Вильям Хорстберг - Сердце Ангела
– Это лишь увлечение, свойственное недавним школьницам, – заметил я, но сердце мое забилось быстрее.
– Я не ребенок. – Она пристально уставилась мне в глаза. – Я принесла свою девственность в жертву Бака, когда мне было двенадцать.
– Бака?
– Это злой лоа, очень опасный и плохой.
– И твоя мать позволила это?
– Это было большой честью для меня: ритуал совершил самый сильный из хунганов Гарлема. И он был старше тебя на двадцать лет, так что не говори мне, что я слишком молода.
– Мне нравятся твои глаза, когда ты сердишься. Они горят как угли.
– Разве я могу сердиться на такого симпатягу, как ты? Она поцеловала меня. Я ответил на поцелуй, и мы предались любовным забавам, сидя в мягком кресле, в окружении газетных страниц с воскресными комиксами.
Позже, после завтрака, я отнес стопку библиотечных книг в спальню и растянулся на постели, решив заняться «домашней Работой». Эпифани устроилась рядом, сидя на коленях в моем махровом халате и своих очках.
– Не теряй времени на разглядывание картинок, – сказала она, беря из моих рук книгу и закрывая ее. – Вот, – она подала мне другую, чуть тяжелее обычного словарика. – Глава, которую я отметила, полностью о Черной Мессе. Литургия описана во всех подробностях, от обратной латыни до лишения девственности на алтаре.
– Похоже на то, что случилось с тобой.
– Да. Здесь есть сходные моменты. Жертвоприношение, танцы. Пробуждение необузданных страстей, как в Обеа. Различие в том, что в одном случае силу зла умиротворяют, а в другом поощряют.
– Ты в самом деле веришь, что существует такая вещь, как «сила зла»?
Эпифани улыбнулась.
– Иногда ты кажешься мне ребенком. Разве ты не ощущаешь ее, когда Сифр управляет твоими снами?
– Предпочитаю «ощущать» тебя. – Я потянулся к ее гибкой талии.
– Будь серьезным, Гарри, это не обычная шайка мошенников. Эти люди владеют силой, демонической силой. Если не сможешь защититься, считай себя пропавшим.
– Ты намекаешь на то, что пора взяться за книжки?
– Всегда полезно знать, с чем сталкиваешься. – Эпифани постучала по открытой странице пальцем. – Прочти эту и следующую главы, они касаются заклятий. Затем, кое-какие места – я пометила их – в книге Кроули. Реджинальда Скотта можешь пропустить. – Она выстроила стопку, исходя из важности материала – иерархия ада – и оставила меня наедине с книгами.
Я изучал этот «любительский курс» сатанинских наук, пока не стемнело. Эпифани развела в камине огонь и, отклонив приглашение поужинать у «Кавано», волшебным образом вдохнула жизнь в тушеную рыбу по-французски, которую приготовила, пока я был в больнице. Мы поужинали при зажженном камине, и наши тени метались по стенам, словно проказливые духи. Мы почти не разговаривали; все было сказано ее глазами, и они были самими прекрасными из всех, какие я когда-либо видел.
Даже лучшие из мгновений должны кончаться. Около половины восьмого я начал готовиться к работе. Я оделся в джинсы, темно-синий свитер с глухим воротом и грубые туристские ботинки на каучуковой подошве. Затем зарядил свою черную «лейку» кассетой «трайэкс» и вынул револьвер из кармана плаща. Растрепанная Эпифани, завернувшись в одеяло, молча следила за мной, сидя у огня.
Я выложил все это на обеденный стол: фотокамеру, запасные кассеты с пленкой, револьвер, наручники из моего «дипломата» и мои незаменимые «железки». Я добавил на кольцо для ключей «универсал» Говарда Нусбаума. В спальне, под стопкой рубашек, я нашел коробку с патронами и увязал пять штук в угол носового платка.
Повесив «лейку» на шею, я надел кожаную летную куртку, оставшуюся у меня с войны. Все служебные нашивки с нее были спороты. Ничего блестящего, способного отражать свет. Подбитая овчиной, она наилучшим образом годилась для слежки в холодные зимние ночи. «Смит-и-вессон» отправился в правый карман вместе с запасными патронами; наручники, кассеты и ключи – в левый.
– Ты забыл свое приглашение, – заметила Эпифани, когда я, просунув руки под одеяло, привлек ее к себе в последний раз.
– Обойдусь без него. Заявлюсь на эту вечеринку без спроса.
– А как насчет бумажника? Думаешь, и он не понадобится?
Она была права. Я оставил его в кармане пиджака с прошлой ночи. Мы оба рассмеялись и тут же начали целоваться, но она, вздрогнув, оттолкнула меня и покрепче завернулась в одеяло.
– Уходи, – сказал она. – Чем раньше уйдешь, тем раньше вернешься.
– Постарайся не волноваться.
Она улыбнулась мне, показывая, что и не подумает волноваться, но глаза у нее были большие и влажные.
– Береги себя.
– Это мой девиз.
– Я буду ждать тебя.
– Не снимай цепочку с двери. – Я достал свой бумажник и вязаную матросскую шапочку. – Пора трогаться.
Эпифани промчалась по коридору, высвобождаясь из одеяла, подобно появляющейся из волн нимфе. У двери она впилась в меня долгим поцелуем.
– Возьми, – сказал она, вкладывая мне в ладонь маленький предмет. – Держи его при себе. – Это был кожаный диск с грубым изображением дерева, обрамленного зигзагами молний, чернилами продолженных на обратной, замшевой, стороне.
– Что это такое?
– Рука, амулет, моджо – люди называют его по-разному. Этот талисман – символ Гран Буа, лоа большой силы. Он берет верх над всеми несчастиями.
– Когда-то ты сказала, что мне нужна любая возможная помощь.
– Она тебе нужна.
Я сунул амулет в карман, и мы снова поцеловались, на этот Раз платонически. Больше не было сказано ни слова. Тронувшись к лифту, я услышал, как скользнула на место цепь. Почему только я не воспользовался случаем, чтобы сказать ей «люблю»?
Добравшись до Четырнадцатой улицы, я проехал подземкой до Юнион-сквер и заторопился вниз по железной лестнице на платформу местной линии. Поезд в нужном направлении только что ушел, и до прихода следующего я успел купить пригоршню земляных орешков. Вагон был почти пуст, но я не сел на скамейку. Прислонясь к двойным дверцам, я следил за летящими мимо грязными плитками стены, пока поезд набирал скорость, уходя со станции.
Освещение погасло и вновь вспыхнуло на повороте, когда поезд вошел в тоннель. Скрежет колес о рельсы походил на крик раненого орла. Вцепившись в штангу, чтобы не терять равновесия, я всматривался в кромешную тьму. Мы набрали скорость, и спустя мгновение она была здесь.
Нужно было очень постараться, чтобы заметить ее. Лишь огни поезда, отразившиеся от покрытых сажей плиток, указали на наличие призрачной заброшенной станции «Восемнадцатая улица». Судя по официальной карте подземки, ее не существовало.
Я различил мозаичные цифры, украшающие каждую отделанную плиткой колонну, и даже заметил темный штабель сложенных у стены мусорных бачков. Вот мы снова в тоннеле, и она исчезла – как сон, которого уже не помнишь.
Я сошел на следующей остановке, «Двадцать третья улица». Поднялся наверх, пересек авеню, снова спустился и отсчитал еще пятнадцать центов на очередной жетон. На платформе уже стояло в ожидании поезда из центра несколько человек, и поэтому мне пришлось в восхищении поглазеть на плакат новой мисс Рейнгольд с подрисованными усами и надписью на лбу: «ПОДДЕРЖИТЕ УМСТВЕННО ОТСТАЛЫХ».
Подошел поезд, обозначенный «Бруклин-Бридж»" и в него вошли все, кроме меня и старухи, которая сшивалась в конце платформы. Я неторопливо зашагал в ее сторону, поглядывая на плакаты и делая вид, будто интересуюсь улыбающимся мужчиной, получившим работу благодаря газете «Нью-Йорк Таймс», и симпатичным китайчонком, жующим ржаной хлебец.
Старуха не обращала на меня внимания. На ней было мешковатое черное пальто, на котором не хватало нескольких пуговиц, а в руке продуктовая сумка. Краем глаза я увидел, как она влезает на деревянную скамью и, открыв проволочный колпак-ограждение, быстро вывинчивает лампочку.
Когда я подошел к ней, она уже слезла со скамьи и упрятала лампочку в сумку. Я улыбнулся ей и сказал:
– Поберегите силы. Эти лампочки вряд ли вам пригодятся. На них на всех левая резьба.
– Не знаю, о чем вы болтаете, – бросила она.
– Департамент перевозок использует особые лампочки с левой резьбой. Чтобы отвадить воров. Эти лампочки не войдут в обычный патрон.
– Понятия не имею, о чем вы болтаете. – Она заторопилась прочь, ни разу не оглянувшись. Я подождал, пока она не исчезла в женском туалете.
Экспресс из центра с грохотом пронесся через станцию, когда я начал спускаться по узкой металлической лесенке в конце платформы. Дорожка возле рельсов вела в темноту. Тусклый свет слабомощных электролампочек вдоль стены тоннеля указывал его путь во мраке. В промежутках между поездами здесь было очень тихо, и я спугнул нескольких крыс, удравших по усыпанному угольной крошкой полотну между рельсами.
Подземный тоннель напоминал бесконечную пещеру. С потолка капала вода, а грязные стены были скользкими от плесени. Один раз мимо меня пронесся поезд к центру, и я, задрав голову и прижавшись к липкой стене спиной, уставился на освещенные вагоны, проносящиеся в нескольких дюймах от моего лица. Мальчишка, стоя коленями на сиденье, заметил меня, и его равнодушное лицо вытянулось от удивления. Но вагон уже промчался мимо, и он не успел указать на меня пальцем.
