Ирина Глебова - Качели судьбы
Так чувствовала и понимала стихи своего состудийца Лариса. Странным ей казалось восприятие других ребят, но всё же того, что услышала – не ожидала.
– Зачем тянуть прошлое за уши к настоящему! Что за двусмысленные аналогии! – почти задыхался Черняк.
– Если человек так любит патриархальное прошлое, пусть едет в свою любимую деревню. Там такие отношения наверное ещё в ходу, – откровенно издевалась Аллочка.
– Где же тут поэзия? – восклицал патетически Илья. – Что за строчка: «Отчизна, Родина, Россия, высокогорные слова!»? Мне сразу пришла на ум строка из Мандельштама: «Россия, Лота, Лорелея». Вот где поэзия, музыка, проникновение в образ России! А это всё – «паровоз», сплошной «паровоз».
Лариса увидела, как склонил голову, словно упрямый бычок, крепыш Иван Кравченко. Он был прозаик и обычно в поэтические дебаты не вмешивался. Но вдруг хлопнул ладонью по столу и сказал словно даже спокойно:
– Знаете, о чём я тут подумал? Как, должно быть, травили при жизни Николая Рубцова вот такими красивыми цитатами вот такие знатоки поэзии. Что же, мол, он пишет простым русским языком? Разве можно!
Сама Лариса слушала молча, несколько оторопело. Для неё прочитанные стихи были бесспорно талантливы и значимы. Она никак не могла понять: отчего такое ярое их неприятие?
… Антон Антонович выслушал, улыбнулся.
– Ларочка! – он впервые называл её так: словно взрослый маленькую девочку. – Вы столкнулись с явлением, которое гораздо старше вас. И если литература – ваше призвание, а я в это верю! – постоянно будете с ним сталкиваться.
– Зависть? Соперничество? Ведь у Прошина уже книга вышла.
– Ну, этого добра тоже всегда будет в достатке. Однако я о другом. Славянофильство и западничество – слыхали такие термины?
– Только слыхала. – Девушка, припоминая, чуть нахмурила брови. – Но знать не знаю.
– Не удивительно. Даже когда у нас в стране шли баталии против «преклонения перед западом», и тогда о славянофилах помалкивали. Странно, но они были в опале про всех правителях: в царское время, после революции, после войны, и в хрущёвскую «оттепель». И те, кого мы называем «диссидентами» – они ведь тоже устремлены на запад и любимы там.
– Но почему?
– Знаете, Лариса, я вам лучше подберу литературу о славянохристианах – они сами себя так называли. Статьи Хомякова, братьев Киреевских… Хотите?
– Мне очень интересно!
– Вы славная девушка! – Антон Антонович положил ей ладонь на волосы, слегка погладил, опять же, как маленькую. – Мне очень нравится, что вы не боитесь откровенно признаваться, когда чего-то не знаете. Всегда поступайте так, и вас будут только уважать.
Всю жизнь Лариса так и делала – прямо и спокойно признавалась собеседнику: «Нет, я этого не знаю». Даже перед молодыми своими студийцами.
Тот разговор запомнился. Он дал молодой поэтессе новые знания и, главное, – направление жизненных и творческих привязанностей. И ещё поняла она одну вещь.
– Хорошо, пусть ребята из центральной литстудии знают больше меня, – сказала она. – Но они так молоды! Неужели уже такой раскол?
– Само по себе ничего не бывает, – согласился её собеседник. – Что говорил на том занятии руководитель?
Руководитель… Упрекнув Аллочку в нетактичности, Сашу – в категоричности, Илью – в горячности, он сам очень деликатно, но всё же обрушился – другого слова трудно подобрать, – на стихи Прошина. Нет, он не отказал ему в мастерстве. Отметил удачные рифмы, ритмические переходы, образность. Но… неверная трактовка исторических событий, недопонимание того прогрессивного, что происходило в стране во времена потомков Чингиз-хана. Да и это частое повторение – «татары», «монголы» – к чему? Не попытка ли возродить в людях ненависть к братским ныне народам?.. Говоря всё это, руководитель постоянно повторял, что очень ценит поэтический дар Прошина – «вы же знаете, ребята, у него неплохая книга вышла». Но прочитанный цикл… нет, это явно авторская неудача!..
– Ну что ж, – пожал плечами Антон Антонович. – Всё ясно. Такими вещами, как направление умов молодёжи, руководят взрослые опытные люди. Они знают, что делают…
* * *– Но ведь и вы занимались тем же, дорогой Антон Антонович! – Викентий покачал головой. – Направляли Тополёву, учили её так, как вам казалось правильным.
– Конечно, – охотно согласился пенсионер, – так я и делал. Жаль, что наше общение скоро прервалось.
– Рассказывайте дальше, – попросил Кандауров. – Только сначала вот что: зачем всё-таки нужна была вам эта девочка? Информацию от неё, как я понимаю, вы почти не имели. Наверняка были более серьёзные осведомители. Признайтесь, дядя Антон, вам просто было с ней приятно общаться?
– Ты, Викентий, сейчас углубляешься в её жизнь… Почувствовал, наверное, что Лариса была человеком цельным и очень обаятельным. Однако из-за одной приятности чувств я время тратить бы не стал… А, хитрюга! – воскликнул Антон Антонович и погрозил пальцем. – Хочешь поддеть старика! Сам-то не понимаешь, что к чему?
– Воспитывал себе идеального идейного агента?
– Что ж, ты прав. Хотя, если «идеальный» и «идейный», то это уже не агент, а помощник, единомышленник. У тебя ведь тоже есть свои «источники информации»? И люди они самые разные. Кто со злости наговорит на соседа. Другой откликнется на обещанное вознаграждение. А иной оставит неотложные дела, переступит через свою застенчивость и придёт к тебе со своими подозрениями.
– Таких меньше всего…
– Да, у нас приблизительно такая же картина. Только психология людей, с которыми я работал, тоньше – всё-таки творческие личности. Однако, если уж случались крайности – то самые мерзкие. В литературной среде у нас, конечно же, были свои люди – и среди профессионалов, и у молодёжи. Их было две категории. Или ущербные, обиженные и обозлённые, или те, кто искренне верил в важность своей миссии, шёл на контакт радостно и добровольно. Беда только, что информация и тех, и других оказывалась во многом необъективной. Первые охотно обливали грязью всех и вся. Вторые со всей серьёзностью и принципиальностью видели враждебные происки там, где была просто болтливость, или легкомыслие, или позёрство… Наше ведомство в семидесятые годы от хвори огульной подозрительности избавлялось. Мы хотели иметь объективную информацию. Для этого рядом с обозленными и излишне принципиальными нам нужны были другие помощники: доброжелательные, искренние, в чём-то даже наивные. С их помощью мы проверяли сведения других источников, просеивали их. Но таких людей терпеливо растят, приручают… Лариса Тополёва должна была бы стать именно таким помощником. Но я внезапно получил важное задание и должен был надолго уехать из города. С Ларисой стал работать другой человек… Как и везде, дураков у нас тоже хватало!
Глава 21
В небольшом и очень уютном читальном зале Кандауров просматривал подшитые в папку бумаги. В верхнем правом углу этой стандартной папки стоял штамп «Секретно». Библиотека спецархива располагалась на восьмом этаже массивного здания. Здание было вроде бы своё, родное, МВДевское. Но Кандауров за все годы работы никогда не попадал в это крыло, имеющее отдельный ход.
Один за другим аккуратно переворачивал он листики: то отпечатанные на машинке, то написанные от руки. На машинке отпечатано было то, что касалось самой Тополёвой: время её встречи с сотрудником, тема разговора, выводы. От руки писала Лариса свои «отчёты».
* * *Вечерело, когда после занятия молодые литераторы шли по центральной городской улице. «Молодые» – название условное, для тех, кто не стал ещё признанным профессионалом, членом Союза писателей. Кое-кому стукнуло хорошо за тридцать. Но и Лариса уже не была здесь самой юной: всё-таки двадцать два года и на выходе первая книга стихов. Ребята были веселы и шумны, но в меру, интеллигентно. Да и в портфелях тяжело позвякивали ещё полные, нераспечатанные бутылки вина. Маршрут традиционен: если дождит, сыро – в кафе-стекляшку на большом перекрёстке, если погода хорошая – в сквер, под огромный столетний дуб.
Лариса теперь почти всегда ходила с этой компанией. Привыкла и как будто даже чувствовала себя свободно. К тому же её принимали хорошо, как свою. Особенно когда признанный студийский лидер стал оказывать ей знаки внимания. И всё-таки временами она испытывала приливы отторжения такие сильные, что давно бы бросила ходить на эти «выездные семинары», а, может, и вообще на центральную студию. Но… Да, было это «но».
Полгода назад Антон Антонович попрощался и назвал имя человека, который, вместо него, будет общаться с ней. Геннадий Николаевич позвонил почти сразу, и встретились они там же, в тихом сквере. Но это была первая и последняя встреча на прежнем месте. Невысокий, коренастый, слегка азиатского вида человек – выступающие смуглые скулы и приподнятые уголки глаз, – записал ей адрес, по которому она должна приходить на его вызов. Это казалось необременительным: дом находился в центре, недалеко от института. У Ларисы даже появился весёлый азарт:
