Карина Тихонова - Дневник его любовницы, или Дети лета
Я уселся за письменный стол и тяжело вздохнул. Месяц… За месяц я могу собственный роман написать…
«Ладно, — решил я после небольших колебаний. — Обещал помочь — изволь помогать. Иди до конца. Нужно будет переписать Сашкин роман, значит перепишешь. В конце концов, издадут ее книгу, она, возможно, успокоится. Надо же сделать приятное человеку! Два года ждет! И, между прочим, пашет на меня, как савраска! Где бы я нашел такую секретаршу?»
«Ты платишь ей неплохую зарплату», — снова выступила совесть в мою защиту. Странно. Обычно мы с моей совестью находимся на противоположных баррикадах.
«Да, — признал я. — Плачу».
«Ты молодец», — повторила совесть, и я удивился еще сильней.
С чего она это сегодня такая добрая? С чего вообще я впал в такую эйфорию?
Ладно. Заканчиваем курить фимиам, приступаем к делу.
Я придвинулся поближе к столу, наклонился к вазе с розами и вдохнул упоительный запах раскрывшихся бутонов. Нужно поменять воду.
Я поднялся с места, взял вазу, и в этот момент на стол со стуком упало что-то небольшое, четырехугольное.
Ах, да! Я же вчера оставил на столе фотографию прадеда с прелестной блоковской незнакомкой, которая мне так понравилась!
Я поднял снимок, лежавший лицом вниз, поискал взглядом к чему бы его прислонить. Стол у меня большой, но я не люблю, когда на его поверхности горой свалены разные предметы. Поэтому кроме монитора, компьютерной клавиатуры, вазы с цветами и моего маленького телефона на столе ничего больше нет.
— Полежи пока тут, — сказал я и опустил фотографию на стол. — Сейчас воду поменяю и снова…
Тут мой взгляд, наконец, упал на снимок. Я икнул и присел на краешек кровати. Руки ослабели, пальцы разжались. Хрустальная тяжелая ваза с грохотом упала на пол и разлетелась по комнате сверкающими колючими осколками. Мне на ногу плеснула щедрая порция воды, носки немедленно промокли.
Но я сидел неподвижно, как истукан и смотрел на небольшой четырехугольный снимок, лежавший на столе.
Это был тот самый снимок, который я оставил перед уходом из кабинета. И все же он отличался от предыдущего одной маленькой деталью. Знаете, есть такой тест на наблюдательность: «Найдите десять отличий».
Здесь отличие было только одно, и его не нужно было долго искать. Оно просто бросалось в глаза.
Незнакомка с фотографии исчезла.
Прадед стоял за пустым стулом, я теперь отчетливо видел его темные брюки, заглаженные стрелкой. Вчера эту подробность мне разглядеть не удалось. Ее скрывала фигура женщины, сидевшей на стуле.
Отлично просматривался теперь и сам стул: массивный, с резной готической спинкой…
— Бред, — произнес чей-то голос, и я понял, что сказал это сам.
Я немного пришел в себя и взял фотографию со стола. Руки дрожали мелкой алкогольной дрожью.
Я поднес снимок к самым глазам, но ничего не изменилось. Незнакомки на снимке по-прежнему не было. Прадед стоял за спинкой пустого старинного стула и улыбался мне холодной ненатуральной улыбкой.
— Бред, — повторил я окрепшим голосом.
Открыл ящик стола, в которые забросил остальные фотографии, быстро перебрал кусочки картона. Перебрал и бросил их обратно в ящик. Незнакомки на снимках не было.
То есть ее не было на остальных снимках и вчера. Незнакомка присутствовала только на одной фотографии, но я решил, что все перепутал, и поставил на стол фото прадеда, вместо парного снимка с неизвестной мне женщиной. По всем законам логики, парны снимок прадеда и незнакомки должен был находиться в столе, среди остальных фотографий. Но в столе его не было. Его нигде не было.
— Я уронил его по дороге в дом, — сказал я дрожащим голосом.
Поднялся со стула и почти бегом бросился в сад. По пути я рыскал под ногами взглядом голодного уличного пса. Но искал совершенно напрасно. Снимка нигде не было.
Я дошел до скамейки и присел на нее. В голове теснились неприятные тревожные мысли.
Кого я пытаюсь обмануть?! Самого себя, что ли?! Ведь я прекрасно помню, как любовался изображением молодой женщины в оранжевом свете кабинетного торшера! Я не терял снимок в саду! Я принес его в дом! Где же он тогда? Вернее, где незнакомка, бывшая на снимке?
— Я схожу с ума, — сказал я больным голосом и тронул висок. Сверху упало что-то мокрое. Я поднял голову и получил в лицо целую очередь крупных капель, высыпавшихся из серого облака над поселком.
Дождь отрезвил меня и заставил взять себя в руки. Я поднялся, пошатываясь на слабых ногах, дошел до дома. Захлопнул входную дверь и тщательно запер ее. Огляделся вокруг, словно прикидывал, чем можно забаррикадироваться для большей безопасности.
— Я схожу с ума, — повторил я. Потряс головой, отгоняя наваждение, и отправился в свой кабинет.
Перед дверью я пугливо затормозил. Мне показалось, что в комнате кто-то ходит.
Минуту я стоял перед закрытой дверью, припав к ней ухом. Но в кабинете царила тишина, и я устыдился своего отвратительного невроза. Решительно рванул на себя ручку и вошел в комнату. Пусто. Слава богу, пусто.
За открытым окном сверкнул ослепительный бесшумный зигзаг, в небесах взорвалась тяжелая бомба, раскатилась вокруг маленькими сердитыми барабанчиками. Дождь соткал прозрачную целлофановую занавеску, приглушил буйную яркость цветущего сада. Капли атаковали землю с яростным упорством осиного роя, дождь бил по подоконнику и заливал янтарный паркет.
На негнущихся ногах я подошел к окну и прикрыл створку. Оглянулся с некоторым страхом. Почему мне все время кажется, что за моей спиной кто-то стоит?
Комната была пуста.
Я вытер ладонью мокрое лицо. Посмотрел на пол возле стола, где лежали осколки разбитой вазы. Вода растеклась вокруг неподвижных желтых роз, часть лепестков рассыпалась и плавала на поверхности. Почему-то мне на ум пришли трупы, лежащие в собственной крови. Глупость какая! Чьи трупы? Почему трупы?
— Я сейчас все уберу, — произнес я. Тишина, царившая в доме, давила на психику все сильней. — Я все уберу, потом сяду за стол и позвоню Наталье Ивановне. Наверняка я вчера что-то напутал. Наверняка никакой незнакомки на фотографии не было. Это все мое воображение. Мое проклятое воображение.
Я ненавидел свое воображение. Еще в далеком детстве оно постоянно подкладывало мне свинью. Я жил по законам придуманного, несуществующего мира, который для меня был в сто раз реальней и интересней мира существующего. Я пытался поделиться своим миром с окружающими, пригласить их в гости, что ли… Но меня называли врунишкой, и это в лучшем случае. Иногда случались вещи и похуже. Проклятое воображение!
Я примирился с ним только тогда, когда начал писать книги. Вот здесь я позволил своему воображению развернуться так, как ему было угодно. И оно разворачивалось в полотно такой длины и ширины, что у меня не всегда получалось окинуть его взглядом. Воображение выходило из подчинения, начинало создавать свой собственный мир, помыкало мною и диктовало свои условия. Я терпел, скрепя сердце, потому что в литературе хорошее воображение относится к категории плюсов, а не минусов. Романы читателям нравились. Издатель был мною доволен, я получил возможность приличного существования, но это… Это уже выходит за все возможные рамки!
— Ты все выдумало, — сказал я своему воображению. — Никакой женщины на фотографии вчера не было. Тебе захотелось романтики, небольшого любовного приключения, вот ты и потребовало появления прелестной незнакомки. Но я тебя сейчас выведу на чистую воду. Сейчас все уберу, позвоню Наталье Ивановне, и она подтвердит, что никакой женщины на фотографии не было. Не было, понятно?!
Воображение трусливо молчало. Наверное, само поняло, что заигралось и зашло слишком далеко.
Я принес из кухни поднос, собрал на нем осколки вазы, разлетевшиеся по комнате. Аккуратно отряхнул растрепанный букет, немного поколебался и вынес цветы на веранду, предварительно сунув опавшие розы в стеклянную банку. Почему-то держать их перед глазами было выше моих сил. Потом я вытер лужу возле стола, с горечью отметил, что на полу образовались глубокие царапины. Придется как-то маскировать изъяны на сверкающем паркете. Стол, что ли, немного передвинуть?
Я отошел в сторону, склонил голову набок, прикинул изменения в интерьере. Да, можно отодвинуть. Только одному мне не справиться, стол слишком тяжелый. Придется звать на помощь друзей. Интересно, кого я могу позвать на помощь?
Не выпуская из рук мокрую тряпку, я присел на край дивана. Вопрос, конечно, интересный. Получается, что кроме Глеба мне звать на помощь некого. Ах, да! Еще у меня есть визитная карточка некого Егора!
Я представил себе, как набираю заветный номер, написанный от руки, и говорю взволнованным голосом:
— Егор, мне срочно нужна помощь, чтобы передвинуть стол в моем кабинете!
