Лилия Лукина - Если нам судьба...
И я внезапно полностью успокоилась. Не потому, что закурила, а потому, что началась работа, та самая, которая давала мне не только очень существенное материальное удовлетворение, но и моральное; которую я любила и умела делать.
Я другими глазами посмотрела на Власова. Как же его подкосила смерть дочери — потемневшее лицо, запавшие глаза, ввалившиеся щеки. Он сильно похудел, его роскошные волосы стали какими-то тусклыми. Хотя, если сравнить его с той фотографией с места аварии, то выглядел он, конечно, гораздо лучше. Может быть, заботами Екатерины Петровны, а может быть, дело в чем-то другом, например, в появившейся надежде, что еще не все потеряно для него в этом мире.
Ладно, возьмемся за письмо. Так. Конверт старого образца, адрес театра написан от руки, обратного адреса нет. Судя по штемпелю, письмо вынули из почтового ящика в Баратове вечером 6-го мая, а московский штамп от 14-го. Все правильно: сначала праздники, потом из-за отсутствия индекса письмо обрабатывали вручную. В конверте лежала фотография, которую я отложила на потом; само же письмо было написано от руки на листе бумаги для принтера.
«Уважаемый Александр Павлович!
Примите мои самые искренние соболезнования в связи с постигшей Вас утратой — трагической гибелью Вашей единственной и горячо любимой дочери. Горе Ваше неизбывно и потеря невосполнима, но, может быть, хотя бы слабым для Вас утешением послужит известие о том, что у Вас есть сыновья.
Мы с Вами встретились 17 января 1974 года, когда я, студентка первого курса Баратовского университета, приехала после зимней сессии погостить к своим московским родственникам. Я возвращалась вечером домой по Садовому кольцу. Вы остановили меня около театра Моссовета и предложили пойти вместе в театр, потому что девушка, которую Вы ждали, не пришла.
Я согласилась и позвонила дяде сказать, что задержусь. В тот вечер играли «Сирано де Бержерака». После спектакля мы немного погуляли по Горького, а потом Вы проводили меня до подъезда дома моего дяди в Воротниковском переулке. У Вас с собой была бутылка шампанского, потому что на тот вечер у Вас и Вашей девушки были какие-то свои планы, и Вы предложили распить ее, чтобы не тащить домой.
Мы поднялись в том же подъезде на самый верхний этаж. Пили шампанское из горлышка, целовались. Там все это и произошло. Когда мы прощались около квартиры моего дяди, Вы сказали: «Если нам судьба, то мы обязательно встретимся». Надеюсь, что по всем этим подробностям Вы меня вспомните.
У меня родились мальчики-близнецы. Сейчас они уже взрослые, и у них свои дети.
На этой фотографии им столько же лет, сколько тогда было Вам. Я посылаю ее для того, чтобы Вы знали — Ваш след на земле остался.
Желаю Вам прежде всего мужества, ведь, несмотря ни на что, жизнь продолжается, а также всего самого доброго, светлого и радостного. Будьте счастливы».
Ни подписи, ни телефона, ни адреса. Я отложила письмо и взяла фотографию. Снимок был черно-белый, любительский, невысокого качества, сделан, видимо, на пляже. На фоне каких-то кустов на песке сидели три парня: похожие на Власова близнецы, на правой щеке одного была крупная черная родинка (если это только не дефект пленки), и несколько в стороне, боком к снимавшему, третий, чуть постарше. То ли он был с ними, то ли нет.
— Это правда, Александр Павлович?
— От первого до последнего слова. Самое ужасное то, что я не помню ни ее имени, ни дома, ни номера квартиры, около которой мы тогда простились. Поэтому искать в Москве совершенно бесполезно — ведь прошло столько лет. А что вы скажете о мальчиках? Я нашел свои старые фотографии и сравнил — просто одно лицо.
— Александр Павлович, постарайтесь вспомнить хоть что-нибудь об этой девушке. Может быть, она вам что-то рассказывала о себе, на каком факультете училась, на какой улице жила…
— Елена Васильевна, можно, я буду называть вас Лена, вы ведь мне в дочки годитесь. — При этих словах его голос дрогнул. Душевная рана еще не затянулась и кровоточила при малейшем прикосновении, — Вы думаете, я не пытался?.. Она, конечно, что-то рассказывала, но я в то время был настолько упоен собой, настолько горд тем, что учусь в театральном, что слышал только себя. Вы знаете, только придя домой я обнаружил, что был у нее первым.
— Ну, знаете… — изумленно протянула я. — Тому, что молоденькая провинциалочка поступила вот так, есть, на мой взгляд, только одно объяснение — как ни пошло это звучит, но это любовь с первого взгляда, чему я, в общем-то, не очень удивляюсь — я ведь помню вас в ваших первых фильмах. Театр — еще туда-сюда…Погуляли, выпили шампанского, тоже понять можно… Но отдаться впервые в жизни на лестничной площадке практически незнакомому человеку?! На это можно решиться только по любви! Ведь если бы она сделала это от легкомыслия, то не стала бы сохранять беременность. А то, что она, узнав о вашей трагедии, послала фотографию, говорит, я думаю, о том, что чувство это не угасло… — размышляла я вслух, а потом решительно сказала: — Вот что, Александр Павлович, мне нужно задать вам несколько вопросов довольно деликатного свойства, вы разрешите?
Власов недоуменно посмотрел на меня — она, мол, еще спрашивает. Несмотря на изможденный вид и запавшие глаза, взгляд его был по-прежнему необыкновенно выразителен. Но я уже не воспринимала его как известного артиста, для меня он был пусть и очень знаменитым, но клиентом, то есть человеком, который попал в трудное положение и обратился ко мне за помощью, собираясь за это хорошо заплатить. Он заказчик, я исполнитель, и лирика здесь неуместна.
— Александр Павлович, вы, конечно же, обратили внимание на то, что в письме нет ни подписи, ни адреса, ни телефона. Не значит ли это, что любовь — любовью, но с Вами, простите за откровенность, не хотят иметь дело? Мы их найдем, а они, предположим, даже встретиться с вами не захотят. Это во-первых. Во-вторых, мне хотелось бы знать, как к этим поискам относится госпожа Добрынина, судя по публикациям, человек вам далеко не посторонний. И в-третьих, прошу великодушно меня извинить, но и вы, и госпожа Добрынина находитесь в том возрасте, когда еще вполне возможно завести собственного ребенка.
И тут я стала свидетелем явления, по определению невозможного — Власов покраснел. Я проклинала себя на все лады — ну, какого черта я полезла со своими вопросами? Кто меня за язык тянул?
Власов немного помолчал и сказал:
— Лена, я очень хочу верить, что эта информация поможет расследованию. Вы производите впечатление серьезной деловой женщины, значит, она вам для чего-то нужна, поэтому я отвечу.
Он встал и стал ходить по комнате.
— Безусловно, это письмо было продиктовано, не смею надеяться, что сохранившейся на протяжении стольких лет любовью, но хотя бы простым чувством жалости ко мне, за что я безмерно благодарен этой женщине. Обнаружив, что беременна, она не стала искать меня, хотя это было очень просто сделать, и почти тридцать лет молчала. А ведь несомненное сходство меня и детей давало такой простор для комбинаций, что дух захватывает. Установление отцовства, экспертиза, анализ ДНК, суд… Нужное подчеркнуть, недостающее вписать самим. Написала же только теперь, и только для того, чтобы утешить. Я хотел бы встретиться и с ней, и со своими детьми. Как вы можете догадаться, я человек небедный, и даже если они не захотят поддерживать со мной отношения, то, может быть, согласятся, чтобы я им помогал, а со временем, кто знает, ситуация может измениться.
Власов остановился, чтобы закурить, и продолжал прохаживаться по комнате — он заметно нервничал:
— Далее. Екатерина Петровна, конечно же, в курсе происходящего и относится к этим поискам крайне отрицательно, считая их не только совершенно бесполезными, но и очень вредными для моего здоровья — ведь мои надежды могут и не оправдаться, а врачи категорически запретили мне волноваться. У нее никого нет, кроме меня, она круглая сирота, своих детей завести не успела — наукой занималась, и она была очень привязана к Настеньке. Кстати, вы знаете, что удивительно — Екатерина Петровна ведь тоже из Баратова. Словно сама судьба решила меня с вашим городом связать.
— Да, я знаю. Она ведь в своем интервью, что в «Сплетне» напечатали, говорила о своем первом муже, профессоре нашего мединститута Добрынине.
— Ах, да, верно, говорила, — вспомнил он. — Так вот, мы так ждали появления внука, но… Сами знаете, что произошло. Сейчас она самый близкий и дорогой для меня человек. Если бы не она, я не знаю, как бы я пережил все это. Но я считаю себя обязанным найти этих мальчиков. И, наконец, самый сложный вопрос.
При этих словах Власов остановился у окна спиной ко мне и стал что-то рассматривать во дворе. Видно было, что эта тема для него очень и очень неприятна. Потом неожиданно попросил:
— Извините, Лена, но не нальете ли вы мне немного коньяка.
