Елена Михалкова - Дом одиноких сердец
– А денежку я тебе завтра занесу, договорились? – заулыбалась Сонька. – Ну, побежала я. Выздоравливай!
Первым же человеком, которого встретила Вика в училище после выздоровления, оказалась Лерка Егорова. Пока Вика раздевалась и сдавала дубленку в гардероб, Лерка следила за ее отражением в зеркале. Наконец, улучив момент, подошла к Вике, собиравшейся подниматься в классы, и на ухо спросила:
– А что с сапожками-то моими, а?
Вика вздрогнула и чуть не подскочила на месте.
– Егорова, ты так людей не пугай! – выдохнула она. – А то заикой стану!
– Так что с сапожками моими? – повторила Лерка, и голос ее звучал недобро.
– С чего они вдруг твоими-то стали? – вскинулась Вика.
– Да вроде мы с тобой обо всем договорились, – пожала плечами Егорова. – Договоренность исполнять надо. Или нет?
Вика почувствовала себя не в своей тарелке. Белобрысая Егорова никогда ей не нравилась. Лицо у Лерки было красивое, но какое-то острое, будто его составили из треугольников. И еще от нее пахло духами «Красная Москва», которые Вике очень хотелось иметь самой. Поэтому она и не любила Егорову. К тому же, стоя сейчас на лестнице, она поняла, что Егорова прекрасно знает о том, кому достались сапожки. И спрашивает Вику не всерьез, а лишь для того, чтобы ткнуть носом: вот, мол, мне пообещала, а обманула!
Оттого, что упрек был отчасти справедлив, Вика особенно разозлилась и высокомерно заметила, глядя на Лерку сверху вниз:
– Ты, Лерочка, меня не учи, что надо исполнять, а что нет. Я не хуже тебя знаю!
Лерка постояла, покривила губы, развернулась и ушла, не сказав ни слова.
«Хамье, – мысленно обозвала ее Вика. – Такой только в колхоз ехать… дояркой работать». А через десять минут уже выкинула Егорову из головы.
Трое суток спустя Вика сидела в кабинете, стены которого были выкрашены в грязно-болотный цвет, и отчаянно рыдала.
– Хватит блажить, хватит блажить-то! – прикрикнул на нее следователь, молодой парень лет двадцати шести. Кожа на лице у него была гладкая и румяная, как у ребенка. – Давай рассказывай, что еще продавала, спекулянтка!
– Я… не… не спекулянтка, – заикаясь, проговорила Вика. Все происходящее казалось ей кошмаром. – Вы ошиблись, я ни при чем!
– За попытку ввести следствие в заблуждение знаешь сколько тебе добавят? – следователь откинулся на спинку стула и закурил. – Много, голубушка, ой много. Ты же государство пытаешься обмануть, понимаешь? Хотя тебе не впервой…
– Я не виновата! – отчаянно выкрикнула Вика и снова заплакала. – Я правда не виновата!
– Не виновата? – тихо спросил следователь, встал со стула и обошел Вику сзади. Она съежилась. – Не виновата, говоришь? А вот на это ты что скажешь, голубушка?
Он швырнул на стол какую-то бумажку, и Вика вздрогнула. Потом сквозь слезы выхватила из текста, написанного красивым почерком, одну фразу. «В том числе предлагала купить сапоги иностранного происхождения, которые продала потом Рабиной Софье Михайловне…»
– Это Лерка Егорова написала! – ахнула она.
– Вот и чудненько, – обрадовался следователь, возвращаясь на свой стул и начиная что-то писать на бланке. – Хорошо, что отпираться не стала. Рассказывай, кому еще вещи продавала: когда, что именно, за сколько, у кого взяла.
– Вы… вы что? – опять начала заикаться Вика. – Я никому! Ничего! Я только эти сапоги – и все!
– Ну конечно, конечно, – следователь наморщил гладкий лоб и стал похож на магазинного пупса. – Так и запишем: вину признала частично.
– Я не частично, я целиком… – всхлипывала Вика.
– Тогда подписывай, раз целиком, – неожиданно грубо заорал на нее гладколицый. – Выкобенивается тут: то признала, то не признала… Внизу ставь подпись, дура!
Вика не помнила, как она вышла из высокого серого здания. Ничего не соображая, прошла два квартала, свернула в первый попавшийся сквер, занесенный снегом, и села на холодную скамейку. Руки замерзли, но варежек в карманах почему-то не оказалось. Она прижала руки к лицу и разрыдалась.
Жизнь закончилась, Вика это точно знала. Балет, театр, училище, подруги – всему наступил конец. Как и мечтам о выступлениях в Большом, толпах поклонников, цветах, аплодисментах и всем остальном, что обязательно должно было наступить в ее жизни, но по нелепой случайности уже никогда не наступит.
Она не очень представляла, что ее ждет дальше и почему ее не сразу посадили в камеру, а отпустили, но понимала: деваться ей некуда. Вика перестала рыдать и посмотрела на мокрые красные ладони. Может быть, повеситься? Или броситься с крыши? Но она знала, что не сможет – слишком страшно, а главное – навсегда . Слезы у нее высохли, и она смотрела перед собой пустыми глазами. Постепенно начало темнеть, зажглись фонари. Надо было вставать и идти домой, но Вика не могла подняться с места. Дома родители, дома ужин, дома была жизнь, которая теперь для нее закончилась. И возвращаться в эту закончившуюся жизнь было пыткой. Ведь предстояло рассказать родителям… Или им уже все рассказали?
У нее закружилась голова, потому что она очень давно ничего не ела. Вика попробовала встать, но снова упала на скамейку. Следствие, потом суд, затем – тюрьма. Вот что ее ждет. Она попыталась вспомнить, что было написано на том большом листе, который она подписала, но ей вспоминалось только «В том числе предлагала купить сапоги иностранного происхождения…». Иностранное происхождение сапог показалось ей вдруг очень смешным, и Вика истерично рассмеялась. Смех перешел в икоту, которая никак не прекращалась, потом в рыдания и опять в икоту. Так она и икала, сидя на холодной скамейке и глядя, как на сугробах становятся все ярче желтые круги от фонарей.
Мысленно она раз за разом возвращалась в тот вечер, когда Сонька пришла навестить ее, и переигрывала все по новой: вот Сонька предлагает ей деньги, а она отказывается. Или еще раньше – до прихода Соньки она прячет сапоги в тумбочку. Да, лучше спрятать, никому не показывать, чтобы Сонька и знать не знала про злосчастные чудо-сапоги. Или наоборот – показать, но отказаться от денег? Да, так, конечно, лучше, хотя Сонька наверняка обиделась бы. Впрочем, что ей за дело до Сонькиной обиды – главное, что у нее, у Вики, все тогда было бы в порядке!
Вика подняла красные глаза и огляделась. И поняла, что переиграть уже ничего нельзя – она все уже сделала. Показала Соньке сапоги. Продала. Отказала Егоровой.
Вика попыталась опять заплакать, но слезы почему-то не лились, и она тихонько заскулила, уткнув лицо в промерзлый рукав дубленки.
– Эй, ты что воешь? – раздался мужской голос, и кто-то решительно приподнял Викино лицо за подбородок.
Она закрыла глаза.
– Вика, ты, что ли? – удивился человек, и она посмотрела на него.
В первый момент она не поняла, что это за незнакомый вальяжный мужик, который так уверенно называет ее по имени, но в следующую секунду вспомнила. Иван Степанович! Иван Степанович Гузеев, отец Степки Гузеева, который учился раньше в училище, но на третий год бросил и перешел в какую-то элитную спецшколу.
Со Степкой Вика дружила, даже была у него на дне рождения, от которого у нее остались странные воспоминания: большущая квартира с громадной сверкающей люстрой в зале, свисающей почти до стола, очень много взрослых и совсем немного подростков. Только сам именинник Степка, она, да еще двоюродный брат Степки – толстый молчаливый мальчик. Ей тогда было скучно. Но Ивана Степановича она хорошо запомнила: гости говорили тосты, обращаясь почему-то к нему, а не к Степке, и, когда Иван Степанович в конце тоста что-нибудь говорил, все начинали смеяться. Она не понимала почему, но тоже послушно смеялась вместе со всеми. Даже странно – столько времени прошло, а она запомнила папу Гузеева. Наверное, потому, что он был очень самоуверенный.
– Здравствуйте, Иван Степанович, – прошептала она. – А вы что здесь делаете?
– А ты что здесь делаешь? – усмехнулся тот. – С мальчиком поссорилась?
Он лукаво подмигнул. На Вику нахлынуло все то, что случилось с ней сегодня, и она снова зарыдала.
– Да ты что? Эй, не реви! Или что серьезное случилось? – Голос Ивана Степановича из насмешливого стал обеспокоенным. – Ладно, хватит тут мерзнуть, пойдем-ка в машине побеседуем.
Вика послушно встала и побрела за широкой спиной старшего Гузеева. В большой машине было тепло, за рулем кто-то сидел. «Шофер», – догадалась она.
– Рассказывай, красавица, – приказал Гузеев, усевшись рядом с ней на заднее сиденье. – Коля, поехали.
Вике хватило двадцати минут, чтобы передать все события последних дней. Иван Степанович послушал, покивал, один раз одобрительно усмехнулся и заметил:
– Молодец, хорошо работает.
Но Вика не поняла, к чему это он. Закончив рассказывать, она закрыла глаза и постаралась не разреветься опять.
– В общем, не хлюпай, – посоветовал Иван Степанович. – Коля тебя сейчас домой отвезет. Слышь, Коль?
