Лидия Ульянова - Размах крыльев ангела
– Ладно, ты отдыхай, у нас еще будет время пообщаться. Если честно, я тоже сегодня в цейтноте. Я там тебе купил кое-чего пожевать, в холодильнике лежит. Йогурты всякие, сыр, рыба.
– Спасибо, Миша. – Маша повторяла одну и ту же фразу как заведенная.
Миша достал телефон, нажал кнопку.
– Валера, что ты там сидишь? Я же забыл все взять, неси давай и поедем.
Он успел только вручить Маше свою визитку:
– Звони мне, лучше по тому телефону, который на обороте, от руки – это личный. Если какие проблемы, сразу звони.
Маша хотела поинтересоваться, а можно ли звонить Михал Юричу, если нет проблем, просто так, но в дверь позвонили. Впрочем, Маша все равно не спросила бы. На пороге стоял Валера с каким-то неимоверным букетом цветов и тортом. Миша забрал цветы:
– Это я тебе вез, только забыл.
В грудь Маше уперся чудо-букет. Таких букетов она никогда живьем не видела. Он состоял из какой-то жесткой сетки, нарезанных квадратами холщевых салфеток, желтой пакли, подсолнухов, спиральных зеленых стеблей и искусственных пчел. В Машины времена таких букетов не делали, их заворачивали в пластик с золотой каемочкой, не приклеивали искусственных насекомых и не засовывали туда зеленые палки. Букет был удивительно хорош, но бездушен и ненатурален, как, впрочем, и ее бывший друг. Маше гораздо милее был бы пучок ромашек вперемешку с травой, как дарил приятель Степаныч.
– Спасибо, Миша.
Миша посмотрел пристально, хотел что-то сказать, но не сказал. И еще раз спасибо, ни на какие серьезные темы говорить у Маши не было сил.
– Все, я пошел, ешь торт. – Он наклонился и клюнул в щеку, и Машка почувствовала исключительную неловкость, сродни той, что охватила ее когда-то, когда Мишка пришел к ней на седьмой день рождения и, вручая букет чахлых гвоздичек, поцеловал.
Маша повертела в руках плотный кусочек картона, тоже строгий и выдержанный, ровные черные буквы на чуть сероватом фоне. Строительная корпорация «ГородСтрой», генеральный директор. Поня-я-ятно. А Маше-то раньше чудилось, что Мишка – компьютерный гений. Между прочим, ему больше подошли бы длинные волосы с хвостиком на макушке, широкий свитер грубой вязки и джинсы. Именно каким-нибудь сисадмином он больше был бы ей по душе, а так…
Короче, хорошего от бывшего друга не жди. «М+М» больше не равнялись «Д», стояли далеко друг от друга, сами по себе.
В холодильнике действительно обнаружилась еда. В кухонном шкафчике непочатая коробка чая, закрытая банка кофе, сахар, пакет с печеньем. В целом же почти все шкафы и полки в квартире были пусты, вещи бабушкиной сестры исчезли, исчезло и все то, что сопутствует обжитому человеческому жилью, – альбомы с фотографиями, дорогие сердцу мелочи и безделушки, зубные щетки и мочалки, старые газеты, пригодные, чтобы куда-то подстелить при случае, запасы круп и специй в баночках, цветы в горшках. Кто-то избавил Машу от мороки с рассортировыванием и выбрасыванием чужого нижнего белья, ношеных чулок, пропахших другим человеком вещей, старой обуви, не успевших пригодиться лекарств. В огромной гардеробной было заботливо оставлено в углу только немного того, что может пригодиться, что вполне прилично оставить молодой женщине от женщины старой. Почти новая норковая шуба классического фасона, хорошая куртка «Лухта», пара неношеных кожаных сапог на низком каблуке, теплый шарф в упаковке.
Было в квартире неуютно и пусто, стерильно.
Старую квартиру Маша тоже с трудом узнавала. Тщательно выполненный евроремонт уничтожил все то, что хранила она в памяти долгие годы, лишал жилище души. Тяжелые плюшевые шторы с бахромой и кистями сменились легкими занавесками из цветной органзы, вместо вышитой льняной скатерти – блестящее, навощенное дерево стола, репродукции картин русских художников в толстых золоченых рамах уступили место легкомысленным, бессмысленным постерам, обрамленным тоненькими ленточками металла. Из того, прежнего, из ее детства остались только старинное зеркало в темной резной раме, круглый столик на витой ноге да шкатулка, одиноко ютящаяся на новом, светлом комоде. В шкатулке бабушкина сестра хранила раньше квитанции за квартиру, билетики подписок на газеты и журналы, прочую важную мишуру вроде бумажек из сапожной мастерской и талончиков к врачу. Маша бережно погладила пальцем рифленую крышку с отбитым краем – это тоже они с Мишкой постарались, играли в рыцарей и мечом смахнули шкатулку на пол – осторожно, любовно приоткрыла старенькую крышку. Внутри, как ни странно, по-прежнему лежали оплаченные счета за свет, телефон, коммунальные услуги, разные квартирные документы, запасные ключи и деньги. Рубли, доллары и евро, не так чтобы очень много, но и немало. Первой ее мыслью было позвонить Михаилу, сказать, но, подумав, Мария сообразила, что деньги тоже оставлены ей – слишком тщательно были вылизаны все углы, чтобы пропустить деньги на видном месте.
В шкафу нашлась и большая коробка из «Британского дома», та самая, что отдала Маша перед отъездом. Она села по-турецки на полу, разложила вокруг себя реликвии. Пожелтевшие от времени бабушкины бусы из речного жемчуга, посеревшее кружево от маминого платья, Машина детская косичка с голубым бантиком, завернутая в листы старого журнала «Огонек», значок «Ударник коммунистического труда», документы, аттестаты, дипломы, свидетельства о смерти, фотографии…
В отдельной папке с тесемками сохранились и прабабушкины рисунки. Маша принялась с интересом разглядывать. Теперь, после Лошков, она чувствовала себя почти специалистом в том, что касалось живописи. Раньше она всегда считала, что прабабушка рисовала неплохо, но не более того, а теперь, вглядываясь в легкие, невесомые мазки, штрихи, наброски, словно ощутила идущее от листов бумаги тепло, свет и любовь к ней, Маше. Маша подумала, что обязательно нужно будет вставить рисунки в рамки и повесить над кроватью вместо идиотской картины подражания Кандинскому, с жирными, будто хохочущими кляксами по всему полю.
Еда из холодильника была на удивление вкусной, непривычной. У себя в Лошках она не покупала йогурты и расфасованные по коробочкам творожные массы – зачем, если прекрасно можно самой наделать творога из Зининого молока, перемешать его с вареньем. И коробочки все были непривычные, раньше таких не продавали. Некоторые из них Маша видела в рекламах по телевизору. Подкачало только молоко из картонной пачки – это было не молоко, совсем не молоко, какая-то бело-голубая водичка без вкуса и запаха. Хм, чем же нужно корову кормить, чтобы она такое молоко давала, поразилась деревенская Маша.
Маша включила телевизор, пощелкала кнопками пульта. Она щелкала и щелкала, а каналы все не заканчивались, перевалило уже за сорок. Вихрем проносились куски музыкальных клипов, реклам, новостей, каких-то викторин, сериалов. Вот это да! И телевизор был не совсем телевизором, а стоящим прямо на полу, на толстых слоновьих ногах одним тоненьким экраном, без выпирающей далеко назад трубки кинескопа. Таких плазменных панелей в Лошках было всего три, да и появились они совсем недавно – две в гостинице и одна в ресторане, Пургин привез. В домах же таких телевизоров не было ни у кого, у Степаныча, у того вообще старый-престарый, чиненый-перечиненый «Горизонт» стоял, из полированного дерева. Это ж как здорово, когда столько каналов в телевизоре, всегда можно выбрать что-нибудь хорошенькое, для души.
И стиральная машина-автомат у Маши теперь была, и посудомоечная машина, и микроволновая печь с грилем, и моющий пылесос, и даже ноутбук.
Живи и радуйся!
Проснулась Маша на новом месте, как и привыкла, рано. Да и как сказать проснулась, если почти не спала. Дышать в квартире было совершенно нечем, а стоило раскрыть окна, как от сквозняка, от холодной воды реки за окном сразу стыли голые руки. Раскрытое окно, впрочем, от духоты тоже не спасало, наоборот, сразу влетал в спальню гул не засыпающего ни на минуту города. На набережной чихали и шелестели шинами машины, кричали люди, лаяли собаки, гремела музыка с проплывающих под окнами прогулочных пароходов, отчаянно выла сигнализация. Город провожал белые ночи. Непривычная серая хмарь, ни ночь ни день, тоже мешала спать.
И никаких тебе утренних птиц за окном, бесшабашных и рьяных в своем пении, просто музыка и крики сменились какофонией звуков от быстро уплотняющегося потока машин, солнце грело асфальт, выхлопы поднимались вверх, заползали в раскрытое окно как зарин-замановая газовая атака.
Неужели раньше, в той, долошковой жизни, Маша спокойно могла все это воспринимать? Ее не будили голоса и сирены под окнами, не мешали не прекращающие ни на минуту ездить автомобили, не мучила духота?
Совершенно разбитая Маша приняла душ – пожалуй, есть все-таки своя прелесть в жизни в большом городе, централизованный водопровод с избытком холодной и даже горячей воды – это великое достижение цивилизации, – позавтракала и принялась собираться на кладбище.
