Ирина Глебова - Качели судьбы
На центральной литстудии оказалось много шума, дискуссий, болтовни, но никакой толковой работы. Все собирались в старинном здании, где размещалась городская писательская организация. Был там небольшой уютный зал с трибуной. Вот на эту трибуну выходил молодой поэт или прозаик. Он читал, а студийцы в зале пересмеивались, бросали реплики, говорили о своём, а то и выходили на балкончик курить. Потом все дружно кричали: «Перерыв!» – и шли в соседнюю комнату играть на бильярде. Кое-кто на ходу просматривал только что читанную рукопись – заранее к обсуждению здесь не готовились, всё делалось спонтанно, с наскока. Вернувшись в зал, все дружно набрасывались на выступавшего, причём часто невпопад, толком ничего не запомнив. Жёсткая критика не пугала Ларису: у себя на студии они тоже друг другу спуску не давали. Однако тут, на центральной, преследовались иные цели – дать понять молодому, что он бездарь, осмеять, позабавиться. Были, правда, здесь свои «неприкасаемые» – студийцы-корифеи, непризнанные гении. Этими можно было только восхищаться. Вокруг них ютились подпевалы, которым тоже перепадала частица снисходительного признания – «способный малый».
К своему удивлению, в этой разношерстной компании Лариса встретила Аллочку Палиевскую – свою бывшую одноклассницу. Вместе они доучились до восьмого, потом Аллочка переехала жить в другой район и Лариса её совсем не видела. Теперь же это была холёная, волнующе-полная, томная молодая женщина. Палиевская успела уже «сходить замуж» и «вернуться», писала исключительно любовно-интимную лирику. Она взялась было опекать бывшую подружку, но Лариса приезжала на занятия редко, и Аллочка скоро потеряла к ней интерес.
Нет, Ларисе совсем не нравилось на центральной студии, хотя у неё почти сразу появился шанс войти в число признанных. А дело было так. Одно из занятий оказалось «пустым»: желающих читать не нашлось. Тогда писатель, руководивший студией, неожиданно сказал:
– У нас тут есть ребята из кружка машиностроительного завода. Может быть, они почитают? Вот молодая поэтесса Лариса Тополёва…
Ларису резануло пренебрежительное «кружок», но волнение и желание выступить пересилили обиду. Она пошла к трибуне. Прочитала немного, стихотворений пять, а последним – своё любимое, об ипподроме. Всё-таки год занималась верховой ездой.
Рванёт узда, взметнётся пыль,
Осядет на моих ботфортах,
И шляпу ветер, злой и гордый,
Швырнёт в истоптанный ковыль.
На шпорах не остыла кровь,
В подковах раскалились гвозди,
И, взбудораженный до злости,
Храпит и рвёт поводья конь…
Когда возвращалась через зал на своё место в последнем ряду, вся была в напряжении. Прикусила губу и сжала кулаки. Знала: кто-то непременно подколет. И точно: один из подпевал, записной остряк, дождавшись, когда она приблизится, громко сказал:
– Кобылячьи стихи!
Не дав ни секунды на паузу, развернувшись к нему, Лариса отпарировала:
– Жеребячья реакция!
Зал грохнул хохотом. Остряк растеряно вертел головой, а она без остановки прошла и села. Только лицо горело. А в перерыве один из корифеев сам подошёл к ней, сказал доброжелательно:
– У тебя, девочка, хорошие стихи. Мы тут после занятия соберёмся компанией, присоединяйся.
Но она со своими ребятами сразу уехала домой. И появляться на центральной литстудии особенно не рвалась.
* * *Антон Антонович был с Ларисой согласен.
– Да, обстановка там не столько творческая, сколько разгульная. Я понимаю ваше нежелание в неё окунаться. Но коль вы уже выбрали литературную стезю, бывать там придётся. Хотя бы для того, чтоб быть в курсе писательской жизни города.
Ещё на первой встрече он рассказал девушке кое-что интересное из этой писательской жизни. Предложил и в дальнейшем поддерживать отношения. «Буду вашим советчиком и информатором. Вы писатель начинающий, неопытный. Я же, как вы догадываетесь, человек хорошо осведомлённый. Помогу во многом разобраться». Лариса была счастлива. Как повезло ей! Такой друг и советчик из такой романтической организации!..
Антон Антонович слово своё держал: много рассказывал сам, почти ничего не выспрашивал у неё. Встречались не часто – раз в месяц, иногда чаще, иногда реже. Он звонил, и она приходила в тот самый сквер, на ту аллею. Гуляли, разговаривали. «Не приходилось вам встречаться с Бабичевым? Или слышать о нём?» Лариса отрицательно качала головой: «Слышала краем уха – вроде исключён из Союза писателей». «Хороший был поэт, начинал мощно. Один из первых его сборников назывался «Октябрьские зарницы» А потом, где-то в середине шестидесятых годов, познакомился с писателями Даниэлем и Синявским. Эти уже публиковались за границей под псевдонимами Абрам Терц и Николай Арак, клеветали на свою страну. Их вскоре осудили, но Бабичев через них уже общался с антисоветчиками из окружения Сахарова… Слышали о таком? Тоже краем уха? Ну, я вам потом расскажу… Попал под их влияние, стал активно участвовать в деятельности «Международной амнистии» – такая вредная организация, которую очень поддерживают спецслужбы Запада и США. Это идеологический диверсант в нашей стране, и Вадим Бабичев стал его агентом. Стихи начал писать злобные, оплёвывать всё, чем мы живём. Советский народ называет свиньёй, пожирающей свой помёт…»
Ларису передёргивало, чувство брезгливости и неприятия услышанных строк переходило на незнакомого ей человека. И, конечно же, она считала справедливым, что в прошлом году писатели города исключили Бабичева сначала из партии, а потом и из своей организации. Антон Антонович не всё, конечно, рассказывал девушке. Он сам был на том писательском собрании, видел, как высокий худой человек напряжённо слушал выступления своих коллег, надеясь, видимо, встретить хотя бы одну поддержку. Но были только осуждения. И тогда он сказал: «Меня трудно переубедить. Не стану обманывать вас: не смогу отказаться от своих убеждений. Люди, чьей дружбой вы меня попрекаете, честны, и я верю им. Думал, и вы меня поймёте». Тут он махнул рукой и заплакал, отвернувшись к окну. А переборов себя, добавил с горечью: «Вы же писатели, коммунисты! А думаете и решаете по указке сверху!»
Знал сотрудник КГБ, что много по-настоящему честных и искренних людей крутилось в диссидентском движении. Им показалось, что от хрущёвской «оттепели» до полной свободы один шаг и его можно взять с разбега. Саму «свободу» они представляли смутно, о её последствиях не задумывались. Их будоражила поддержка Запада, они ощущали себя людьми значительными. И через несколько лет они научились, не без помощи опытных советчиков, видеть в своей жизни только плохое, не замечая иного. Они хотят лучшего будущего! Благими намерениями…
«Благими намерениями вымощена дорога в ад» – не раз придет Ларисе на ум эта поговорка уже в восьмидесятые годы. Теперь, вспоминая свои разговоры с Антоном Антоновичем, думая о них, она понимала, что он многого не договаривал. Сейчас о диссидентах пишут восторженно, они – герои и мученики. Лариса соглашалась: да, лучшие из них были настоящими правдоискателями. Но идеалы и их воплощение так часто не совпадают. Неужели они, правозащитники, оглядываясь нынче на раздираемую противоречиями великую державу, озлоблённый, воюющий и нищающий народ, на вылезшую из всех щелей мафию, на перевёртышей-партократов, вновь правящих бал, – неужели они не хватаются за голову и не думают: «Ведь это всё сделали мы! Разве этого мы хотели?..» Сейчас ругают большевиков: что натворили в семнадцатом году! Но разве, ведя народ к революции, они думали о разрухе, гражданской войне, культе личности? Конечно, они тоже мечтали о лучшем будущем и считали, что правы… Ошибки истории повторяются!
И тогда, девчонкой, и став взрослым человеком, Лариса испытывала к Антону Антоновичу добрые чувства. Он научил её анализировать и вырабатывать собственное мнение, понимать внутренне течение внешне обычных поступков. Однажды она пожаловалась ему:
– Не понимаю, что происходит. На последнем занятии центральной студии такое творилось!..
Хоть и с некоторой неохотой, но она стала чаще ездить на центральную. К тому же, это делали почти все ребята её студии. Недавно предложили обсудить стихи Родиона Прошина. Родя охотно согласился и на последнем занятии вышел на трибуну. Он читал и новые стихи, и те, что Лариса уже слышала. И вновь она восхищалась… Да, но почему кривятся хорошенькие губки Аллочки Палиевской? Что это так раздражённо постукивает ногой молодожён Женя? Он последнее время как-то изменился, на своей литстудии бывает редко, зато здесь – всегда… Жёлчный, маленький, курчавый Саша Черняк зло строчит, не поднимая головы от блокнота, а главный оратор – юный критик Илюша Шеин, саркастично улыбается. Неужели такую реакцию вызвали стихи Родиона – новый исторический цикл? О чём же там речь? Страстное обращение к русским князьям, собирающимся на первую битву с татаро-монголами: забудьте ссоры, роднитесь, перед вами страшный враг! Автору известны последующие события, и оттого особым трагизмом наполнено его обращение. И вопреки разуму кажется: вот так, выкрикнув свою боль, он сможет исправить прошлое. Или это речь о настоящем?.. Другое стихотворение – предостережение людям, считающим, что происходящие где-то далеко события не коснуться их. Ошибаетесь! – восклицает автор. Чёрным смерчем пронеслась над страной беда, чёрными веками легла на землю. Оттого, что никто не придавал значение далёкому клубящемуся облачку в далёкой степи – пыли от копыт скачущих ордынцев…
