Владимир Монастырев - Свидетель защиты
Андрей Аверьянович, облокотясь о парапет, посмотрел на обмелевшую, открывшую песчаные косы и отмели реку, потом прошел вниз по течению до земляных курганов и покинутых бетономешалок — набережная еще строилась — и вернулся обратно. Чувство неловкости, вызванное ощущением, что он чего-то не углядел в протоколах, прошло, и он уже спокойно думал о том, каким путем двигаться дальше. Документы от него никуда не уйдут, пришло время познакомиться с подзащитным. Он тоже никуда не уйдет, но чем раньше увидится с ним Андрей Аверьянович, тем будет лучше.
4
Миновав проходную с окованными железом дверями, Андрей Аверьянович очутился в пустынном дворе. Перейдя его, вошел в трехэтажный корпус, по каменной лестнице поднялся в общую комнату. Отдал в окошечко вызов и сел у стены, развернув предусмотрительно припасенную газету.
Чаще всего тут многолюдно, и можно встретить адвокатов, следователей, но сегодня никто не окликнул Андрея Аверьяновича, он спокойно читал, пока из окошечка не крикнули:
— Товарищ Петров, занимайте седьмую комнату, вашего ведут!
Андрей Аверьянович пошел в седьмую комнату. Была она пустынна — стол с чернильницей, два табурета, зарешеченное окно. В комнате прибрано, а все равно кажется, что на всем лежит слой пыли, что здесь не чисто. Может быть, от специфического стойкого запаха — смесь карболки и хозяйственного мыла.
Конвойный ввел обвиняемого и оставил их одних.
— Садитесь, — сказал Андрей Аверьянович, коротким жестом показывая на табурет.
Олег Седых молча сел.
Андрей Аверьянович не торопился садиться, стоя спиной к окну, разглядывал своего подзащитного. Олег сидел, опустив голову, терпеливо ждал. У него было чистое, не потерявшее юношеской округлости лицо. На верхней губе пробивались темные усики. Андрей Аверьянович сел к столу и заглянул Олегу в глаза. Темно-серые, как у матери, они смотрели тревожно и настороженно.
— Давайте знакомиться, я ваш новый адвокат, — сказал Андрей Аверьянович и назвал себя.
— Здравствуйте, — Олег кивнул головой. — А меня зовут Олег. Олег Седых. — На минуту настороженность покинула его, глаза оттаяли, и Андрей Аверьянович увидел симпатичное мальчишеское лицо.
— Я буду защищать ваши интересы на суде, — начал Андрей Аверьянович и тотчас оставил официальный тон — не вязался он с этой открытой, очень молодой и ясной физиономией. — Прочитал я материалы следствия, и не все мне ясно. Давайте вместе разбираться. Вы согласны мне помочь?
— Да, — односложно ответил Олег, не глядя на адвоката.
— Первый вопрос: зачем вам понадобились деньги?
— Нужны были, — Олег передернул плечами.
— Может быть, вы хотели что-то купить?
— Да, да, — поспешно согласился Олег, — я хотел купить магнитофон. — По-прежнему он смотрел в сторону, и Андрей Аверьянович не сомневался, что магнитофон придуман только что.
— Магнитофон вы не купили, насколько мне известно, однако денег у вас не оказалось. Вы их истратили?.
— Да, я их истратил.
— На что?
— Ну, съел мороженого, купил торт…
— Молодой человек, — Андрей Аверьянович подавил вздох, — я ваш защитник, то есть буду охранять и отстаивать ваши интересы, и вы должны быть со мной вполне откровенны, иначе я не в состоянии вас защищать. Твердо обещаю — ваше доверие, вашу откровенность я никогда не использую во вред вам. Я должен знать правду.
Олег молчал. Он замкнулся и вовсе не хотел идти навстречу своему защитнику.
Андрей Аверьянович встал, прошелся по комнате. Остановясь у окна, долго смотрел на Олега. Упрямый и потерянный сидел он на своем табурете. Андрей Аверьянович почувствовал к нему жалость. Не раздражение, а только жалость. Юноша ему нравился. Несмотря ни на что вызывал симпатию. Он и лгать-то не умеет, и изворачиваться не может, горемыка. Что же с ним стряслось? Что привело его в тот злополучный день на лестницу дома, где живет Анна Георгиевна Козлова? На эти вопросы, видимо, придется отвечать без помощи Олега Седых. Андрей Аверьянович вернулся к столу, сел.
— Что ж, — сказал он, — оставим трудные вопросы. Что вы собирались делать после окончания школы?
Олег приподнял голову, не без опаски глянул на адвоката. Никакого подвоха, кажется, не было. Против него сидел еще не толстый, но уже утративший стройность немолодой человек, у него было крупное, с мясистым носом, спокойное лицо, от широкого лба к затылку уходили глубокие залысины, глаза внимательные, но без пронзительности. Олег вздохнул с облегчением и ответил:
— Я хотел идти в университет, на филологический.
— Любите литературу?
— Да, очень люблю.
— Есть у вас и любимые писатели?
— Конечно.
— Маяковский, — подсказал Андрей Аверьянович.
— И Маяковский. Но мне ближе Есенин, Твардовский. А из молодых — Евтушенко.
— А Вознесенский?
— Н-не знаю… Мне кажется, он искусственно усложняет стихи. Их надо иногда разгадывать, как шарады.
— Наверное, это отражение сложностей жизни, — сказал Андрей Аверьянович. — Жизнь, она не проста и нередко предлагает нам шарады. «Одна из них сейчас передо мной», — подумал он, но вслух не сказал. Вместо этого спросил: — Вы и сами, наверное, пишете стихи?
— Нет, — тотчас ответил Олег. — Только иногда для стенгазеты, рифмованные подписи. Но это же не стихи. Я доклады писал, читал их в нашем литературном кружке. О творчестве Ярослава Смелякова, «Героическое в литературе и в жизни»…
Он умолк едва не на полуслове, погас и понурился. Видимо, вспомнил, где находится и как нелепо звучат здесь разговоры о литературе, о героическом. Андрей Аверьянович понял состояние Олега, подосадовал про себя, что не сумел остеречь беседу от опасного поворота. Жаль, но ничего уже не поделаешь, на сегодня довольно.
5
Средняя школа, в которой учился Олег Седых, находилась в новом районе города. В стороне от трамвайных и троллейбусных линий на просторной площадке стояло большой буквой П пятиэтажное здание. Андрей Аверьянович, тщательно выскоблив подошвы на железной решетке, вошел в вестибюль. Паркетный пол чисто вымыт, в широкие окна вливаются потоки света, и кажется, что здесь светлее, чем на улице. Только плакатиков и самодельных монтажей на стенах было многовато, они словно бы стесняли это в общем-то просторное помещение.
Пожилая женщина в синем халате, наверное уборщица, показала, как пройти в учительскую. Андрей Аверьянович поднялся на второй этаж, пересек большой зал, в котором стены были заняты репродукциями с картин русских художников — от Кипренского до Герасимова, — открыл белую дверь с табличкой «учительская».
Длинная, светлая комната, заставленная шкафами и желтыми письменными столами, была пуста. Андрея Аверьянович собрался уже вернуться в зал, когда из-за шкафа вышла высокая женщина с рулоном карт под мышкой.
— Простите, пожалуйста, — обратился Андрей Аверьянович, — мне нужно видеть Зинаиду Харитоновну Загорулько, классного руководителя 10-го «А» класса.
— Она сейчас на уроке, вам придется подождать, — женщина взглянула на ручные часы, — четверть часа. Через пятнадцать минут будет перемена.
Женщина с картами вышла. Андрей Аверьянович прошелся между столами, прочитал написанное мелом на черной доске объявление:
«Всем классным руководителям! Не позднее 28-го сдать планы воспитательной работы».
Усмехнулся, представив себе, как чертыхаются про себя классные руководители, читая это объявление. Сколько им, бедолагам, приходится составлять планов, тезисов, конспектов. Жена его, бывало, стоном стонала от всяческой писанины, от внеклассной работы, собраний и заседаний.
Андрей Аверьянович сел за один из столов. Давненько он не бывал в школе, наверное лет пять. Да, не меньше. С тех пор, как умерла жена, в школу заглядывать не случалось. Пять лет назад этой школы, наверное, еще не было. То есть, школа, скорей всего, была, но размещалась в другом здании, а это строилось.
Раздался звонок, и здание стало наполняться шумом. Учителя с классными журналами в руках входили в учительскую. Многие здоровались с Андреем Аверьяновичем быстро и настороженно, как здороваются с незнакомым человеком, который неизвестно зачем появился — то ли новый инспектор из гороно, то ли родитель.
Зинаида Харитоновна Загорулько оказалась немолодой женщиной с мелко завитыми крашеными волосами. Одета она была не то чтобы небрежно, а как-то неумело. Лицо у нее простое, даже грубоватое. Ей не следовало бы красить губы, но она красила. И выщипывала и подрисовывала брови. Весь ее облик не вязался с представлением о преподавателе языка и литературы.
Следующий урок Зинаида Харитоновна была свободна — «окно» в расписании, и, когда учительская опустела, Андрей Аверьянович смог поговорить с ней об Олеге Седых. Начала она с жалоб:
