Лилиан Браун - Кот, который учуял крысу
— Это Чосер, Покахонтас,[16] Марк Твен, Поль Ревер,[17] Жанна д'Арк… А это — наш дорогой мистер К.!
Реакция была незамедлительной:
— Мне нравится ваша колонка.
— А как поживает Коко?
— Моя дочка выиграла жёлтый карандаш в вашем конкурсе!
— А где же ваша каталка? Засыпали нафталином?
Он отвечал:
— Я неимоверно счастлив находиться в обществе самых известных в мире людей. Такое может случиться только в Пикаксе. А где Эмили Дикинсон?
— Выписалась и уехала домой сегодня утром. Если она узнает, что вы были здесь, с ума сойдёт от горя.
— А кто тут рассказывал неприличный анекдот, когда я вошёл?
— Мы играли в угадайку — ностальгическая забава. Мы вспоминали звуки, которых теперь больше не услышишь… практически никогда… Чосер, изобразите-ка старый автомобиль с подсевшим аккумулятором, который пытаются завести холодным зимним утром.
— Я хорошо помню это рычание, — сказал мужчина. По всей округе раздавалось ры-ры-ры-ры-ры-ры, затем пауза и снова: ры-ры-ры-ры-ры-ры. Температура — ниже нуля, а водитель весь в поту. И опять: ры-ры-ры-ры-ры-ры, ЧУХ, ЧУХ! Многообещающая тишина. И снова: ры-ры-ры-ры-ры-ры, ЧУХ, ЧУХ, ЧУХ! И машина с рёвом несется по улице со скоростью пятнадцать миль в час!
Затем посыпались другие загадки:
Стирка белья на деревянной доске.
Машинописное бюро, в котором одновременно стучат на десятке печатных машинок.
Крик уличного мальчишки-сапожника: «Чистим-блистим, пять центов пара!»
Звук фыркающей ручной газонокосилки, которую садовник возит по траве воскресным днём.
Заводной патефон с пластинкой, заевшей посередине.
Потом Рода объяснила развеселившимся не на шутку больным, что мистер К. пришёл к Гомеру по делу, и трое мужчин удалились в свои палаты.
— Мы тут мозги себе сломали из-за вашей Омблоуэр, — сообщил Гомер. — Двадцать лет назад Рода ещё преподавала в колледже, а я уже ушёл на пенсию с директорской должности, но по-прежнему совал нос во все дела.
— Да, и я вспомнила эту миссис Омблоуэр, — подхватила Рода. — В тот год я вела этот класс и часто проводила родительские собрания. Жалкое, несчастное создание, мать-одиночка, работавшая в поте лица, чтобы прокормить себя и сына. Она занималась чисткой одежды на дому, но без автомобиля ей было трудно обслуживать клиентов. И к тому же у сына начались в школе неприятности. Он был умный и способный мальчик, круглый отличник, но его выгнали за неподобающее поведение.
— А что он натворил?
— Нарушил устав колледжа. Там написано: «Ученик не имеет права выполнять домашние задания за других учеников. Ученикам категорически запрещается подписывать дневники вместо родителей. В случае отсутствия на занятиях ученикам категорически запрещается самим писать объяснительные записки от имени родителей».
— Я думаю, он делал это ради денег, — предположил Квиллер. — А он помогал своей матери материально?
— В этом даже есть что-то благородное, — заметил Гомер. — Он попал в дурную компанию. Двое его приятелей были из весьма состоятельных семей. Эти смышленые ребята могли бы заняться общественной работой, выдвинуться в лидеры или развить свои творческие способности… Но получилось иначе. В своём классе они были как ложка дегтя в бочке мёда или три гнилых яблочка в корзинке рядом с хорошими. Такое бывает, и довольно часто.
Усы Квиллера встопорщились — он жамкал письмо в кармане.
— А какие меры приняла школа?
— Ученики из богатых семей отделались выговорами, им разрешили закончить школу. А Омблоуэра выгнали вон.
— Вообще-то такие вещи школа обязана контролировать, — вставила Рода.
— Как звали этого парня? Джордж? Я нашёл письмо, которое он написал своей матери в Чипмунк двадцать лет тому назад. Похоже, что обратный адрес на конверте — это адрес тюрьмы штата. — Квиллер прочёл письмо вслух:
Привет, мам!
Пишу тебе короткую записочку — просто хочу сообщить, что меня скоро выпустят. Если Дениз всё ещё болтается на твоём горизонте, сказки ей, что я умер. У меня теперь все будет по-новому: новое лицо, новая профессия, новая жизнь.
Я многому научился за прошедшие пять лет. Надо жить по уму, а не по правилам. Не лей зря слёз и не молись за меня понапрасну, мама. Я всегда был червивым яблочком в твоей корзинке.
Джордж
Квиллер заметил:
— Почерк очень хороший, с характерным наклоном влево, и мой наметанный глаз корректора видит, что письмо написано грамотно и знаки препинания стоят на месте.
Его собеседники пробормотали что-то невразумительное — они просто не знали, что сказать.
— А кто были эти детки из богатых семей? И на чем разбогатели их родители? — поинтересовался Квиллер.
— У одного папаша нажился на железных дорогах, у другого — был бутлегером, — ответил Гомер и быстро спросил: — Вы ведь не будете об этом писать в газете?
Тут вмешалась его жена:
— Гомер, Квиллер не будет тратить свой талант, чтобы рыться в грязном бельё.
Квиллер возразил, не задумываясь:
— Я нашёл одну старинную резную шкатулку, которая будет дорога как память миссис Омблоуэр. Я думал, одноклассники её сына знают, где её найти.
Рода, вскочила, глянув на часы.
— Гомер, тебе пора на процедуру. Простите, Квилл. Жаль, что приходится расставаться с вами. Я провожу вас до лифта.
Когда они отошли на достаточное расстояние, чтобы Гомер не услышал их, Рода шепнула Квиллеру:
— Я не хочу, чтобы его хватил удар. У него давление начинает скакать при одном упоминании Гидеона Блейка. Он и есть то самое «червивое яблочко». Этот тип получил две учёные степени и вернулся сюда под именем Грегори Блайта. Когда Гомер ушёл на пенсию, этот негодяй, устроив скандал, занял его место в колледже, потом три раза избирался на должность мэра… Ах, для Гомера это все слишком тяжело…
— Понимаю, — протянул Квиллер. — Берегите Гомера: он — наше народное достояние, Рода!
По пути к стоянке Квиллер столкнулся с могучим шотландцем свирепого вида, в килте и национальном головном уборе, который под мышкой тащил волынку — зрелище довольно странное, если учесть, что человек направлялся к больничному корпусу.
— Энди! Что ты здесь делаешь? — удивился репортёр.
— Мой старый дядька лежит здесь, — мрачно ответил шериф. — Его последнее желание перед смертью — ещё раз послушать волынку. Печальные дела. Когда я выйду отсюда, мне хорошо бы хлебнуть чего-нибудь покрепче.
— У меня в запасе бутылочка очень хорошего скотча. Если ты не против заглянуть ко мне в Индейскую Деревню… — предложил Квиллер.
— С удовольствием, но только попозже — после десяти. Сегодня у меня выходной — веду жену в ресторан.
Квиллер изо всех сил нажал на педаль: сердце у него пело от радости. Ему не нужно было объясняться с начальником полиции, высказывать подозрения, развивать теории, делиться информацией…
Дома его встретила крайне расстроенная Юм-Юм: она металась по гостиной, но не в предвкушении угощения — похоже, она не могла найти себе места из-за скверного поведения своего компаньона.
— Что случилось, радость моя? — попытался поговорить с ней Квиллер. Он хотел поймать и приласкать Юм-Юм, но кошечка, ловко прошмыгнув мимо него, ускакала к кофейному столику, где Квиллер обнаружил… кошачью какашку! Она лежала на новой книге про Египет, где на цветной обложке были изображены пирамиды, уходящие в небо среди песков. К счастью, бумажная суперобложка была покрыта прозрачной защитной пленкой. Даже если Коко вздумалось нагадить, то почему он выбрал такое странное место для испражнений?
Правонарушителем, вне всяких сомнений, был Коко: кошки никогда не покрывают друг друга. Безвинный, принюхиваясь, всегда топчется вокруг места преступления. А где был сам негодник? Нет, Коко не прятался стыдливо, не бежал прочь, глубоко раскаиваясь в содеянном, — он с самодовольным видом возлежал на холодильнике, удобно устроившись на голубой подушечке.
Квиллер, храня олимпийское спокойствие, раздумывал, что делать.
Ругать кота было бессмысленно. Может, у него случилось расстройство желудка… Хотя, впрочем, он мог бы выбрать для этих целей более подходящее место.
Квиллер решил не делать ничего. Он посмотрел на кота с невозмутимым видом. И кот посмотрел на Квиллера с невозмутимым видом. Страдала, не вынеся позора, только маленькая, сладкая Юм-Юм, хранительница очага. Квиллеру наконец удалось взять кошечку на руки — он принялся носить её взад-вперёд по комнате, поглаживая спинку и бормоча ласковые слова ей на ушко, пока она наконец не замурлыкала.
Успокаивая кошечку, Квиллер неотрывно думал о коте — замечательном создании по имени Као Ко Кун, который пытался передать ему сообщение, но не мог пробиться к человеческому сознанию… Он разбросал печенье. Изгваздал любимую книгу! Что же, в конце концов, он хотел сказать?!
