Николай Буянов - Бал для убийцы
Дубасова на корабль не взяли. Вместо него все путешествие подле Николая Александровича простоял Владимир Федорович фон Лауниц, мужественно боровшийся с приступами тошноты от морской болезни. Будущий — через два года — генерал-майор и петербургский градоначальник.
Ниловский наблюдал за собравшимися через темные стекла очков без диоптрий и опираясь на тяжелую трость (очки и хромота могут изменить внешность до неузнаваемости — он стоял недалеко от двери, за мраморной колонной, и многие, кого он хорошо знал, равнодушно проходили мимо). Он отметил в передних рядах, ближе к подиуму, министра просвещения графа Игнатьева в мундире Петербургского учебного корпуса — темно-синего цвета, с серебряным шитьем в виде дубовых ветвей; обер-прокурора Святейшего Синода Максима Победоносцева (старик здорово сдал в последние годы: частенько засыпал посреди торжественных церемоний, приходилось аккуратно поддерживать под локоток). Справа, похожий на гуляку-купца с матушки Волги, высился Виктор Прокофьевич Вахтеров, автор книги «Итоги общественной мысли в России» (одно время состоял в «Народной воле», печатал прокламации против государя. Был завербован Департаментом, ему предложили на выбор: Петропавловку и Сибирь или псевдоним «Тощий» — видно, в насмешку: богатырского сложения Витюша аж скривился, но обиду проглотил). Пройдя в двух шагах, он испугано воззрился на полковника, узнал и несколько мгновений мучительно размышлял, раскланяться с шефом или сделать вид, что незнаком. Сообразил, что к чему, прошел — нет, пролетел мимо, преувеличенно жизнерадостно приветствуя кого-то…
Шум меж тем увеличивался, духовой оркестр наигрывал модные вальсы, помогая скоротать время. Лакеи в белых мундирах с позолотой обносили гостей шампанским — все, каждая мелочь с размахом, принц Петр Вадимович не поскупился. На секунду Ниловскому вдруг стало холодно: а ну как эта сволочь (это о собственном агенте) ведет двойную игру? И где-то — за широкой лестницей, у колонны, за перегородкой гардероба, просто среди платьев, мундиров и фраков — прячется его (не Лауница, не Столыпина) убийца, и пистолет уже заряжен и смотрит ему в спину…
Губернатор, казалось, чувствовал себя превосходно. Он светски раскланялся с принцем, пожал сухую старческую лапку обер-прокурору, поздравил через переводчика господина Пирке с национальной премией (австрийский биолог получил ее за то, что первым в мире описал способ выявления туберкулеза на ранней стадии) и, скрестив руки на животе, встал в передний ряд, поближе к его высочеству Петру Ольденбургскому. Однако — Ниловский понял это только сейчас — градоначальник с трудом скрывал нервозность и беспрестанно оглядывался по сторонам в поисках переодетой охраны (бедняга, я-то ему обещал, что все филеры Департамента встанут за его спиной!). На самом деле филеров не было — только несколько человек, из особо доверенных, которых Ниловский не провел ни по одному официальному каналу и даже не заводил формуляров. Ни один из этих людей ни разу не был в здании охранки на Литейном.
— Хорошенько запомните, — сказал он им накануне, на конспиративной встрече. — Террорист должен себя проявить, поэтому ваш выстрел — только второй, и никак иначе. Ну а уж тогда бейте наверняка, в этом деле пленные мне ни к чему.
Наконец шум смолк. Министр просвещения вышел вперед — седой, хотя и не слишком старый, торжественный и выправкой напоминающий строевого офицера. Откашлялся и начал хорошо поставленным голосом:
— Дамы и господа, позвольте поздравить вас со знаменательным событием для города и всей Российской державы. Благодаря стараниям и заботе нашего дорогого мецената, Его Высочества Петра Вадимовича Ольденбургского (поклон в сторону цветущего принца), в северной столице открыт новый храм науки и просвещения…
— Столыпин так и не соизволил? — вполголоса спросил фон Лауниц у адъютанта.
— Никак нет, — отозвался тот. — Да и теперь вряд ли стоит ожидать-с, смею заметить.
Градоначальник усмехнулся:
— Вот, Степан Парамонович, так и рушатся карьеры. Донесет кто-нибудь государю, что, дескать, премьер прячется от бомбистов, — тут и каюк. Схарчат в две минуты.
Адъютант понимающе хихикнул.
…Они стояли далеко друг от друга — в разных концах огромного мраморного вестибюля с колоннами, пальмами по углам и вычурной лестницей в центре, напротив которой на темно-розовой стене висел портрет государя, выполненный в полный рост. Александр Суляцкий неотрывно и напряженно смотрел в затылок генерал-губернатора и до боли, до судороги сжимал в кармане заряженный револьвер. Арнольд Кудрин рука об руку с Ганной Коноплянниковой стоял возле гардероба, с противоположной стороны зала (Ганна была по обыкновению в длинном безвкусном платье с глухим воротничком, которое напрочь лишало ее остатков женственности, и с дамской сумочкой, в которой лежал браунинг). На их лицах была написана растерянность: наступил черед последней торжественной речи, скоро под ножницами в руках принца упадет белая ленточка, оркестр грянет тушь…
Столыпина не было.
Любушка могла видеть происходящее только через окно, с улицы (внутрь ее без пригласительного билета не пустили), стоя среди таких же, как и она сама, любопытных, и слегка притоптывала, спасаясь от холода. Огни зала, богато одетая публика, звуки оркестра, блеск и роскошь так околдовали ее, что на минуту она забыла, зачем пришла. Очнулась, только когда кто-то взял ее за руку. Люба обернулась и увидела Ни-коленьку.
— Ты что здесь делаешь? — спросил он.
— Да вот, — призналась она. — Не утерпела, как видишь. А ты?
Николенька не ответил, лишь повыше поднял воротник пальто.
— Столыпина нет, — сообщил он.
Она побледнела.
— Что же теперь будет?
— Не знаю. Все летит к чертям. Ну почему, почему?!
Тебе лучше знать, чуть не сказала она, припомнив… и тут же одернув себя: да как ты могла подумать такое!
Николенька мрачно прошептал под нос:
— Что, что могло случиться? Задержали дела? Заболел? Или… кто-то предупредил?
— Провокатор? — вскрикнула Любушка.
— Тише, умоляю… Если так, то здание сейчас оцеплено филерами.
— Я никого не заметила.
— Значит, филеры хорошие.
И они все обречены, пронеслась в голове мысль, точно порыв холодного ветра. Саша, Арнольд, Ганна… Некрасивая Ганна, так яростно и влюбленно смотревшая на Карла снизу вверх.
— Но ведь фон Лауниц сейчас в зале. Почему же допустили, чтобы он приехал?
— Возможно, используют как подсадную утку.
— Губернатора? — Она не поверила.
Николенька хмыкнул:
— Ты не знаешь, на что способна охранка. — Помолчал и, казалось бы, бессвязно добавил: — Теперь все зависит от него. Как он решит…
— Кто он?
— Карл, — ответил Николенька. — Карл тоже сейчас там, на церемонии.
— Нужно уходить, — пробормотал Кудрин, осторожно проталкиваясь к дверям вестибюля и увлекая за собой Ганну.
Та вдруг остановилась.
— Нет.
Он разозлился:
— Ты что, не поняла? Столыпина не будет, его кто-то предупредил. Акт нужно отменить!
— Акт состоится, — твердо произнесла она, и в ее глазах блеснул фанатичный огонь — он знал это выражение и понял, что она не отступится. — Саше будет необходима помощь при отходе. Я остаюсь.
— Глупости! — Он разозлился еще больше и дернул ее за руку.
— Молодые люди, — шикнул кто-то рядом. — Нашли время ссориться! Идите на улицу, коли приспичило выяснять отношения!
Арнольд Кудрин нервно оглянулся. Момент для того, чтобы выскользнуть из зала, был упущен — толпа напирала со всех сторон, каждый норовил пробраться поближе к подиуму. Прямо позади, чуть ли не забираясь сверху на голову, возбужденно дышал фотограф из «Петербургских вечерних новостей», устанавливая свой громоздкий аппарат на треногу. Кудрину вдруг стало отчаянно страшно. Он никогда не был трусом — еще два часа назад, в начале церемонии, когда все ждали премьер-министра, он не ощущал ничего, кроме холодной решимости и затаенного восторга (предстояло войти в Историю!). Теперь же…
Он пропустил последнюю речь. Только когда оркестр грянул «Славься!», он вздрогнул и поднял глаза — принц Ольденбургский принял из рук церемониймейстера золоченые ножницы на сафьяновой подушечке, глаза его высочества увлажнились от умиления, мелькнул тупой затылок губернатора, какой-то слегка сутуловатый молодой человек позади него, красивый, с бледным лицом и густыми длинными волосами. Короткое, почти незаметное движение в замершей толпе — рука скрывается за отворот сюртука и появляется вновь… Кажется, никто, кроме Кудрина, не заметил этого движения, только матово блеснул небольшой плоский револьвер в белых от напряжения пальцах…
И — два выстрела, один за другим, как учили, в спину, под левую лопатку.
В первую секунду никто ничего не понял — оркестр продолжал играть, заглушив звуки выстрелов, только Анна Фридриховна надменно повернула голову, чтобы выяснить, почему ее супруг Владимир Федорович вдруг навалился на нее всем телом. Увидела кровь на своем атласном платье, мягко осела на пол, завизжала неожиданно пронзительным высоким голосом… Заздравная мелодия резко оборвалась.
