, — этот нож — ваш?
4
Дискотечная публика освободила зал «Ротонды», и барменша пани Махачкова открыла свою лавочку. Обычно в «Ротонде» с восьми до полдесятого шла какая-нибудь программа, чаще всего ширпотреб, рассчитанный на молодежь, а с десяти «Ротонда» превращалась в джаз-клуб. Вместе с клубом открывался бар, и, хотя по понедельникам было затишье: джазовая программа не исполнялась, пани Махачкова работала, как всегда, с десяти вечера до двух ночи, обслуживая не только поклонников джаза. Было в порядке вещей, что в понедельник сюда набивалось довольно много народу — в основном музыканты и их друзья, которых у входа тщательно фильтровал Вацлав Бубеничек. Но на сей раз он этим заниматься не стал, только проверил кассу, перекинулся парой слов с девицей, которая в обклеенной афишами будке продавала билеты, и отправился со мной в бар.
— Да это никак Честик, — радостно воскликнула пани Махачкова, — а я уж думала…
Она осеклась.
— Чего люди не наболтают, — усмехнулся я, стараясь выглядеть как можно непринужденней.
Что именно пани Махачкова думала, мне было совершенно ясно. Убийца Честмир Бичовский перед судом… Убийство из-за поруганной любви… Кровавое злодеяние ослепленного страстью безумца… Обманутый скрипач заносит стальной нож… Подарок к свадьбе становится уликой… Сердце на рукояти ножа, нож по рукоять в сердце… В свободные минуты, когда торговля спиртным замирала, пани Махачкова, сидя за своей стойкой, запоем читала истрепанные книжечки, именуемые обыкновенно низкопробной литературой.
— А мы уж тут с паном Бубеничеком думали… — Махачкова не договорила. — Но я рада, Честик, правда, очень рада.
Предположим, подумал я.
— А что вам налить?
Я попросил вина, а вышибала Бубеничек, как обычно, апельсиновый сок. Мы пока были в баре единственными посетителями, и пани Махачкова, обслужив нас, вернулась на свое рабочее место в углу, где на электроплитке всегда бурлила вода для кофе и где она держала часть своей библиотеки — самые свежие, недавно добытые шедевры.
— И что вы об этом думаете? — спросила она сочувственно.
— Жуткое дело, — сказал я, поскольку Бубеничек молчал. Вопрос пани Махачковои, впрочем, и не относился к нему.
— Ведь правда? — обрадованно закивала эта заядлая книжная моль.
Я надеялся, что теперь-то она оставит нас с Бубеничеком в покое, но жестоко ошибся.
— Вас это, должно быть, страшно потрясло, Честик?
— Совершенно верно, — сказал я сдержанно, и тут она наконец заметила и молчание Бубеничека, и мое нежелание поддерживать разговор и, покачивая крутыми бедрами, отбыла в свой угол.
— Насколько я понимаю, — раздумчиво произнес Бубеничек, — если тебя не посадили, то ты, наверное, не виноват.
Я сделал глоток вина и встретил его внимательный выжидающий взгляд.
— Послушай, — сказал я, — я ведь любил Зузану.
— Знаю, — ответил Вацлав Бубеничек, — ходило много разговоров о том, как вы любили друг друга.
Иронизировал он или нет, я не понял. Да и не так это было важно.
— Сегодня их, наверное, допросили.
— Кого?
— Ребят из Зузаниного ансамбля, — сказал я, — у них в ту субботу была запись в «Беседе». Может, кто-то ее подвез домой, может, кто-то зашел к ней. Я пришел в полдесятого — и опоздал.
— Опоздал, — сказал Бубеничек, — а теперь ты хочешь поиграть в Шерлока Холмса.
— Зачем?
— Это я должен спросить — зачем, — усмехнулся Бубеничек, — не твоя это забота.
— Может, и моя, — отрезал я.
Бубеничек, сосредоточенно тянувший через соломинку свой сок, на мгновение задумался. У пани Махачковой, сидящей в уголке бара, лежала на коленях раскрытая книжка, а на цепочке висели очки. Бубеничек извлек из кармана пачку «Спарты», протянул мне, из другого кармана достал австрийскую зажигалку, и мы оба закурили.
