Андраш Тотис - Убийство в четыре хода
— Нельзя ли уточнить, в котором часу вы заходили к мадам Вуатье?
— Около десяти утра. — Монэ сидела, строго выпрямив спину, и выжидательно смотрела на полицейских.
— В каком состоянии была старушка, когда вы уходили?
— Она была жива, — холодно отрезала мадемуазель Моне.
— Я имел в виду ее настроение, — удивленно пояснил Альбер. — Она не упоминала, что ждет посетителей?
— Она была в хорошем расположении духа и собиралась после обеда выйти погулять.
— Одна?
— С кем же еще? Хотя… в таком приподнятом настроении она бывала всякий раз, когда ей удавалось завести очередное знакомство. Она невероятно любила поговорить, а общаться ей было не с кем. Поэтому, когда чувствовала себя бодрее, она отправлялась гулять в надежде подцепить собеседника.
— Вы хотите сказать, что накануне того дня она завела очередное знакомство, похвасталась своими сбережениями, а этот ее новый знакомец пробрался к ней домой и убил ее?
— Вполне возможно. В этом квартале все возможно.
Лелака так и подмывало возразить, что в другом квартале тоже. Труп старухи обнаружили в половине второго. Точнее, обнаружила соседская собака. Мадам Вуатье постоянно подкармливала животное. Летом, когда двери квартир не запирались, собака забегала к старушке. На сей раз, когда хозяин повел собаку гулять, та остановилась у знакомой двери и возбужденно залаяла, тычась носом в порог. Затем, прежде чем хозяин успел потянуть за поводок и увести ее, собака нажала передними лапами на ручку незапертой двери и ворвалась в квартиру. Несчастная старуха! Вот уж поистине не скажешь: умерла в одиночестве, никому не нужная, и даже ни одна собака к ней носа не сунула.
— Когда вы собирались наведаться к своей подопечной снова?
— Сегодня. Обычно я заходила к ней два-три раза в неделю, — она вздохнула. — Знаю, что этого мало, но на большее никак времени не выкроишь.
— Вполне понятно, — вежливо отозвался Альбер.
— Вам-то, может, и понятно! — вспылила мадемуазель Монэ. — А каково несчастному больному, который ждет не дождется живого участия? Через два дня на третий заскочишь минут на десять и дальше бежишь. А-а… гроша ломаного такая помощь не стоит!
Словом, если б не собака, то труп убитой обнаружила бы эта преисполненная чувства долга женщина неопределенных дет. Обнаружила бы сегодня, то есть через два дня после убийства.
— Вы знали, что мадам Дюбуа и остальные женщины следили за квартирой номер четыре?
— Нет. А в чем дело?
— Их интересовало, сколько мужчин туда захаживает.
— Гнусные твари!
В голосе ее прозвучало такое нескрываемое отвращение, что оба полицейских невольно отшатнулись.
— Дуры ненормальные! Вот в чем наша основная беда. Если вдруг отыщется женщина, которая не побоится жить так, как ей хочется, то против нее ополчаются не мужчины, а именно женщины. Один к одному как в Америке, когда демонстрацию в негритянском гетто разгоняют негры-полицейские. Верно?
— Нет, не верно, — ответил Альбер. — Негры-полицейские не завидуют неграм-демонстрантам, а соседки завидуют мадемуазель Потье.
— Завидуют! — взорвалась барышня Монэ. — А спрашивается, почему? Да потому, что привыкли: в глазах окружающих мало-мальски ценится лишь та женщина, которая нужна мужчинам. Так воспитывали их с малолетства. Но женщины сроду в этом не признаются. На этом основывается их господство.
— Вот это да! — вырвалось у Буасси.
— Однако же вы умеете постоять за себя, — одобрительно заметил Альбер.
— Да, умею! — с вызовом ответила мадемуазель Моне. — Что тут плохого?
— Вы достаточно умны и отважны, способны мгновенно принимать решения, — продолжал Лелак двусмысленные комплименты. Мари Монэ, прищурив глаза, напряженно внимала. Ей было и лестно, и страшно это слышать. — Законы, установленные лично вами, вы почитаете превыше тех, что установлены обществом. Ведь общество развращено, безнравственно, не так ли? И обществом этим по-прежнему управляют мужчины, общество подавляет слабых, эксплуатирует угнетенных… Верно я говорю?
Мари Монэ молча выслушала эту тираду, затем вскинула голову, посмотрела в глаза Альберу. Глаза ее сверкали и лицо можно было бы назвать похорошевшим, если бы не это препротивное, вызывающее выражение.
— Верно! — звонким голосом ответила барышня.
Альбер мог бы поклясться, что в ее воображении эта сцена выглядит следующим образом: палачи в полицейской форме подвергают пыткам хрупкую женщину и дивятся ее мужеству, когда она бросает им правду в глаза. «Да-а, это крепкий орешек, еще намучаешься, пока расколешь», — подумал он.
— Чем не угодила вам тетушка Вуатье? — невозмутимо поинтересовался он.
— Не понимаю…
— Замысел был очень недурен. Труп обнаружат двое суток спустя. Поди узнай, кто за это время мог пробраться к несчастной старухе и забрать деньги. Ведь ни одной живой душе не пришло бы в голову заподозрить самоотверженную попечительницу престарелых?
— Вы подозреваете меня? — через силу выговорила мадемуазель Монэ.
— Да, — признался Альбер. — Замысел-то не удался. Убийство обнаружили в тот же день, а завистливые кумушки непрестанно следили за входом и видели, что к тетушке Вуатье никто не входил. Что из этого следует?
— Из этого следуете, что вы сошли с ума! Тут можно бы сделать десяток разных выводов, но вы хватаетесь за первый попавшийся. Нет чтобы усомниться в показаниях мадам Дюбуа! Ведь она могла отлучиться по нужде или выйти на кухню за чашкой кофе и при этом утверждать, будто целый день не отходила от окна. А вы принимаете ее слова за чистую монету. С таким же успехом эта Дюбуа могла и сама воспользоваться удобным случаем, когда соседки поручили ей дежурить у окна. Прокралась к старухе, угробила ее, а потом заявила, будто она, мол, никого постороннего не видела. Если этой бабе заплатить хорошенько, она и глазом не моргнув всех жильцов на тот свет отправит. Вот вам, пожалуйста, чем не подозреваемая?
— Откуда ей было знать, что собака…
Мадемуазель Монэ не дала ему договорить.
— Почему вы так упорно стоите на своем?! Да она много раз имела возможность убедиться, что собака забегает к старухе!
— Какая одежда была на вас позавчера?
Мари Монэ молчала. Унизительный факт, что полицейский не желает считаться с ее аргументами, отбил у нее охоту продолжать разговор.
— Мадам Дюбуа наверняка помнит.
— На мне был этот же самый костюм. Мой гардероб не настолько богат, чтобы каждый день менять туалеты.
— Тогда попрошу вас переодеться. Я бы хотел отправить этот костюм в лабораторию.
— Зачем? Чтобы выяснить факт, и без того известный: я действительно была там позавчера утром?
— Стирали вы этот костюм? Вряд ли. Он бы не успел так быстро просохнуть. Выглядит он чистым, и все же не исключено, что на нем остались пятна крови.
Уставясь на него широко раскрытыми глазами, Мари Монэ удивленно протянула:
— Да ведь вы меня ненавидите! Вы просто не в состоянии смириться с тем, что бывают такие женщины, как я. Вам это настолько не по душе, что вы способны заподозрить меня даже в убийстве.
В сущности так оно и было. И в Альбере все больше крепла уверенность, что он не ошибся. Ему хотелось окончить этот бессмысленный спор. Он взглянул на Буасси, который, похоже, собирался что-то сказать, но затем передумал.
— Прошу следовать с нами в управление, — сказал он, поднимаясь.
Заставить ее подчиниться оказалось делом нелегким. Пришлось втолковывать ей, что это не арест, просто в полиции занесут ее показания в протокол. Барышня успокоилась. Если он хоть чуть разбирается в людях, Мари Монэ виновна. В противном случае, она непременно натягивала бы струну до отказа, чтобы в полицию ее везли в наручниках. Это был бы ее звездный час. Апофеоз мученичества без какой бы то ни было доли риска. Очаровательная юная дева в когтях закона! На деле все вышло иначе. Ей не удалось вдоволь насладиться своей ролью. Она не решилась сказать, что подчинится только грубой силе, опасаясь, как бы ее не поймали на слове. В позе оскорбленной добродетели она прошествовала с ними вниз по лестнице и уселась в машину с таким брезгливым видом, будто боялась запачкаться.
Альбер постарался сплавить барышню Монэ на других. Сначала препоручил ее заботам женщины-агента, которая повела Монэ к фотографу и дактилоскописту, заставила ее переодеться и отправила одежду в лабораторию. Затем Альбер направился к комиссару. Корентэн был поглощен изучением какой-то бумаги, густо покрытой машинописными строчками. От шефа исходил свежий запах одеколона, а галстук был чуть ярче тех, какими он пользовался обычно. Альбер перебрал в уме всех женщин, работавших на этом этаже, но ни одна кандидатура не показалась подходящей. Наверное, виновницу «парада» следует искать на других этажах…
