Анатолий Безуглов - За строкой приговора…
«Уважаемый товарищ директор! – сказал бы он. – Можете спать спокойно. Я вам обещаю, что без всяких усилий с вашей стороны брак к 26 марта снизится до четырех процентов, к 5 апреля – до двух, а к 17-му завод будет выпускать продукцию только отличного качества». И самое забавное, – сказал Фролов, – что его пророчество полностью бы осуществилось. Догадались, в чем дело?
– Не совсем…
– Так и быть, – улыбнулся он, – открою вам секрет, который в конечном итоге предельно прост. 26 марта должна была уйти в декретный отпуск сборщица Белаш, 5 апреля – Иванова, а 17-го – Савельева. Брак вызывался повышенным потовыделением, связанным с беременностью сборщиц… Следователь установил это, использовав временный союз гинекологии, дактилоскопии, биохимии и металловедения. Вот вам один из тысяч примеров современного подхода к расследованию. Кстати, этот подход, опирающийся на достижения науки, не исключает, само собой понятно, ни дедукции, ни остроумия, ни интуиции, ни догадки. Ему лишь противопоказаны необоснованность, поспешность, субъективизм в толковании фактов, излишний индивидуализм, умозрительность, абстрактность мышления – все то, чем грешил знаменитый сыщик. Но если современный криминалист значительно опередил Холмса, то…
– …То Конан-Дойлю, судя по произведениям художественной литературы последних лет, подобная участь не грозит?
– К сожалению, – подтвердил Фролов. – К глубокому сожалению криминалистов, а главное, читателей… – Фролов положил в портфель томик Конан-Дойля.
– Для занятий по криминалистике?
– Нет, для сына-школьника: увлекается Конан-Дойлем.
О ТОМ, ЧТО ПРЕДШЕСТВУЕТ ВЫБОРУ ПРОФЕССИИ
Мы говорили о возросшем интересе молодёжи к гуманитарным наукам, об увеличивающемся из года в год потоке заявлений о зачислении на юридический факультет, и один из нас спросил Фролова, почему он избрал специальность следователя.
– Как-то не задумывался над этим, – признался Николай Николаевич. – Вообще-то говоря, в школе я собирался стать педагогом. А стал следователем и не жалею об этом, мне даже кажется, что между этими профессиями много общего. Видимо, на мой выбор в какой-то степени оказали влияние семейные традиции (отец Фролова работал в ВЧК, а дед был присяжным поверенным), а скорей всего, рассказы отца об Александре Васильевиче Чернове, с которым он дружил с 1919 года. Чернов был яркой личностью. Он оставил в памяти знавших его глубокий след. Оказал он большое влияние и на меня. Каждый с кого-то делает свою жизнь. Я свою сделал с Чернова. О нем я вспоминал, когда писал заявление в юридический институт. Вспоминаю о нем и сейчас. Он для меня эталон следователя и человека. Кстати, один эпизод из его биографии раскрыл для меня профессию следователя с совершенно неожиданной стороны. Это произошло на Алтае в 1921 году…
* * *
Тот разговор мало чем напоминал обычные допросы. Ни хитроумных вопросов следователя, ни эффектных очных ставок. Да и сам допрос происходил не в традиционном кабинете следователя со шторами на окнах, а в большой деревянной юрте, возвышавшейся шестигранником на обрывистом берегу горной Катуни. Несколько грубо обструганных табуреток, пирамида винтовок, а на стене плакат с оборванным кем-то на курево уголком: красноармеец в будёновке, указывая пальцем на присутствующих, строго спрашивает: «А что ты сделал для фронта?»
Необычным было все: следователь, в недалёком прошлом батрак, а затем рядовой пятьдесят седьмого сибирского полка. Образование – два класса церковноприходской школы, империалистическая война и красногвардейский партизанский отряд. Время – неспокойный на Алтае ноябрь тысяча девятьсот двадцать первого года и та сложная обстановка, которая сложилась в Усть-Коксе, отрезанной белобандитами от уездного центра.
Последние недели партийные и советские работники Уймонского района Горного Алтая жили в постоянном напряжении: поступили сведения, что сильно потрёпанные в начале года регулярными частями Красной Армии отряды белогвардейского генерала Кайгорода вновь спустились с гор. Обещанный уездом отряд в пятьсот штыков для защиты Усть-Коксы не подавал о себе никаких сведений. То ли его по каким-то причинам не отправили, то ли он разгромлен бандитами. Ходили слухи, что бандиты захватили Учембек, Онгудай и сжимают кольцо вокруг Улалу. Проверить эти слухи не удавалось: посланные на разведку люди не вернулись. Внешне село жило своей обычной жизнью, но тревога таилась в каждой юрте, каждой избе.
Посоветовавшись с председателем ревкома и командиром чоновцев, начальник милиции района Александр Васильевич Чернов приказал раздать всем коммунистам и комсомольцам оружие. Было выставлено сторожевое охранение, улицы патрулировались.
Общее напряжение ещё более усилилось, когда на околице села обнаружили убитого чоновца. Голова паренька была отрублена и лежала в нескольких саженях от туловища, на груди, прижатый камнем, белел листок бумаги: «Так будет со всеми большевиками. Ждите нас». И село, затихнув, ждало, ждало страшного, неизвестного.
И вот вчера чоновцы задержали всадника. Когда его окликнули, он пустил во весь мах свою резвую лошадку. Может быть, ему и удалось бы уйти, если бы не милиционер Филиппов, который, проскакав скрытно две версты по дну оврага, выскочил ему наперерез, загородив дopory. Всадника ссадили с лошади, сорвали с него оружие.
– Кто такой?
– Охотник из Чибита.
– А почему бежал?
– Испугался. Много людей, много ружей…
Неизвестного доставили к Чернову. Допрос ничего не дал: неизвестный по-прежнему утверждал, что он охотник.
И вот его вновь привели к Чернову, в эту юрту, которая одновременно была кабинетом начальника милиции, залом для совещаний и складом оружия.
Александр Васильевич ходил крупными шагами по устланному шкурами мягкому полу юрты, раскуривая трубку. Казалось, все его внимание поглощено этим нехитрым делом и он совершенно не замечает милиционера Филиппова, сидящего у выхода с винтовкой между колен, и задержанного – низкорослого, худощавого, с узким разрезом испуганных глаз, одетого во франтоватую шубу-барнаулку и мягкие сапоги без каблуков. В юрте было сильно натоплено, и задержанный, видимо, изнывал от жары в своей добротной шубе. Его смуглое скуластое лицо лоснилось от пота, пот струйками сбегал по лбу, застилая глаза. Комкая заскорузлыми красными руками овчинную шапку с цветастой шёлковой кисточкой, он время от времени вытирал ею лоб и сипло дышал, лoвя ртом воздух, как таймень, выброшенный на берег.
От показаний этого человека зависела жизнь сотен людей.
Где бандиты, что они замышляют, какими располагают силами? На все это ответить мог только один он. Чернов во что бы то ни стало должен был добиться от него правды. Но как это сделать? Александр Васильевич не сомневался, что неизвестный связан с кайгородовцами и послан ими в Усть-Коксу на разведку. Об этом свидетельствовало слишком многое. Копыта лошади задержанного были обмотаны тряпками, курок новенького японского карабина – на боевом взводе, в торочной суме – хлеб, несколько банок консервов, монгольский нож и фляга со спиртом, а к строевому кавалерийскому седлу подвешены для отвода глаз два убитых тушканчика-прыгуна.
Разве на охоту в горы едут с карабином и обматывают копыта лошади?
Но Чернов хорошо знал алтайцев и их обычаи, он сам был наполовину алтайцем и прожил здесь много лет. Алтаец простодушен и правдив. Но, солгав – вольно или невольно, – он уже до конца будет стоять на своём.
Неизвестного теперь не заставят сказать правду ни уличающие вопросы, ни факты, ни угроза смерти. «Если алтаец выбрал дорогу, он с неё уже не свернёт, даже если она ведёт его в пропасть», – говаривал отец Чернова, который был кумандинцем. Эти слова Александр Васильевич хорошо запомнил. Если выбрал дорогу… Но разве человек, сидящий перед ним, выбирал себе дорогу? Просто, обманутый, он пошёл по чужой стёжке. Пошёл и заблудился, увяз в глубоком снегу. Неужто он отвернётся, когда друг укажет ему его настоящую дорогу? Чернов не верил в бога, о котором ему рассказывала мать, забитая крестьянка, никогда не выезжавшая за пределы Бийского уезда. Он видел слишком много несправедливостей, батрача у богатеев, и слишком много смертей на фронте. Но он все-таки верил в чудеса – в те чудеса, которые делает с людьми правда, за которую он проливал кровь. Она, эта правда, была проста и бесхитростна, как весь уклад жизни бедняков, как политая потом краюха крестьянского хлеба. Понять эту правду мог каждый, надо было только разглядеть её. Перед ней складывали оружие полки, открывались задубевшие от несправедливостей сердца ожесточившихся людей. И она победно шла от края до края по всей русской земле, громыхая «Интернационалом» и алея флагами. Не выдержит натиска этой правды и человек в шубе-барнаулке. Не должен выдержать…
