Орхан Памук - Имя мне – Красный
– Правда?
– Видишь эту бумажку? Тебе нужно будет войти в дедушкину комнату и передать ее Кара-эфенди, только так, чтобы дедушка не видел. Понятно?
– Понятно.
– Сделаешь?
– А что за тайна?
– Сначала отнеси бумажку, – сказала я и еще раз поцеловала Орхана в шею, от которой исходит такой приятный запах. Впрочем, приятным я назвала его по привычке. Дети уже давно не ходили в баню с Хайрийе, с тех пор как у Шевкета при виде голых женщин стала твердеть пиписька. – А про тайну я тебе потом расскажу. Ты у меня такой умница, такой красавец. А Шевкет злой. Он даже на маму руку поднимает.
– Не понесу бумажку, – заупрямился Орхан. – Я боюсь Кара-эфенди. Он отца убил.
– Это тебе Шевкет сказал, так? А ну сбегай позови его сюда!
Видимо, выражение лица у меня было очень сердитое – Орхан испуганно соскочил с моих коленей и убежал. А может, и обрадовался тоже: понял, что достанется не ему, а Шевкету. Вскоре они оба явились, запыхавшись от бега по лестнице. Шевкет в одной руке держал кусок пастилы, в другой – саблю.
– Ты сказал брату, что Кара-эфенди убил вашего отца. Только посмей еще раз сболтнуть подобное в этом доме! Вы должны любить и уважать Кара-эфенди, понятно? Вы же не хотите на всю жизнь остаться без отца?
– Я не хочу, чтобы он был моим отцом, – дерзко ответил Шевкет. – Я вернусь в наш дом, к дяде Хасану, и буду ждать настоящего отца.
Я так разозлилась, что влепила ему пощечину. Сабля, с которой он все никак не хотел расстаться, брякнулась на пол. Шевкет заплакал.
– Я хочу, чтобы отец вернулся!
Но я уже плакала еще горше, чем он.
– Нет больше вашего отца, не вернется он! Сироты вы, сироты, понятно, паршивцы?
Я рыдала так громко, что испугалась, как бы не услышали.
– Мы не паршивцы, – пробормотал Шевкет сквозь слезы.
Плакали мы долго, пока все слезы не выплакали. Мне показалось, что плачу я для того, чтобы слезы смягчили мое сердце, чтобы я стала добрее и лучше. Пока плакали, лежали в обнимку на тюфяке. Шевкет спрятал голову у меня на груди. Иногда, когда он так ко мне прижимается, я чувствую, что на самом деле он не спит. А я бы, может, и поспала, но не давали крутившиеся в голове мысли. Снизу, из кухни, доносился приятный запах померанца. Наконец я вскочила с тюфяка, да так резко, что мальчишки проснулись.
– Идите вниз, пусть Хайрийе вас накормит.
Я осталась одна в комнате. За окном падал снег. Я помолилась Аллаху, прося Его о помощи. Потом открыла Коран и, чтобы не так переживать за погибшего мужа, в который раз прочитала отрывок из суры «Али Имран», где говорится о том, что воины, погибшие на войне во имя Аллаха, обретут место в раю рядом с Ним. Показал ли отец Кара незаконченное изображение султана? Он предрекал этому рисунку небывалую силу убеждения: всякий на него посмотревший словно бы осмелится взглянуть в глаза настоящему султану и в страхе отведет взор.
Я позвала к себе Орхана, но на руки брать не стала, только расцеловала его в щеки.
– Ты же у меня храбрый, правда? Пойдешь сейчас в дедушкину комнату и отдашь Кара эту бумажку. Только чтобы дедушка не видел, хорошо?
– У меня зуб качается.
– Если хочешь, вырву его, когда вернешься. Подойди к Кара-эфенди, он удивится, обнимет тебя, и тогда ты тихонько передашь ему бумажку. Договорились?
– Я боюсь.
– Бояться нечего. Знаешь, кто хочет стать твоим отцом, кроме Кара? Дядя Хасан! Хочется тебе, чтобы дядя Хасан стал твоим отцом?
– Нет, не хочется.
– Тогда давай, Орхан, красавец мой, умный мой сын, иди. Не то смотри рассержусь. А будешь плакать, рассержусь еще сильнее.
Орхан покорно и безнадежно протянул мне свою ручонку, и я вложила в нее записку, свернутую несколько раз. О Аллах, помоги мне, ведь все ради этих сирот! Я взяла Орхана за руку и подвела к двери. На пороге он еще раз посмотрел на меня полными страха глазами.
Вернувшись в свое укрытие, я видела, как Орхан нерешительно заглянул в комнату, подошел к отцу и Кара, остановился в растерянности, бросил взгляд на смотровую дырочку, словно ища моей поддержки, и заплакал, однако потом собрался с духом и прильнул к Кара. Кара, человек сообразительный – а иначе он не заслуживал бы права стать отцом моих детей, – увидев, что Орхан невесть с чего приник к нему и плачет, не растерялся, а сразу проверил, нет ли чего в его кулачках.
Отец удивленно воззрился на них, но Орхан уже побежал к двери. Едва он вошел в комнату со стенным шкафом, я подхватила его, расцеловала и с ним на руках отправилась на кухню. Там я дала ему изюма, который он так любит, и сказала:
– Хайрийе, возьми детей и сходи на рыбный рынок, купи у Косты кефали для похлебки. Вот тебе двадцать акче. На все, что останется, на обратном пути купишь Орхану желтого инжира и сушеного кизила, а Шевкету – каленого гороха и суджука[78] с грецкими орехами. До вечернего намаза погуляй с ними, где им захочется, но только чтобы не замерзли.
Когда Хайрийе и дети оделись и ушли, в доме воцарилась приятная тишина. Я поднялась в свою комнату, достала спрятанное между пахнущими лавандой наволочками зеркало, которое сделал мой свекор и подарил мне муж, и повесила его на стену. Если отойти подальше, то можно, слегка наклоняя голову то туда, то сюда, осмотреть себя почти целиком. Жилет из красного сукна сидел неплохо, но мне захотелось надеть под него фиолетовую рубашку, которая была когда-то в мамином приданом. Я достала из сундука светло-зеленый бабушкин бешмет, который покойница сама расшила цветами, но он не подошел. Переодевая рубашку, я задрожала от холода, и вместе со мной задрожал огонек свечи. Сверху я, конечно, собиралась накинуть красное ферадже, подбитое лисьим мехом, но в последнюю минуту передумала и достала из сундука другое, мамин подарок – шерстяное, небесно-голубого цвета, широкое и длинное. Но тут из-за двери послышались голоса, и меня затрясло от волнения: Кара уходит! Я сняла мамино ферадже и надела свое, на меху, – пусть оно тесно мне в груди, все равно нравится. Затем я покрыла голову красивым платком и опустила на лицо льняное покрывало.
Кара-эфенди, разумеется, еще не вышел, я ошиблась от волнения. Пойду, пожалуй, а отцу потом скажу, что ходила с детьми за рыбой, подумала я и тихо, как кошка, спустилась по лестнице.
Осторожно притворила дверь, беззвучно прошла через двор. Выходя на улицу, остановилась и, отогнув покрывало, оглянулась на дом – он показался незнакомым, как будто и не наш.
На улице никого не было, даже кошки куда-то попрятались. Шел редкий снег. Поеживаясь от холода и волнения, я зашла в заброшенный сад, куда, казалось, вообще никогда не заглядывает солнце. Пахло прелыми листьями, сыростью и смертью. В самом доме мне стало куда спокойнее. Говорят, по ночам сюда приходят джинны, разводят в очаге огонь и устраивают веселье. От звука собственных шагов в пустом жилище становилось жутковато, поэтому я затаилась и стала ждать, не шевелясь. В саду послышался какой-то шорох, но потом снова все окутала тишина. Где-то неподалеку залаяла собака: я всех собак нашего квартала знаю по голосу, но эту не узнала.
И снова – тишина. Но теперь у меня появилось чувство, что в доме кто-то есть. Я замерла, боясь выдать свое присутствие. По улице, разговаривая, прошли какие-то люди. Я подумала о Хайрийе и мальчишках: как бы не замерзли, пронеси Аллах. Мне уже надоело прислушиваться к тишине, я начала жалеть, что пришла сюда. Кара не придет, я совершила ошибку, и теперь мне надо поскорее вернуться домой, пока унижение не стало нестерпимым. Я представила себе, что за мной следит Хасан, но не успела толком испугаться, как в саду послышались шаги. Дверь открылась.
Я вдруг быстро перебралась в другое место. Сама не знаю, зачем я это сделала, но сразу поняла: теперь, когда справа окошко, выходящее в сад, Кара увидит меня в волшебной игре света и тени, о которой твердит отец. Я опустила покрывало и стала ждать, прислушиваясь к звуку шагов.
Переступив порог, Кара увидел меня, прошел еще чуть-чуть и остановился. Мы смотрели друг на друга с расстояния пяти-шести шагов и молчали. Вблизи Кара выглядел более крепким и сильным, чем мне казалось, когда я смотрела в дырочку.
– Открой лицо, – шепотом попросил Кара. – Пожалуйста.
– Я замужняя женщина, жду мужа.
– Открой лицо, – все тот же шепот, – он никогда не вернется.
– Ты зачем позвал меня сюда – чтобы сообщить об этом?
– Нет, чтобы увидеть тебя. Я думал о тебе все эти двенадцать лет. Пожалуйста, открой лицо, дай мне увидеть тебя один только раз!
Я открыла лицо. Мне понравилось, как он смотрел на меня, не говоря ни слова, смотрел прямо в глаза.
– Оттого что ты стала женой и матерью, твоя красота расцвела еще больше, – проговорил он наконец. – Лицо твое теперь совсем другое, не такое, каким я его вспоминал.
