Эрик Маккормак - Мистериум
Бар темнее, чем весь остальной «Олень». В нем другой археологический пласт запахов: десятилетия дыма трубок и сигарет. За матовыми стеклами с улицы не увидишь вытертые кожаные диваны, деревянные столы и стулья. На обшитых деревом стенах висят картины в рамах; глаз постепенно превращает их в унылые пейзажи, словно кем-то сфотографированные на планете, где нет солнца. В дальнем углу потолок над большим камином черен от копоти — огонь в камине горит и зимой, и летом. Весело блямкает рояль, записанный на кассету, — даже когда нет ни одного посетителя. Мы сели.
— Надеюсь, ты не против, что я пригласил Кёрка посидеть с нами, — сказал я.
— Нет, конечно, — сказала она. — Всё разнообразие.
На это я ничего не сказал. Митчелл прошел за стойку бара и принес напитки. Мы медленно пили и ждали нашего гостя.
Кёрк, должно быть, отказался и от хлебного пудинга, фирменного десерта «Оленя», потому что явился вскоре и окаменело опустился подле Анны на кожаный диван. Пружины осели, и Кёрк с Анной соприкоснулись бедрами; но Анна и не попыталась отодвинуться. Мы официально представились. Его зовут Мартин, сказал он, но ему больше нравится просто Кёрк. Митчелл принес ему стакан и оставил нас.
— Вы в отпуске? — спросила Анна. Она рассматривала его лицо.
— Отдых и работа. Всего понемножку. — Он гнусавил, как все в Колонии, и оттого слова его звучали для нас экзотично — мы привыкли к грубому говору Каррика. А Кёрк говорил медленно, смакуя слова, которые мы бы просто выплевывали.
Я видела, как вы на днях возвращались с рыбалки. — сказала Анна.
— Да. Но я не рыбак. — Он отвечал ей, но смотрел на меня, хоть я не произнес ни слова. Я тоже посмотрел на него; он не отвел голубых глаз. Невозможно понять, оскорбляло ли эти глаза доверие.
— Вы сказали — и работа? — спросила Анна. Она задавала уместные вопросы.
— Я работаю с водой. Изучаю ее по всему миру. Я гидролог. — Он не стал извиняться за технический термин.
Теперь я понял, что за металлическую коробку видел у него в руках. Еще один мастеровой в Каррике, таскает с собою инструменты ремесла.
— Разве вода — не просто вода, куда бы ни поехал? — спросила Анна.
— Вода не постояннее нас, — ответил он без тени улыбки.
После этой фразы повисло неловкое молчание, поэтому впервые заговорил я:
— Ну, Каррик… Здесь нехватки воды не бывает. Правда, Анна?
— В самом деле. Дождь, дождь и дождь. Бывают годы, когда он идет каждый день. — Она одарила Кёрка одной из редких своих улыбок, и его это, кажется, воодушевило.
— Значит, вы оба прожили здесь всю жизнь? Я бы хотел кое-что узнать об истории Каррика. Мне это пригодится для анализа загрязняющих веществ. Например, старая стена, идущая по западной окраине. Она осыпалась со временем? Или ее разобрали? Мне показалось, что местами ее рушили нарочно.
Он обратил эти вопросы ко мне, и я был вынужден снова посмотреть ему в глаза. В глубине их я, кажется, увидел лед. Мне стало весьма не по себе.
— Если вы поездите по Острову, — сказал я, — увидите, что многие века разрушение было здесь излюбленным времяпрепровождением. Вероятно, жителям Колонии трудно это понять.
— Нет, не трудно. Отнюдь не трудно. — Он обращался прямо ко мне. — Все наши первые переселенцы приехали с Острова. Колония им понравилась, но они, судя по всему, сочли, что почва недостаточно плодородна. И удобрили ее кровью индейцев. Никаких летописей не велось, так что величайшей тайной Колонии долгое время был вопрос, куда же делись индейцы. — В глазах его не было ни капли иронии. Он по-прежнему смотрел на меня. — Но что же Каррик? Наверняка у него есть свои тайны.
Я спросил, что он имеет в виду.
— Например, старая шахта, — сказал он. — Та, что рядом с запрудой Святого Жиля. Любопытно, что там случилось. Почему закрыли шахту? Когда ее закрыли?
Голубизна его глаз была абсолютно прозрачна, однако непроницаема. Я подумал: или этот человек невинен как дитя, или надел лучшую маскировку — Личинуполной невинности. Надо осторожнее выбирать слова.
— Боюсь, я не историк. — Надеюсь, голос мой прозвучал спокойно.
И снова повисло молчание; потом заговорила Анна. Она сменила тему, дабы мы касались не столь опасных предметов, а работы Кёрка, мест, где он побывал. Похоже, он немного расслабился — или, возможно, расслабились мы. Мне показалось, он стал весьма занимателен и теперь целиком переключилсяна Анну. Байками о путешествиях он завлекал ее; и, должен признаться, показал себя великим мастером этого ритуала атак и отходов.
Допив второй стакан, Кёрк медленно встал и сказал, что должен идти — завтра вставать спозаранку.
— Сколько вы пробудете в Каррике? — спросила Анна.
— По крайней мере пару месяцев. Надеюсь, что вновь увижу вас. И вас, Айкен. — И Кёрк вышел из бара на совсем одеревенелых ногах.
Анна смотрела, как за ним закрывается дверь, и потом не отвела взгляда, будто видела, как он идет через вестибюль и хромает вверх по темной лестнице к себе в номер.
— Что думаешь, Роберт Айкен? — спросила она. — Похоже, он милый человек. Похоже, с ним можно подружиться.
От Кёрка у меня сосало под ложечкой; но я видел, что Анне он понравился.
Я спрашивал себя, как всегда, если Анну интересовал другой мужчина, смогут ли они стать великим двуглавым зверем — любовью.
— Да, похоже на то, — сказал я, добавляя еще один кирпич в стену ее «похоже». — Время покажет.
Около десяти я проводил Анну до ее лавки. Теперь шел дождь, холодный дождь. И, я был уверен, туман стал намного плотнее, чем раньше, когда мы шли в «Олень». Я сказал Анне об этом; она ответила, что я ошибаюсь. У дверей поблагодарила меня за ужин, но не пригласила зайти, как это иногда случалось.
По-моему, я не слишком расстроился.
Стало быть, этот разговор в «Олене» произошел через несколько дней после того, как я увидел Кёрка сквозь витрину Аптеки. И когда Монумент потерял лицо (уместное выражение), я счел необходимым пойти в Околоток и сказать городовому Хоггу, что лучше бы последить за нашим гостем из Колонии. Мне от него как-то не по себе, сказал я.
Городовой посоветовал оставить заботы ему.
Что касается Монумента, попытки ремонта сильно изменили его. Гипс, что заполнил выбоины в разрушенных лицах, превратил фигуры в грозных зомби. Впрочем, сей эффект подчистую стирался гипсовым треугольником у свинцовой женщины в промежности: теперь Свобода как будто натянула трусы.
Как раз в то время, когда чинили Монумент, я пересказал Анне свой сон о колли — о том, как я бил собаку, а та все не умирала. Мы с Анной сидели в кафе.
— Может, нечто пытается выйти из тебя, а ты его не пускаешь, — сказала она. — Или же ты пытаешься что-то из себя выгнать, а оно не уходит.
Ее толкования моих снов (если я их ей пересказывал) всегда были невероятно проницательны. Сама Анна снов никогда не помнит — во всяком случае, так говорит. Но она столь глубоко разбирается в странностях сновидений, что я даже не знаю, верить ли ей.
Сидя в кафе и спокойно попивая кофе, я заговорил о том, что занимало мои мысли:
— Я слышал, вы с Кёрком очень подружились за прошлую неделю.
Анна была невозмутима:
— Да, подружились.
Я не спросил ее, правда ли, что она приглашала Кёрка к себе или что она провела ночь в его номере в «Олене». Митчелл мне об этом уже сообщил.
— Анна, я на тебя надеюсь. Мы все надеемся.
— Я знаю.
И больше мы об этом не разговаривали.
Прошла неделя после надругательства над Монументом, а в Каррике больше не произошло ничего необыкновенного. Я был занят в Аптеке, но мельком рано по утрам часто видел, как Кёрк из Колонии с удочкой и коробкой проходит мимо Монумента и сосновой рощицы наверх, к холмам. Дни были в основном холодные, или пасмурные, или с дождем, или с туманом, или все вместе. Любопытно, каково Кёрку в такую погоду.
Утро восьмого дня — воскресенья — разметало безмятежность, пустившую корни в Каррике.
В ту ночь я вновь спал беспокойно, и еще до рассвета меня разбудил какой-то стук. Оказалось, это воздушная пробка в трубе с холодной водой, упрятанной в стену за моей кроватью. Я немного поворочался, снова ища дорогу в сон, которого толком не мог вспомнить. Но от усилий втиснуться в это бесконечно сужающееся отверстие я лишь становился бодрее.
Я встал и сварил кофе, дабы выгнать холод из тела. Только я начал пить, как опять застучало — на сей раз с первого этажа. Кто-то барабанил в окно. Я глубоко вздохнул и спустился в полутьму Аптеки. На улице я различил фигуры в дождевиках и с фонарями; среди них был городовой Хогг.
Я открыл дверь. Шел дождь, и утро еще не посветлело. Улица лоснилась от тумана.
— Роберт. Я рад, что ты не спишь, — сказал городовой. — Можешь пойти с нами? Что-то случилось на кладбище.
Я осмотрел их всех — двенадцать мужчин в плащах и зюйдвестках, безликие, как монахи, но узнаваемые по фигурам: я увидел Готорна, Кеннеди, Камерона и Томсона.
