Алексей Макеев - Врачебная тайна
Я понял, что дальше молчать нельзя, и признался:
— Рома, я знаю, кто эта дура баба. Точнее, их две. Прозвище — Почтальонки. Живут напротив почты, ну и шинкуют…
— Да ты что? Я ведь их знаю! Захаживали с Волосовым, бывало, в прежние времена.
— У одной родинка на щеке…
— Да, да. На щечке родинка, полумесяцем бровь… — припомнил Рома песенку.
— Я не сказал замполиту, что знаю, где шинок. Не хотел старшину подводить. Теперь придется.
Рома задумался.
— Ты вот что, Олег, подожди пока. Если на девочек наедут сейчас прокурорские, могут запереться и все отрицать. Девахи они тертые. Лучше я сам по-приятельски все выведаю. Надо узнать, кто им подогнал это пойло. Время терять нельзя, — могут быть еще жертвы, как только ночью торговля пойдет… Я сегодня еще раз в госпиталь поеду, скоро «буханка» прикатит. Попрошу водилу зарулить к Почтальонкам сначала.
Я кивнул. После паузы спросил:
— Как твоя Люция?
— Ой, — вздохнул Рома, — моя ли? Как-то она переменилась резко ко мне… Я уж было надеялся, складываться начало…
Вдруг, взяв меня за плечо, он посмотрел исподлобья в глаза и признался:
— Хочу предложение сделать!
Я нахмурил брови, надул губы и понимающе кивнул:
— Ни пуха ни пера!
— К черту! — с жаром воскликнул Рома.
Вышли на улицу вместе. Рома пошел в штаб. Я же, постояв, подумав, решил, что пора сдаваться Рубликову. Однако в этот момент раздался чей-то приглушенный крик, затем еще. Послышался неясный шум. Я понял, что исходит он от склада, что расположен в стороне от столовой. Дверь была приоткрыта. Кажется, там кого-то били.
Очевидно, печальный опыт любопытной Варвары меня ничему не научил. Решил посмотреть, что такое творится. Заглянув внутрь, увидел кладовщика Алимбаева. Перед ним на четвереньках ползал солдатик, которого Али Баба пинал ногами. В тот момент, когда я заглянул, паренек получил ногой в лицо — больно, жестоко, травматично. Али Баба, видно, не думал о последствиях. Я понял, что должен вмешаться, и влетел внутрь. Алимбаев, которого я обнял со спины, прижав его локти к туловищу, не мог видеть, кто его обездвижил.
— Эй, эй, пусти! Слышишь? — Он дергался, но вырваться не мог, я держал его крепко.
— Успокойся, хватит. Ты убьешь его, — увещевал при этом.
— Пусти, слышишь? Э!
— Успокоился? Отпускаю. Я ослабил хватку и отступил на шаг. Али Баба развернулся и с удивлением увидел перед собой не кого-то своего призыва, из мафии, а… оборзевшего «духа»!
— Ты чего, урод?! — Брови его полезли на лоб. Я хотел ответить ему, что, быть может, по казахским канонам красоты я и урод, но, посмотрел бы он на себя глазами русскими… Экзотическая внешность, на мой взгляд, хороша только у девушки. Всегда хочется узнать, как она делает то или это…
— Благодарить меня должен. Забил бы пацана до смерти и сел в тюрьму!
— А? Благодарить, да? — Али Баба одернул на себе гимнастерку. — Благодарить? Ага. Хорошо. — Он вдруг шагнул вперед и закатил мне со всей дури плюху. Это был не тот случай, о котором весело сказать: «А мы тут плюшками балуемся».
— Благодарю! — заорал он и, примерившись, звезданул меня с другой стороны, хотя я вовсе не выказывал желания подставить левую щеку, получив по правой. — Еще благодарю! — Голова моя дергалась, как груша. — Большое спасибо! — еще удар. Отступая, я уперся спиной в стену и, почувствовав опору, слегка пришел в себя.
— Не за что! — Мой ответ кулаком пришелся ему в солнечное сплетение, кладовщик согнулся пополам. — Не стоит благодарности! — Апперкот в челюсть отбросил его к противоположной стене на какие-то коробки, уложенные штабелем, они посыпались. Верхняя налетела на перевернутую еще до меня кверху ножками табуретку и получила пробоину. Я машинально поднял ее, прочитал на этикетке: «Говядина тушеная. Армейская». Не смог припомнить, чтобы нам хоть раз готовили здесь что-нибудь с тушенкой.
Кладовщик сел под стеной и посмотрел на меня с такой улыбкой, будто дни мои сочтены. Недобитый солдатик так и полз на карачках к выходу, не в силах подняться. Я подобрал его пилотку, сунул себе за ремень, поставил паренька на ноги и, поддерживая, повел к медпункту.
— Что, сука, стучать будешь? — раздался мне вслед голос Али Бабы.
— А то как же! — пообещал я ему. — Сухари суши, готовься в дисбат!
В том, что Али Баба натравил бы на меня сорок разбойников, не будь Ромы, сомневаться не приходилось.
— Дойдешь? — спросил я у своего спасенного.
— Да-а.
— Как звать-то тебя?
— Рядовой Курносов.
— Что ты мне как сержанту докладываешь? Мы с тобой одного призыва. Я Олег.
— Саня.
Только тут я узнал его. Али Баба хорошо парню лицо разукрасил! Саня стоял на стреме у старшины той ночью.
— За что он тебя?
— Замполита проморгал. Накрыл Гарбузов гопкомпанию. — Саня нашел в себе силы усмехнуться. — Траву курили.
Климов уставился на нас большими глазами.
— Слышь, медицина! — с фамильярностью личного друга его шефа обратился я. — Прими травмированного. Капитан не вернулся еще?
— Нет. А с этим что?
— Ну, ты же не маленький. Придумай сам что-нибудь. Пацану то место, где воображение живет, кажется, отбили.
— Спасибо тебе, — слабым голосом простонал Курносов.
— Не за что, Саня, — заверил его я. — Наверное, больше для себя, чем для тебя старался. Жаль было бы потерять самоуважение, пройдя мимо.
Не уверен, что он меня понял.
На другой день в учебке появился следователь из военной прокуратуры — так сказали. Я видел его издали, лица не разглядел. Сыщик в сопровождении замполита и кладовщика Али Бабы (прапорщик был в отпуске) инспектировал склады. Рубликов краешком уха слышал, искали какую-то химию. «Метанол», — догадался я. Сыщик, видно, не исключал того, что Шляхов мог хватануть яду на месте, а сказку про шинок придумали для прикрытия. Я-то знал, что шинок не выдумка, только ждал Рому, помалкивал.
Старшину и Повара свезли на губу. Поваренок, оставшийся за главного, решил превзойти своего патрона в экономии продуктов питания. Даже Рубликов, которого трудно было заподозрить в сочувствии к нам, курсантам, присвистнул в столовой, видя пайки: «Рыжий вконец оборзел!»
Неустановленный психолог из нашего взвода сообразил, — удачный момент попроситься за посылками. Почти каждый из взвода имел на руках извещение, а иные — не одно. Рубликов согласился сводить. По одному курсантам даже на территории части просто так, без задания, ходить не полагалось. В армии существовало стойкое убеждение, что солдат, предоставленный самому себе, — потенциальный преступник.
Напротив отделения связи собралась тревожная толпа. К нашему счастью, это не была очередь за почтовыми отправлениями, поскольку люди стояли преимущественно к почте спиной. У подъезда панельной пятиэтажки взору предстали «Скорая помощь» и милицейский «уазик». Не ходи к гадалке — что-то случилось.
На крыльце появился мужик в клетчатой рубахе. Он окинул цепким взглядом нашу шеренгу. Как пить дать — мент в штатском, подумал я. Дядька подошел, отвел Рубликова в сторону, о чем-то с ним переговорил. Рубликов кивнул головой, мужик легонько хлопнул его по плечу — поблагодарил, видимо. Сержант вернулся к нам.
— Так, мужики, — сказал он. — Надо помочь родной милиции. В квартире наверху два трупа, требуется снести вниз. В «Скорой» — водитель-пенсионер да врач-бабулька. Добровольцы есть?
— Есть, — не раздумывая вызвался я. Не то чтобы не боялся полуразложившихся мертвецов, а именно такие и представились в этот момент, просто считал себя обязанным видеть такие вещи для общего развития. Это не обывательский интерес, другой. Да и не интерес вовсе, скорее насилие над собой… Вот был у Дюма такой персонаж, им интерпретированная историческая личность, — Генрих Наваррский. Храбрецом не был, но ради борьбы за власть требовалось воевать, и он шел на войну, отчаянно труся при этом, и вел за собой подданных. Примерно так же и я. Занятие живописью, которой увлекался с детства, подстегивало меня, если можно так выразиться, быть самому себе репортером, — стараться по возможности все видеть своими глазами, а не представлять по рассказам других.
Перепелкин сделал шаг вперед следом. Уверен, он и без меня бы вызвался. Серега — это такой стоик, который может преодолеть любые трудности, выполнить любую работу, сцепив зубы, без лишних слов. Худой, длинный, двужильный.
Конечно, от нас никак не мог отстать Бочков. Он рвался в лидеры, в сержанты. Сплотил вокруг себя такие же кислые рожи, человек пять, и понукал студентами, из которых в основном состоял наш взвод.
— Чего их стали после первого курса в армию грести? — задался как-то вопросом Перепелкин. Сам он окончил автодорожный техникум.
— Потому что на десять девчонок по статистике девять ребят было раньше, теперь меньше стало. Следовательно, сначала отдай долг родине, потом доучивайся, если при этом не отдашь еще и здоровье, что, как мы знаем, случается…
