Сергей Устинов - Все кошки смертны, или Неодолимое желание
Но поверить в конце концов пришлось: голос Прокопчика хоть и дребезжал от рвущегося наружу адреналина, в целом звучал вполне убедительно. В результате я опрометью выскочил из конторы, прыгнул в машину и полетел по названному им адресу ― где-то в районе Пресни.
Мысли в голове перескакивали друг через друга, как шары в лотерейном барабане, но нужный шарик никак не выкатывался. Я решил отставить покуда в сторону рассказанное Прокопчиком до встречи с ним, а дорогой сосредоточиться на Светке. Вернее, на той записи с ее участием в главной роли, что передал мне Панич.
Михееву держали в смирительной рубахе.
Это говорило о том, что чисто медикаментозными средствами врачам снять приступ не удалось. Или наоборот, оно и не входило в их задачу. Я не большой специалист в области практической психиатрии, но даже мне известно, что хорошая доза столь любимого нашими докторами аминазина вполне способна лишить желания буянить даже бешеного слона. Одновременно она, доза, лишает также и способности не только связно излагать свои мысли, но собственно мыслить в привычном понимании. Речь уже, конечно, не о слонах, а о людях. О Светке Михеевой, в частности.
Напрашивался вывод: находящуюся в чрезвычайно возбужденном состоянии девицу не вырубили потому, что требовалось «аудио-визуальное исследование течения заболевания непосредственно в момент приступа», что называется, «в горячем состоянии». Так или почти так будет потом записано в истории болезни.
Но у меня закралось сильное подозрение, что именно это исследование проводилось не в полном соответствии с духом и буквой клятвы Гиппократа. По просьбе местного олигарха Панича оно записывалось на видео для последующей передачи не имеющему отношения к медицине лицу. И имело цель отнюдь не научную и не лечебную.
Это был допрос.
― Тебя зовут Светлана?
― Да.
― Михеева Светлана?
― Д-а-а... (с нарастающим возбуждением, дальше сквозь рыдания и попытки вывернуться из смирительной рубашки). Я Светик, Светулик, лапулик, мамулик!... Ма-а-а-мочк-а-а-а!..
Из угла, загораживая пол-экрана, выдвигается чья-то широкая спина в мятом белом халате, и запись обрывается: кто-то выключил камеру.
То ли экономили гигабайты. То ли решили, что дальнейшее не стоит фиксировать даже в конфиденциальном порядке.
Экран загорается снова. Как ни странно, больную не отправили в палату. Видно, ей чего-то дополнительно вкололи, подуспокоили и продолжают расспрашивать. Или допрашивать. Судя по таймеру в левом нижнем углу, за кадром прошло всего минут двадцать. Этакая психиатрическая «скорая помощь».
Интересно, сколько Петр Борисович Панич отвалил в качестве гонорара за эти эксклюзивные медицинские услуги?
― Ты была в Москве?
Кивок ― словно шея надломилась, и подбородок бессильно упал на грудь.
― И что ты там делала?
Светка что-то неразборчиво бормочет себе под нос.
― Поднимите ей голову. ― Две волосатые оглобли возникают из-за кулис и берут девушку за виски, бесцеремонно разворачивая. ― И что ты, говоришь, там делала?
― Умирала...
― Умирала? От чего?
― Ни от чего. Умирала...
Пауза. Ответ поставил в тупик даже бывалого интервьюера по ту сторону голубого экрана.
― Ты болела?
Отрицательное движение головой.
― Несчастный случай? Попала в аварию?
― Нет...
― Но тебе было плохо, да? ― Голос не спрашивает, а утверждает. И натыкается на неожиданную преграду.
― Хорошо...
― Тебе было хорошо? ― голос не скрывает удивления.
Кивок.
― Тогда почему же ты умирала?
В ответ ― молчание.
За экраном другой голос, сипловатый и чем-то смутно знакомый, замечает скользящим полушепотом, обращаясь явно не к Светке, а в сторону:
― Может, не в прямом смысле, а? В переносном?
Первый голос, демонстрируя отменную реакцию,
тут же врубается:
― Умирала ― от горя?
Молчание.
― От стыда?
Молчание.
― От любви, от счастья?
Неожиданно впервые за все время разговора Светка сама вскидывает голову, в ее интонациях появляется что-то похожее на жизнь.
― Любовь ― счастье, ― произносит она невыразительным тоном, но остается непонятно: то ли это первое развернутое сообщение, то ли просто эхо последнего вопроса.
Видимо, сомнение возникает не только у меня. Задающий вопросы обращается в сторону, к тому, кто подкинул идею насчет переносного смысла, и вполголоса разъясняет:
― Она сейчас загружена, сознание сужено, как тонкий лучик в темноте. Ей легко даются лишь простые ассоциации. Что называется, первого круга. Нам это на руку, мы можем многое узнать. Лобовыми вопросами, знаете, как при игре в шарады. -И снова направляет скальпель голоса на пациентку: ― Любовь ― это счастье, полностью с тобой согласен. Ты в Москве кого-то любила?
Тут снова возникает второй голос.
― Черт! ― погромыхивает он, явственно сдерживая отрицательные эмоции. ― Черт, ерунда какая-то. Любили друг друга, зачем тогда умирать?
― Погодите, ― отмахивается первый голос с досадой. ― Примитивные подходы здесь не годятся: обстоятельства бывают самые разные. ― И в подтверждение режет следующим вопросом:
― Он был женат?
― Да...
― Видите! ― торжествующе ― за кадр. И участливо ― Светке: ― Он был намного тебя старше?
― Да...
― А чем он занимался?
― Убивал меня...
За мерцающим экраном, на котором сгорбилась неподвижная фигура девушки, возникает не пауза даже, а долгая тишина. Первым срывается вопросом нетерпеливо рокочущий голос, и я наконец признаю в нем моего нового друга и клиента Петра Борисыча Панича:
― За что убивал-то?
― Любил...
― Кого? Тебя?
― Меня...
― Убивал, потому что любил?
-Да!
После чего в глубине заэкранья возникает короткая, но бурная перепалка.
― Бред! Бред! ― горячится Панич. ― Она просто бредит ― и все!
Ему возражают сдержанно, но твердо:
― Па-а-прошу больше не вмешиваться! Мы с вами в медучреждении!
― Как не вмешиваться?! Как ― не вмешиваться? Вы ее что, не можете привести в адекватное состояние?
― Адекватное состояние? ― это уже говорится с нескрываемой язвительностью. ― Она больна! Душевно больна. Вы вообще представляете, что такое ― душевнобольной? Ее вчера из петли вынули! То, что вы видите, это и есть, к вашему сведению, адекватное состояние! Адекватное заболеванию, ясно?
― Ну тогда... Тогда... Я ничего не понимаю... ― Панич растерян.
А его оппонент стремительно занимает господствующие высоты:
― Зато я понимаю. Продолжим. Света, а как его звали?
― Кого?
― Того, который тебя любил? И э... убивал?
― Не знаю...
― Бред, я же говорю ― бред! ― сквозь сжатые эу-бы выпихивает из себя невидимый миру Панич. -Лучше сразу спросите ее про Марту. И если она ничего...
― Успокойтесь, ― обрывают его. ― Я же просил вас не вмешиваться! ― И вновь к Светке: ― Он что, не называл своего имени?
Молчание.
Но пытливый ум психиатра не знает покоя.
― Он назывался не своим именем?
― Да.
― Каким? ― в голосе заметно скромное торжество профессионала.
― Разными...
― К чертовой матери! ― уже не говорит, а шипит откуда-то из-за правой нижней рамки экрана Панич. ― Вы что, не видите, какую околесицу она несет? Спрашивайте про Марту!
― Хорошо. ― Доктор выкидывает белый флаг. -Хорошо. Как пожелаете. Ты в Москве жила одна?
― Одна...
― А разве не с Мартой?
― С Мартой...
― Так одна или с Мартой?
― Одна... С Мартой...
― А чем занималась Марта?
― Она умирала...
Остальные записанные на пленку беседы почти ничего к сказанному не прибавляли. Дополнительно из них можно было узнать разве что Светкина подруга Марта тоже любила. И тоже была любима. Человеком без имени, а вернее, с разными именами, основное занятие которого состояло в том, чтобы убивать Марту.
Здесь круг замыкался.
Я был безусловно согласен с Паничем: все это выглядело полнейшим бредом, причем в самом что ни на есть прямом смысле. Но нельзя было не согласиться и с психиатром: поскольку Марта и Светка начинали свою московскую карьеру с помощью Нинель и ее благонравного отчима, в дебрях этого бреда могла таиться отгадка многих мудреных загадок. Вот только дебри покуда выглядели непролазными.
Кроме записи разговора с Михеевой на флэшке имелся еще какой-то файл. Я ткнул мышкой. В нем тоже хранилась видеозапись. Прокрутив ее в ускоренном темпе, я догадался, что это фрагмент школьного самодеятельного спектакля, относящегося еще к идиллическому периоду жизни Марты. У них под рукой не оказалось другой флэшки, и разговор со Светкой записали туда же. Фрагмент занимал всего несколько минут, самый конец представления. Я вернулся в начало, решив просмотреть и его: по крайней мере двое фигурантов моего расследования присутствовали там крупным планом.
Декорация выглядела вполне условно: угол дома с крыльцом, размытые контуры деревьев. На авансцене, тесно прижавшись друг к другу, стояли три девушки в длинных платьях. Одна была мне не знакома, а в двух других я опознал Марту и Светку Михееву. Светка, на мой вкус, играла не слишком талантливо: текст произносила с избыточным завыванием, жеманно заламывая руки. Но текст меня и не волновал ― только лица. Я прикинул, что отсюда можно будет распечатать несколько фотографий девчонок в разных ракурсах, и надо не забыть дать соответствующее указание Прокопчику. Палец уже тянулся к кнопке, выключающей компьютер, когда до меня стали доходить произносимые со сцены слова, и я остановился.
