Джозеф Уомбо - Сверкающий купол
Кот, шипя, стоял на спинке дивана, такой же зловредный и сволочной, как обычно. Взгляд немигающий, неподвижный. Безымянный кот повернулся и стал точить когти о и без того уже ободранную спинку дивана, это действие он проделывал каждый день с того самого дождливого вечера пять месяцев назад, когда детектив подобрал этого паршивого, затаившегося в переулке кота в порыве пьяной сентиментальности.
Эл Макки наблюдал за котом и зло улыбался. Момент был идеальный. Он вполне подходил под его настроение: его раздражала эта высокомерная демонстрация наглого уничтожения.
- Может, ты хочешь уйти вместе со мной? - сказал Эл Макки коту, который все так же высокомерно взглянул на него и только глубже вонзил когти. Появились и начали выскакивать клочки ваты. Эл Макки повернулся и нетвердым шагом прошел на кухню. Когда он вернулся в растерзанную гостиную, он навел длинноствольный "смит и вессон" на горящие желтые глаза.
- Прям меж твоих поганых рогов,- сказал Эл Макки.
Полосатый жемчужный кот сузил желтый глаз и ответил тем, что еще глубже порвал обивку.
- Ты жалкая скотина, - сказал Эл Макки.
Кот зевнул. Это переполнило чашу.
Эл Макки ногой выбил книги из-под журнального столика. Кот изогнулся и заорал. Полетела бутылка из-под "Тулламор Дью". Эл Макки снова ударил ногой по сломанному столику, и полетел кот.
Эл Макки смотрел, как остатки ирландского виски капают на запятнанный, грязный восточный ковер, принадлежащий, как и все в этой холостяцкой квартирке, хозяйке дома. Эл Макки услышал, как шипит кот, отступая в свой угол с подстилкой в ванне.
Эл Макки был готов всем показать, кто он такой и чего он стоит. Он направился прямо к стенному шкафу. Он вынул футболку и пару кроссовок и кинул их на пол. Он не бегал вот уже два года. Он отшвырнул кроссовки в другой конец комнаты. Он нащупал кожу. Он снял с полки сверток и кинулся обратно на кухню к пластиковому столу.
Это член был ничей. Он вытащил из черной кожаной кобуры короткоствольный "кольт".
Личное оружие. Это было первое, что они сделали 22 года назад, эти отглаженные, надраенные новички-стажеры с широко раскрытыми глазами, и стрижкой "полубокс", и мечтами, исполненными надеждой. Они побежали покупать личное оружие. Додж-сити1. Синдром Джона Уэйна. Они и в продуктовую лавку-то не заходили без личного оружия в кармане, или подмышкой, или на голени, где его крепили пластырем, или, по крайней мере, оставленным в машине под сидением. Никогда не знаешь, а вдруг придется встретиться с мелким воришкой, вырывающим сумки у престарелых леди. Или взломщиком, вылезающим из соседского окна. Или (о, мечты!) с бандитом, держащим на мушке кассира местного банка, в то время как они в штатском стоят в очереди к соседнему окошку, чтобы обменять на наличные чек с зарплатой, полученной от города Лос-Анджелеса. А потом перестрелка! (Естественно, побеждают они). "Лос-Анджелес Таймс". Интервью по телевидению. Может быть, медаль за храбрость? Досрочное повышение из патруля в отдел. Слава. Синдром проходит. Личное оружие продано, или сменено на более практичный револьвер, или уложено в стенной шкаф вместе с юношескими фантазиями.
Эл Макки стрелял так плохо, что ходил в тир только с длинноствольным револьвером. И хотя тот был громоздким, Эл Макки не расставался с ним на протяжении всех лет работы детективом. Не то, чтобы он до сих пор ждал воображаемых перестрелок -- просто он ненавидел эти короткоствольные, с дулом, похожим на свиное рыло, личные револьверы, пули из которых разлетались, как вода из лейки. Из-за этих личных револьверов множество лосанджелесских полицейских попадали во множество неприятных ситуаций в барах и спальнях от Санленда до Сан-Педро.
Вдруг он наставил его себе в лицо. Это ничейный член. Не пытайся играться с этой малышкой. Она тебе незнакома. Это не шутка. Это вызывающая страх машина, которая, если нужно, выбьет из тебя трехдюймовый осколок черепа и бросит его через всю кухню на подоконник. Интересно, этот мерзкий кот вылижет твою кровь?
Рука задрожала. Именно поэтому те, кто настроен серьезно, их "жуют". Едят. Жуют. Берут его в рот, потому что рука трясется слишком сильно, чтобы нацелить его в глаз или висок. Но дуло должно быть направлено вверх. Он помнил много неудавшихся случаев: пули, застрявшие в мягком небе, в челюстной кости, в шее, в ухе. В любом вонючем месте, кроме мозга, куда их посылали. А затем: агония, паралич, деградация. Абсолютная и окончательная неудача.
Он открыл рот. Он придвинул револьвер поближе. Жуй эту малышку. Но патроны 22-летней давности. Он так и не удосужился перезарядить его. Он никогда не стрелял из этого револьвера. Он запылился. Барабан могло заклинить. Он протирал его время от времени, но никогда не стрелял. Патронам 22 года! Они, наверное, дадут осечку. Ударник проделает в капсюле прекрасную огромную дыру. Патрон ни за что не выстрелит. Он лишь играл.
Ладно, проверь. Нажми на курок. Он взмок. По щекам тек пот. Элу Макки было всего 43 года, но его щеки были седыми, ввалившимися и морщинистыми. Густые струйки текли по преждевременным складкам на лице. Рука стала чуть тверже. Он подумал, что надо взвести курок. Нет, стреляй самовзводом, как в тире, на линии огня. Это всего лишь несколько фунтов нагрузки на курок. Он помогал себе большим пальцем. Эти старые патроны не выстрелят. Наверное.
Жуй! Жри! Пощади!
И вот тогда он почувствовал это. Револьвер выскользнул из разжавшихся пальцев и со стуком упал на пластик стола. Под его задом образовалась теплая лужа. Он в ужасе вскочил.
- Я обмочился! - взвыл он.
Зашипел кот. Зазвонил телефон.
- Я обмочился! - воскликнул он со стыдом, унижением, неверием.
Телефон звонил и звонил. Постепенно звук дошел до него. Он бросился в ванную. Кот на подстилке лизался под хвостом. Это заставило Эла Макки взглянуть на свой вымокший пах.
Он направился в спальню к неумолкающему телефону походкой Франкенштейна. Как человек, обмочивший штаны. Как в замедленной съемке.
- Сержант Макки! - завизжала в его ухо хозяйка. - Сейчас 4 часа утра!
- Миссис Донателло, прошу вас. - Он мог говорить только с монотонной размеренностью.
- Я думала, хоть полицейские будут бережливо относиться к моему имуществу!
- Миссис Донателло, прошу вас.
- Не было бы так обидно, если бы вы водили к себе женщин или хотя бы мужчин, но вы!.. Вы устраиваете этот погром и ломаете мое имущество, когда вы совсем один! Я такого никогда не видела! Вы устраиваете эти ужасные драки сам с собой!
- Миссис Донателло, прошу вас.
- Я вас предупреждаю, сержант Макки. Мне жаль вас. Я умоляла вас обратиться в общество "Анонимных алкоголиков". Они помогают таким, как вы.
- Мне не кажется, что я алкоголик, миссис Донателло.
- Вы алкоголик, сержант Макки. Вы четвертый детектив, который снимает у меня квартиру. Трое из вас были алкоголиками. Хватит с меня копов!
- Да, миссис Донателло.
- Что вы сломали на этот раз?
- Я только еще раз сломал журнальный столик.
- Хоть за это спасибо. Вы опять упали?
- Да, я упал.
- Хотите, я вызову врача?
- Нет, наверное лучше вызвать изгоняющих дьявола.
- Что?
- Ничего.
- Я хочу, чтобы вы выехали, сержант Макки. Ваша квартира заросла грязью. И я не разрешаю держать кошек. В вашей квартире слишком много блох и тараканов.
- А сколько блох и тараканов разрешается иметь, миссис Донателло?
- Что?
- Ничего, миссис Донателло.
- Я даю вам тридцать дней, чтобы вы подыскали себе другую квартиру. Тридцати дней достаточно.
- Для меня это бесконечно много, миссис Донателло.- Более, чем достаточно, это точно.
Напряжение выросло в громадный мокрый ком в горле. Потом ком прорвался наружу. Он повесил трубу и начал вздрагивать от рыданий. Его узкие покатые плечи вздымались и тряслись. Он напоминал безрукого человека, пытающегося поплыть. Он отчаянно вздрагивал, не в силах сдержать огромные мокрые рыдания. Каждое рыдание взрывалось в нем. Слезы обжигали.
Он снял брюки. Моча уже стала щипать и жечь кожу. На нем не оказалось нижнего белья.
- Где мои трусы?! - воскликнул Эл Макки. - Я оставил свои трусы в Чайнатауне! Спой про это, Тони Беннет! О господи, чтобы мужчина потерял свои трусы!
Кот без интереса смотрел на него. Точно так же, как смотрел Уинг на бедного старого Кэла Гринберга, который никак не мог доказать, что Глен Миллер делал музыку. Безжалостный кот с довольным видом облизывал яйца и даже не взглянул на плачущего человека. Даже когда он зарыдал так сильно, что его вырвало в ванную, где он обмывался..
2. МАЛЬЧИК ПРИ АЛТАРЕ.
Последние лучи солнца, словно священные мечи, прорезали цветное стекло, но быстро спрятались, испугавшись чудовищный медных грозовых туч. От прилипчивого запаха благовоний и древесного угля его тошнило. Он готов был упасть в обморок -- таким едким было облако кадильного дыма во время хода. Отец Доминик любил, когда дыма было много. Поменьше вина, которое наливали в чашу по его овальным ногтям, побольше угля в кадило. У мальчика при алтаре всегда кружилась голова, когда он раздувал угли, чтобы они стали жарко-красными и начали мрачно чадить. Но хуже крестного хода по узкому проходу церкви было стояние на коленях во время Сорокачасового моления в пустынной церкви, холодной и укутанной саваном из теней в час сумерек, когда покрытые ранами и следами пыток святые и мученики неясно вырисовывались в полутьме, словно окровавленные призраки. Неважно, какую боль чувствовал мальчик от многочасового стояния на деревянных подколенниках: он, конечно, так и смог понять ужасающую агонию, выстраданную этими фигурами, увековеченными в краске, гипсе и стекле.
