Василий Казаринов - Кавалер по найму
Не думаю, что они видят нечто интересное. Возможно, мышка читает, лежа на кровати. Или принимает душ. Или ест. Или просто смотрит сквозь стекло в зал — на то, как едят другие.
— Мне надо с этой девочкой переговорить.
Маэстро поднял на меня изумленный взгляд и покачнулся на табуретке.
— Да вы что!.. Туда — особенно вечером — доступ закрыт.
Ах да. Одиночество женщины. Таковы законы жанра.
— Я мигом. Это не нарушит таинство твоей инсталляции.
— И речи быть не может.
Я сполз с табуретки, окинул собеседника взглядом: рыжие сандалии из тонкой мягкой кожи, просторные, сливочного оттенка брюки, прикрытые ниспадавшим до колен балахоном. Ткань легкая, типично летняя, это облегчает дело. Равно как и то, что он сидит вполоборота ко мне, широко расставив ноги.
Туда, между ног, я и протянул руку — так сдавил его мошонку, что маэстро, тонко и протяжно взвыв, распахнул рот, а водянистые его глаза налились кровью.
Перипетии мирной беседы от внимания бармена не ускользнули. Бросив протирочную тряпку, он приблизился к нам и деликатно склонил к плечу обрызганную сединой голову.
— Я могу помочь? — бархатным баритоном осведомился он.
— Да. Скажите, из бара можно сделать заказ на кухню?
— Вполне.
— Что вы скажете о свежей, парной зайчатине?
— Ну… Это дело вкуса.
— Да, — кивнул я, глядя в перекошенное гримасой боли лицо маэстро, — конечно, дело вкуса. Видите ли, я в этом кое-что смыслю. По той причине, что зайчатина входит в мой рацион. Так вот, знаете, что в этой дичи самое-самое?
— Грудка?
— Нет, — мотнул я головой и напряг кулак. — Это заячьи яйца. Будьте добры, дайте тарелку. Сейчас я положу в нее пару свежайших яиц, а вы отнесете этот полуфабрикат на кухню и попросите повара отварить их.
— С удовольствием! — бармен выставил на стол тарелочку, сухая улыбка тронула его губы.
Как видно, работник барной стойки был не в восторге от маэстро, который сидит тут целыми днями и опустошает на дармовщинку его запасы дорогого виски. Иначе трудно было объяснить, почему бармен не вызвал охрану, а, напротив, с иезуитским выражением на лице наблюдал за экзекуцией.
— Ну все, все… — с трудом вытолкнул из побелевшего рта маэстро. — Надо так надо. Бери ключ, псих. Тут он, в кармане.
Я ослабил хватку, достал из нагрудного кармана его балахона ключ, подбросил на ладони и пошел к выходу из бара.
Мышиную норку освещали, тщательно прорисовывая детали обстановки, люминесцентные лампы, сплошным, приглушенно гудящим поясом охватывающие стены под самым потолком.
Она лежала на кровати, подперев щеку ладонью, и читала.
— Здравствуй, — сказал я, опускаясь на табуретку. — Твой отец… Он вернулся. И передает тебе привет.
Она вздрогнула, села на кровати, подтянула колени к груди и, плотно обхватив их руками, застыла в напряженной позе.
— Господи, — чуть слышно выдохнула она, — он же убьет меня. Если узнает… Если найдет и увидит…
— Да вряд ли найдет… Как?
— Ты его не знаешь… Найдет.
Все может быть, подумал я, на то он и следопыт.
— А почему ты здесь, если не секрет? — спросил я, вертя головой.
— Да нет…
В самом деле не секрет: кое-как ей удалось выкарабкаться из той «загранкомандировки». Ее, как и Ласточку, потихоньку начали приучать к наркотикам. Просто ей повезло больше — удалось сбежать через полгода, добраться до нашего консульства. Вернулась, устроилась учительницей танцев в Центре детского творчества, который размещался в бывшем Дворце пионеров. Хороший Центр, отличный концертный зал, спортзал, бассейн. Но его недавно закрыли, всех сотрудников разогнали. Теперь там, после перестройки, будет закрытый релакс-клуб. Понятное дело, для богатой публики. А здесь, за стеклом, хоть какие-то деньги… До окончания контракта осталась неделя.
— А кто ты? — спросила она.
Я рассказал.
— Как Ванечка?
Я рассказал.
— Господи… — Она шмыгнула носом и заплакала.
Я молчал, не зная, куда девать руки, наконец нашел им применение, нащупав в кармане пиджака сигаретную пачку, вынул ее, повертел в пальцах. Она кивнула: кури.
— Как ты попала?.. Ну туда.
— Да как… Обычно. Увидела рекламку в газете, позвонила. Приятный мужской голос предложил рассказать о себе. Рассказала. Он ответил: ого, как это мило, вы нам подходите, заходите. Правда, генерального директора фирмы, Леонида Ефимовича, сейчас нет на месте, он в отъезде, как раз там, в Греции, но это не беда. Я подхватилась и пришла.
Она умолкла, прикрыв глаза. Пальцы ее, теребящие носовой платок, мелко подрагивали.
— Не хочешь — не рассказывай… — Я погладил ее по голове.
— Да нет, почему… — Она встряхнулась и, глядя сквозь меня, продолжала; — Фирма располагалась в одном из сталинских домов на Садовом, неподалеку от Калининского проспекта, вход со двора… Козырек над лесенкой в подвальное помещение, черная железная дверь… Меня это не особенно удивило — в те времена все фирмы ютились по подвалам, не то что теперь… Ну вот, вошла, внутри там все здорово было отделано: стены обшиты светлым пластиком, компьютер в приемной, мягкая кожаная мебель, ковровое покрытие на полу, кондиционер прохладно дышит — словом, очень солидно. Принял меня такой импозантный дядечка. Твидовый пиджак, рубашка без галстука, шейный платок, перстень с камнем на пальце — типичная наружность импресарио. Ах, как это мило, что вы нашли время. Давайте заключим быстренько договор, а детали обсудим…
Она поморщилась, массируя пальцами виски.
— Обсудим… Как-то он странно выразился… Обсудим — то ли априори, то ли…
Я напрягся и, подавшись вперед, опустил руку на ее плечо:
— Лиза, еще разок. Может быть, он сказал «обсудим a posteriore»?
— Похоже… А что это значит?
— Это из латыни. А значит — задним числом.
Незажженная сигарета, которую я вертел в пальцах, сломалась, табак просыпался в ладонь.
— Лиза, — тихо сказал я, — была ведь еще одна деталь… У него такие беспокойные пальцы, да? И он во время разговора постоянно теребит свой роскошный перстень, покручивает его на пальце, да?
— Именно так… Ты его знаешь?
Еще бы. Всего несколько дней назад мы с ним сидели в роскошном офисе в двух шагах отсюда и обсуждали кое-какие дела под присмотром бронзовой птицы на столе, и он по привычке обронил эту фразу: детали обсудим a posteriore.
Я несколькими штрихами набросал портрет моего партнера по тем переговорам. Она энергично кивнула:
— Да, похоже… Ну вот. Он передал мои паспортные данные секретарше. Та быстро вернулась с договором на фирменном бланке, опять-таки очень солидном, с такой красивой шапкой: логотип, фирменные реквизиты… Он поставил штришок рядом с фамилией генерального директора: мол, распишусь сам, пока шеф в отъезде, у меня есть право подписи. Они быстро оформили выездные документы, а потом… Ой, что это с вами? — прохладными пальцами она схватила меня за руку.
— Сафьяновая папка Модеста… — тихо произнес я.
— Что? — спросила она.
— Нет, Лиза, ничего.
Ничего, за исключением того, что такой бланк договора я видел год назад, когда унес из разгромленного дома учителя его сафьяновую папку. А потом, заглянув в нее, испытал чувство крайней неловкости. Это были очень личные письма — какой-то женщины к Модесту, — а на дне, под этим эпистолярием, лежал похожий бланк: изящная шапка с логотипом, выходные данные фирмы, а под ней крупный заголовок — «Договор».
— Все, Лиза, пока. Мне пора на охоту…
Вернувшись в бар, я нашел маэстро дремлющим за столиком в темном углу. Я сунул ему в карман ключ, подошел к стойке и попросил бармена налить мне немного водки.
— Так вы раздумали делать заказ? — вежливо осведомился он.
— Нет. Он остается в силе. Хотя и с некоторыми поправками — касательно исходного продукта.
— Вот как? — усмехнулся бармен.
— Да. Это будут утиные яйца.
…Сафьяновую папку я нашел там, куда сунул год назад, — в шкафу, на верхней полке, под старыми лыжными свитерами.
Присел к столу, открыл. Аккуратно отложил стопку писем в сторону. На самом дне, словно надежно похороненный под слоем прошлого времени, лежал этот лист бумаги.
Логотип «Интернэшнл дэнс-шоу». Реквизиты. Адрес офиса.
Да, все верно. Подвальчик во дворе одного из парадных домов на Садовом кольце, о котором говорила Лиза.
Чуть ниже — шапка документа: «Договор». Имя Ласточки в графе «Участник». В правом нижнем углу — ее летящая подпись. Печать.
У меня поплыло перед глазами.
В левом нижнем углу, под графой «Генеральный директор», типографским способом набрано имя. Чуть ниже — размашистая, с изящным подвивом в стартовом полукружье буквы «Л» — подпись.
Я вдруг поймал себя на том, что онемела правая рука, — должно быть, все то время, пока я читал текст договора, составленного так, что «участник.» лишался всяческих прав, кулак мой был настолько сжат, что костяшки пальцев побелели.
