Татьяна Столбова - Смерть по сценарию
Тоня вздохнула, встала и отправилась на кухню. Ее очень беспокоил один вопрос: где Константин Сергеевич достал только что изданного Кукушкинса? Что касается Дениса — то тут все было ясно. Он такая прелесть, что ему вряд ли кто в силах отказать. Наверняка приехал в типографию и там купил... Но Константин Сергеевич! В высшей степени старомодный господин, не имеющий никакого представления о том, где и как надо добывать блага земные, включая и новые интересные книжки. А Мадам, конечно, как всегда, не удосужилась спросить брата, как же в его тонкие аристократические руки попала эта редкость прежде времени.
Прошлые романы Кукушкинса Константин Сергеевич вообще не читал. Он полагал, что человек с такой фамилией не может быть хорошим писателем. И напрасно Мадам вместе с Тоней и Саврасовым убеждали его, что скорее всего это — псевдоним, и вполне вероятно, что его придумали автору в издательстве. Редакторы горазды портить не только тексты, но и фамилии... «Не верю! — с пафосом восклицал Константин Сергеевич, изо всех сил подражая своему знаменитому тезке. — Не верю! Так не бывает!» В конце концов Мадам махнула на него рукой и знаком показала Тоне и Саврасову оставить Константина Сергеевича в покое. Она, как никто другой, знала, что переупрямить ее брата практически невозможно. За семьдесят шесть лет его жизни это удавалось только его жене, но та почила еще при Хрущеве, и с той поры Константин Сергеевич жил припеваючи, никем не побежденный.
— Мадам! — позвала Тоня, снимая чайник с плиты. — Чай готов!
Мадам приковыляла на кухню, держась за стену. Она принципиально отказывалась от трости, называя ее клюкой и говоря, что только при исключительных обстоятельствах ею воспользуется. А пока ноги еще ходят, хотя и плохо, она будет передвигаться сама.
Тоня подвинула ей стул, налила чай.
С минуту они молчали. Потом Мадам, в присущей ей манере без предисловий сообщать что-то важное, сказала:
— Сегодня в шесть утра меня разбудил престранный телефонный звонок.
Тоня сразу поняла, что звонок действительно был «престранный», так как все знакомые Мадам знали, что она страдает бессонницей, засыпает обычно около четырех часов утра и спит до восьми. Так что до восьми ее никто никогда не беспокоил.
— Нервный женский голос, истеричные нотки... Ты не думаешь, Тоня, что это кто-то из ваших неуравновешенных актрис?
— А что сказали-то? — поинтересовалась Тоня. Неуравновешенных актрис на студии достаточно, но вряд ли кто-то из них знаком с Мадам.
— Вроде бы я пригрела змею на своей груди, — пожала плечами Мадам. — Змею, которая обладает смертоносным жалом и вершит черные дела под покровом ночи.
— Это не я, — быстро сказала Тоня.
— Надеюсь, милая.
— А кто тогда?
— То-оня, — протянула Мадам. — Да откуда мне знать, кого имела в виду эта особа? Меня ежедневно посещают самые разные люди, которые часто приводят с собой своих знакомых, а эти знакомые — своих знакомых, и так далее.
— Так что змеей может оказаться любой из них... — задумчиво прищурилась Тоня.
— Ну уж нет! — решительно отказалась Мадам. — В моем доме нет никаких змей. И не думай даже. О-о-о, какой крепкий чай ты заварила. Подай, пожалуйста, вазочку с конфетами.
Тоня перенесла вазочку с подоконника на стол.
— Опять нет грильяжа, — недовольно заметила она. — Небось Пульс сожрал?
— Съел, — поправила ее Мадам. — Ну и что? Он тоже любит грильяж.
— Да, но я покупаю по триста граммов время от времени, а он — нет.
— Не будь такой меркантильной.
— Ох, Владислава Сергеевна! Иногда я всерьез начинаю подозревать, что вы — ангел во плоти. Только ангел может вытерпеть Пульса больше пяти минут...
— Отстань! — наконец не выдержала Мадам, снова открыла Кукушкинса и погрузилась в чтение.
Тоня вздохнула. Уже не в первый раз она пыталась начать этот разговор, и всегда Мадам уклонялась, или делая вид, что к старости стала плохо слышать, или просто отмахиваясь — вот как сейчас. В отличие от Тони, которая не любила Пульса со всем энтузиазмом молодости, Мадам относилась к нему вполне прилично. Порой даже сама приглашала его в гости, хоть и знала, что Пульс запросто явится и без приглашения.
— Низкопоклонник, льстец... — пробормотала Тоня, но, как только Мадам подняла на нее глаза, сунула в рот конфету и уставилась в окно отсутствующим взглядом.
Мадам улыбнулась:
— Вылитый отец.
Тоня тоже улыбнулась. Сравнение с отцом явно было в ее пользу. Он был человеком уникальным. Интерес к нему во всем многочисленном окружении Мадам можно было сравнить разве что с интересом к произведениям Кукушкинса. Однажды Саврасов сказал даже, что Павел Ильич Антонов напоминает ему роман Кукушкинса «Извне». Та же глубина, тот же шарм и та же красота. Когда Павел погиб семь лет назад в автокатастрофе под Краснодаром, двое его друзей слегли в больницу с сердечным приступом, его жена Лариса пыталась отравиться, а в театре был такой длительный траур, что из Министерства культуры пришло неофициальное указание отменить его немедленно, так как зрители стали присылать недоумевающие письма: никто из знаменитых актеров не умер, а на фасаде здания полгода трепещут черные ленты... Он не был знаменитым актером — он был всего лишь театральным художником, но каким... Тоне и Пете, ее брату, нередко приходилось отбиваться от желающих приобрести его работы. Они отказывались, потому что творческое наследие отца исчислялось всего-то девятью картинами и двумя коробками набросков.
Остальное — двенадцать картин и множество эскизов к постановкам — принадлежало театру...
— На тебе грильяж, — сказала Мадам, вынимая из шкафчика одну конфету. — Нарочно для тебя припрятала. Как только совести хватило — сама не пойму.
Тоня разгрызла конфету, чувствуя, что настроение ее поднимается. Вот так всегда с Мадам. Она никому не позволяет унывать. Непременно чем-нибудь утешит. Или добрым словом, или конфеткой, или маленьким подарком. И разве не ценно, что ради нее, Тони, Мадам поступилась своими принципами и спрятала от Пульса штучку грильяжа?
— Спасибо, — проникновенно сказала Тоня. — Кто-то звонит. Открыть дверь?
Звонок тренькнул еще раз.
— Конечно.
Тоня встала и пошла к двери, гадая, кто бы это мог быть. Саврасов? Пульс? Или... Нет, она и не надеялась увидеть здесь Дениса. Он появлялся редко, очень редко. Тоне всегда казалось, что он вообще навешает Мадам только потому, что она приходится ему двоюродной бабушкой. Обыкновенно он сидел скучный, вялый и явно ждал подходящего момента, чтобы исчезнуть. Хотя в последнее время он бывал здесь чаще. Тоня подозревала, что он просто занимал у Мадам деньги...
За дверью стоял Миша Михайловский.
— Миша! Привет!
Тоня действительно очень обрадовалась ему. С этим человеком ей всегда было легко и приятно. Он обладал замечательным характером, тонким чувством юмора и потрясающей внешностью: высокий, выше двух метров, широкоплечий, с темными русыми волосами, зачесанными назад, с обаятельной улыбкой, ясными серыми глазами. Ему недавно исполнилось двадцать девять лет — для артиста возраст расцвета. Но Миша не спешил расцветать. После окончания театрального училища он лет пять отказывался сниматься в кино, хотя режиссеры приглашали его наперебой.
Затем, как рассказывал Тоне Саврасов, Миша все же принял предложение Михалева и прекрасно сыграл роль парня, умирающего от рака. Тоня не видела этого фильма — он прошел пару раз по телевидению, и все. Затем Миша снялся у начинающего режиссера — никто не помнил его фамилий — в роли фантома, души главного героя. Этот фильм Тоня смотрела несколько раз. Только из-за Миши. Он играл великолепно — мудро, красиво, странно.
Некая странность присутствовала и в нем самом. Например, при всем своем добродушии он был тверд как кремень в своих решениях, которые всегда оказывались верными; при всем своем легком и веселом характере он иногда мог быть крайне резок; он был очень честен и где-то очень наивен; он обладал удивительно точным и проницательным умом.
Тоня открыто заявляла, что он прекрасен. С ней соглашались Мадам, Саврасов, Константин Сергеевич, Денис и многие другие. Он чем-то напоминал всем Павла — Тониного отца. Это тоже было странно, так как Павла Миша никогда не видел — только слышал о нем.
— Сколько лет, сколько зим! — воскликнул Миша, раскинув руки. Потом он осторожно взял Тоню и переставил к вешалке — она загораживала ему дорогу. — Где ты пропадала? Я ждал тебя весь день и всю ночь.
— Разве мы договаривались? — удивилась Тоня.
— Дремучая ты тетка! — отмахнулся Миша, снимая ботинки. — Шуток не понимаешь.
— А! — сказала Тоня, озаренная внезапной догадкой. — Так это ты пошутил?
— Ну конечно.
— Мишенька, — проворковала Мадам, неслышно появляясь из кухни. — Давно ты меня не навещал.
