Роберт Харрис - Призрак
— Хотите десерт? — спросила Рут. — Или кофе?
— Нет, спасибо.
— Деп, мы закончили. Благодарю.
Она слегка передвинулась на край софы, указав мне на место рядом с собой. Я притворился, что не заметил приглашения, и занял кресло напротив нее. Меня терзала обида от «пощечины» Рут, поскольку в глубине души я все–таки считал себя писателем.
Хорошо, пусть я им не был. Это верно, что я не сочинял поэзию, не писал чувственной юношеской лирики и не копался в нюансах человеческой психики, благоразумно не желая изучать ее слишком пристально. Я рассматривал себя как литературный аналог умелого слесаря или кустаря, плетущего корзины — возможно, гончара, лепившего завлекательные поделки, которые нравились людям.
Открыв конверт и вытащив фотокопии, членскую карточку Лэнга и статьи о лондонских выборах, я разложил их на низком столике, стоявшем перед Рут. Она скрестила ноги, склонилась вперед к документам, и я вдруг поймал себя на том, что нагло уставился на удивительно глубокую и затемненную лощину между ее аппетитных грудей.
— Да, с этим не поспоришь, — сказала она, отложив членскую карточку в сторону. — Я узнаю его подпись.
Она похлопала ладонью по снимку с групповым портретом агитаторов на выборах 1977 года.
— Некоторые лица мне знакомы. Наверное, я отсутствовала на собрании тем вечером или находилась в другой группе. Иначе на этой фотографии я стояла бы рядом с ним.
Она приподняла голову.
— Что вы еще тут нашли?
Мне показалось, что не было большого смысла скрывать от нее остальное. Поэтому я передал ей весь пакет. Она прочитала фамилию и адрес отправителя, затем рассмотрела почтовый штемпель и взглянула на меня.
— Значит, именно этот пакет прислали Майку из архива?
Она раскрыла горловину конверта и, удерживая ее в таком положении большим и указательным пальцами, с опаской заглянула внутрь, словно там могла находиться какая–то кусачая тварь. Рут опрокинула пакет и высыпала его содержимое на стол. Я наблюдал за ней, пока она сортировала фотографии и рекламные брошюры с анонсами спектаклей. Разглядывая ее бледное и умное лицо, я выискивал какой–нибудь намек, который раскрыл бы мне, почему Макэра считал эти документы настолько важными. К моему удивлению, твердые линии ее лица смягчились. Она подняла фотографию, на которой Лэнг щеголял в полосатом костюме на речном берегу.
— Взгляните на него, — сказала она. — Не правда ли, он был симпатичным?
Она прижала снимок к щеке.
— Действительно, — ответил я. — Неотразим.
Она поднесла фотографию ближе к глазам.
— Господи, посмотрите на этих людей. Какие у них были волосы! Они жили в другом мире, верно? Я прошу вас вспомнить, что происходило на планете в то время. Вьетнам. «Холодная война». Первые стачки британских рабочих, которых не было начиная с 1926 года. Военный путч в Чили. А что делали эти ребята? Они пили шампанское и катались на лодках!
— Готов поднять за них бокал.
Она взяла в руки другую фотографию, на обороте которой были напечатаны стихи.
— Послушайте это, — сказала она и начала читать.
Девушки, наверное, по–прежнему скучают о нас.
Вот поезд отходит,
И они посылают нам воздушные поцелуи с криками:
«Возвращайтесь когда–нибудь в Кембридж!»
Мы бросаем им небрежно розы,
Поворачиваемся и вздыхаем на прощание,
Потому что знаем, как ничтожно мал их шанс.
Это шанс снежка, залетевшего в ад.
Живи и здравствуй, Кембридж!
Мы не забудем твои ужины, ухабы и маевки,
Триннер и Феннер, крикет и теннис,
Студенческую рампу и пьесы.
Мы будем вспоминать последнюю прогулку на славный КП
И финальную поездку в Грантчестер за чаем к старому Кэму.
Она улыбнулась и покачала головой:
— Я даже половины из этого не понимаю. Тут какой–то кембриджский сленг.
— Ухабами назывались соревнования по гребле среди колледжей, — пояснил я ей. — У вас в Оксфорде тоже такие были, но вы, наверное, тогда больше интересовались стачками рабочих и не замечали их. Маевки — это майские балы. Они проходили в начале июня.
— Понятно.
— Триннер — это колледж Святой Троицы. Феннер — крикетная площадка университета.
— А КП?
— Королевский парад.
— Они написали это как посвящение альма–матер, — сказала Рут. — Но теперь их стихи звучат ностальгически.
— И сатирически для вас.
— Вы не знаете, чей это телефонный номер?
Я должен был догадаться, что от нее ничто не скроется. Она показала мне фотографию, на обратной стороне которой были написаны цифры. Я не решался дать ответ. Мое лицо начинало краснеть. Конечно, я должен был сказать о нем раньше. У меня возникло чувство вины.
— Ну? — настаивала она.
— Это номер Ричарда Райкарта, — тихо ответил я.
Взглянув на нее, я понял, что данное мгновение стоило всех прежних неприятностей. Она как будто проглотила шершня. Рут положила руку на горло и спросила меня придушенным голосом:
— Вы звонили Ричарду Райкарту?
— Я не звонил. Но, вероятно, это делал Макэра.
— Не может быть!
— А кто еще мог записать телефон?
Я протянул ей свой мобильный.
— Попробуйте сами.
Какое–то время она пристально смотрела на меня, как будто мы играли в игру «верю — не верю». Затем Рут протянула руку, взяла мой телефон и набрала четырнадцать цифр. Она поднесла трубку к уху и вновь взглянула на меня. Через тридцать секунд ее лицо исказила гримаса тревоги. Она нажала на кнопку отключения и положила телефон на стол.
— Он ответил? — спросил я.
Рут кивнула.
— Похоже, он сейчас в ресторане.
Телефон начал звонить, подрагивая на столе, словно живое существо.
— Что мне делать? — спросил я.
— Что хотите, то и делайте. Это ваш телефон.
Я отключил его. Последовала тишина, нарушаемая лишь ревом огня в дымоходе и треском поленьев в широком камине.
— Когда вы нашли его номер? — спросила Рут.
— Примерно в середине дня. Когда я убирал вещи Макэры из комнаты.
— И затем вы поехали в бухту Ламберта, посмотреть на то место, где волны вынесли его тело на берег?
— Верно.
— Почему вы сделали это? — тихо спросила она. — Скажите мне честно.
— Даже не знаю, стоит ли…
После недолгой паузы меня буквально прорвало.
— Мне встретился там один человек. — Я был не в силах больше сдерживать себя. — Старик, который хорошо знаком с течениями в заливе Виньярд. Он сказал, что труп человека, упавшего с парома Вудс–Хол, не могло прибить к берегу в бухте Ламберта. Не в это время года. Он рассказал мне о женщине, дом которой находится среди дюн. В ночь, когда пропал Макэра, она видела на берегу огни ручных фонарей. Через несколько дней несчастная женщина упала с лестницы и разбилась. Судя по всему, она уже не выйдет из комы. То есть она уже ничего не сможет рассказать полиции.
Мне оставалось лишь развести руками в стороны.
— Это все, что я узнал.
Рут смотрела на меня с открытым ртом.
— Это все, что вы узнали? — медленно спросила она. — О господи!
Она начала ощупывать софу, похлопывая руками по кожаной обивке, затем перевела внимание на стол и лежавшие там фотографии.
— Проклятие! Дерьмо!
Она щелкнула пальцами.
— Дайте мне ваш телефон.
— Зачем? — спросил я, передавая ей трубку.
— Разве не ясно? Мне нужно позвонить Адаму.
Подержав мобильный телефон в ладони, она нажала большим пальцем на несколько цифр. Внезапно Рут остановилась и приподняла голову.
— Что? — спросил я.
— Ничего.
Какое–то время она смотрела за мое плечо и задумчиво жевала губу. Ее палец, зависший над кнопками, оставался неподвижным, пока она наконец не опустила телефон на стол.
— Вы не будете звонить ему?
— Позвоню, но попозже.
Она встала.
— Сначала немного пройдусь.
— Уже девять часов вечера, — напомнил я. — Там ливень.
— Мне нужно прояснить голову.
— Я пойду с вами.
— Нет. Спасибо. Я должна обдумать ситуацию. Оставайтесь здесь. Налейте себе еще один бокал. Судя по вашему виду, вам нужно выпить. Не ждите меня.
* * *Кого мне было жаль, так это несчастного Барри. Он, без сомнения, сидел внизу с ногами, вытянутыми перед телевизором. Парень наслаждался тихим вечером. И тут перед ним опять возникла леди Макбет, желавшая выйти еще на одну чертову прогулку — на этот раз посреди атлантического шторма. Я стоял у окна и наблюдал, как они шли через лужайку, направляясь к безмолвно ярившейся желтой растительности. Рут, как обычно, шагала впереди, слегка склонив голову. Казалось, что она потеряла какую–то ценную безделушку и теперь возвращалась по своим следам, осматривая землю и надеясь отыскать оброненную вещь. Прожектора наделяли ее четырьмя тенями. Охранник все еще натягивал свой плащ.
