Евгения Грановская - Сон с четверга на пятницу
– Допустим. Но почему ты их истязала? Почему просто не лишала жизни?
– Потому что, прежде чем человек выздоровеет, он должен пройти через муки лечения. Вы доктор, и должны это знать.
– А почему сжигала тела?
– Зачем сжигала? Хм… Вы ведь сжигаете одежду после заразного больного?
Доктор поморщился от неприятного воспоминания. Потом открыл ящик стола и достал оттуда бутылку с недопитым коньяком.
3
– Не шевелись и не кричи, если не хочешь, чтобы я свернула тебе шею, – тихо и хрипло проговорила незнакомка.
Настя затихла, с ужасом глядя на широкое лицо женщины. Та наклонилась и, чуть прикрыв глаза, втянула ноздрями запах Насти.
– Пахнешь хорошо, – сказала она. – Ни мочи, ни дерьма. Как ты сюда попала?
– У меня в палате… санобработка, – ни жива ни мертва от страха, ответила Настя. Сглотнула слюну и добавила: – Я здесь пробуду до утра.
– Странно, – проговорила незнакомка задумчиво.
– Почему? – тихо пролепетала Настя.
– Потому что ко мне никого не селят. Ты знаешь, кто я?
Настя едва заметно качнула головой:
– Нет. Я… хотела познакомиться. Но вы спали.
– Меня зовут Дарья.
– А меня Настя.
Гизельс коснулась пальцами щеки Насти. Та вздрогнула и вся сжалась, боясь пошевелиться. Дарья усмехнулась.
– Ты боишься смерти?
– Нет, – ответила Настя.
– Я тебе не верю. Все боятся смерти.
– Но я не боюсь.
Некоторое время женщина с интересом ее разглядывала. А затем спросила:
– Почему?
– Потому что смерти нет, – ответила Настя.
Дарья посмотрела ей в глаза и спокойно уточнила:
– Ты сектантка?
– Нет, – сказала Настя.
– Значит, верующая? В церковь ходишь?
– Нет.
На широком лице женщины отобразилось недоумение.
– Тогда с чего ты взяла, что смерти нет?
– Потому что, когда мы умираем здесь, в этом мире, мы все равно продолжаем жить. Только не здесь.
– А где?
– В другом мире. – Настя слабо, чуть заметно улыбнулась. – Там, где все можно исправить.
Некоторое время Дарья Гизельс пребывала в задумчивости. Потом недоверчиво уточнила:
– Значит, есть мир, где я не сижу в психушке?
– Должен быть, – ответила Настя.
– И где мои родители живы?
– Наверное.
Дарья гортанно, хрипло выдохнула.
– Я не убью тебя, – сказала она. – Хотя мне очень хочется. Знаешь, почему?
– Нет, – тихо пробормотала Настя.
– Потому что они хотят, чтобы я тебя убила.
– Они? – Настя прищурилась. – Но зачем?
– Этого я не знаю. – Она снова помедлила и снова уточнила: – Значит, ты не веришь в смерть?
– Смерти нет, – произнесла Настя.
Дарья хмыкнула.
– Понимаю, что ты городишь чушь. Но городишь очень убедительно. Ты давно свихнулась?
– Я не сумасшедшая.
– Само собой. Мы тут все не сумасшедшие. Особенно я, – с иронией добавила она.
Настя села на кровати и взглянула на тускло освещенное лицо Дарьи. Широкие скулы, тонкий нос, пухлые губы. Глаза чуть раскосые, но при этом не по-восточному светлые. Голова коротко острижена, светлые волосы кажутся седыми.
– Ты убивала людей? – спросила Настя.
– Да, – спокойно ответила Дарья. – Но не сразу. Сперва я резала их на куски. А потом сшивала.
Настя почувствовала, как у нее пересохло в горле.
– Зачем?
– Ты этого не поймешь. – Взгляд Дарьи Гизельс стал задумчивым и мечтательным. – Когда я это делала, они еще были живы. Я будто заново их создавала. Как Бог. Макарский сказал, что у меня комплекс Франкенштейна.
– Бог не мучает людей, – проговорила Настя.
– Правда? – Гизельс чуть прищурилась. – Тогда почему ты здесь?
– Не знаю. Видимо, потому что в мире действует не только Бог.
– А кто еще? Уж не дьявол ли?
– Наверное.
– Значит, он сильнее Бога?
– Нет. Просто он… – Настя запнулась, подыскивая слова. – Просто он все время пытается все испортить.
– У него это хорошо получается, – сказала Дарья. – А знаешь почему?
– Почему?
Она снова чуть наклонилась над Настей и проговорила хриплым шепотом:
– Потому что наш мир создал не Бог. Его создал дьявол!
Гизельс тихо засмеялась, и от ее смеха по коже Насти пробежал холодок. Она вновь остро ощутила свою уязвимость и смертельную опасность, исходившую от сумасшедшей, в руках которой она оказалась.
Нужно было снова попытаться ее переиграть, но Настя не знала как.
– Тебе когда-нибудь было их жалко? – спросила она.
– Кого?
– Тех, кого ты…
Настя снова осеклась. «Зачем я об этом говорю?» – пронеслось у нее в голове.
– Тех, кого я убивала? – Дарья покачала головой. – Нет. Мне это нравилось. Я делала то, что делает Он.
– Он?
– Тот, кто создал наш мир. Он сказал, что мы созданы по его образу и подобию. Значит, мы такие же, как он. Он создает людей, чтобы мучить их. И мучает долго, всю жизнь. Я не такая злая. Они страдали всего по несколько дней. А потом я их сжигала.
Гизельс подняла кулак к лицу, раскрыла ладонь и дунула на нее, словно сдувала облачко пыли или пепла.
– Отпускала их на волю, – добавила она.
Настя облизнула сухие губы. Дарья покосилась на нее мерцающими глазами и вдруг спросила:
– Ты там была?
– Где? – не поняла Настя.
– В том мире, где ты счастлива.
– Да.
– Что ты для этого сделала?
– Для чего?
– Для того чтобы попасть в тот мир.
– Не знаю. Я просто засыпала.
– Засыпала? – Дарья подалась вперед. – Сможешь меня научить?
Настя напряженно улыбнулась.
– Не думаю, что я сейчас смогу уснуть, – сказала она. – Доктор давал мне лекарство. «Стиксовит». Но теперь мне его отменили.
– Это лекарство помогало тебе засыпать?
– Да.
Гизельс задумалась.
– Я знаю, что делать, – произнесла она после паузы.
Быстро поднялась с кровати Насти, прошла к своей, нагнулась, приподняла кровать за ножку (Настя удивилась тому, с какой легкостью она это сделала), подцепила ногтями паркетину, убрала ее и что-то достала из паза.
Потом так же быстро вернула паркетину на место и поставила на нее ножку кровати.
Плавно и беззвучно скользнула к Насте, присела на край кровати.
– Вот, смотри, – тихо сказала она и разжала кулак.
– Что это? – не поняла Настя.
– Ключи, – громким шепотом проговорила она. – От решетки, от двери и от шкафа с лекарствами. Я украла их много месяцев тому назад.
Теперь Настя и сама разглядела связку из трех ключей на железном колечке.
– Почему ты раньше ими не воспользовалась?
– Приберегала на черный день.
Настя посмотрела на ключи с сомнением.
– Я не смогу вывести тебя на волю, – сказала она. – Ты же понимаешь.
– Я не хочу на волю. Я хочу туда, где ты была. В другой мир! Ты ведь покажешь мне?
Настя сдвинула брови. Несколько секунд она размышляла, затем спросила:
– Когда?
– Прямо сейчас! – ответила Дарья, сжала ключи в кулаке и поднялась с кровати.
4
Доктор Макарский долил остатки коньяка в стакан и выбросил бутылку в урну для бумаг. Посмотрел на стакан. Тот мягко мерцал в тусклом свете, который давала настольная лампа.
Доктор взял стакан и отпил глоток коньяка. Коньяк жаркой волной пробежал по пищеводу. Очередная порция алкоголя мягко ударила в голову. Макарский улыбнулся и тихо пробормотал:
– Вот так-то лучше.
Впрочем, в улыбке его было больше скрытой горечи, чем радости. Доктор Макарский был стопроцентным ипохондриком. Кроме того, он ненавидел людей. Когда-то на заре своей карьеры он относился к пациентам с жалостью, видя в них больных, которые нуждались в его помощи. Но с годами, когда Макарский убедился в собственном бессилии, чувство жалости ушло, уступив место равнодушию.
Он понял, что психические болезни неизлечимы. Все, что может сделать врач, когда к нему поступает очередной свихнувшийся человек, это вколоть ему дозу успокоительного и ждать, что будет дальше. Вот и все. Максимум, на что способны лекарства (даже самые дорогие и современные), это купировать развитие болезни, замедлить его, да и то ненадолго.
Рано или поздно сумасшествие вернется и возместит свои потери с лихвой. Паранойя, шизофрения, психозы… Доктор Макарский давно не считал их своими врагами. Они были чем-то вроде компании шумных соседей, которые здорово тебе досаждают, но с которыми ничего нельзя поделать.
Макарский допил коньяк, жалея о том, что бутылка так быстро опустела. И тут по коридору загрохотали шаги, заставив доктора напрячься, потом дверь распахнулась, и взволнованный голос проговорил:
– Андрей Петрович, у нас ЧП!
– Что случилось? – спросил доктор Макарский.
– Пациентка Новицкая!
Он почувствовал, как сердце сдавило тисками, и, с трудом разжав губы, спросил:
– Да, и что с ней?
– Она в тяжелом состоянии!
– А Гизельс?
Охранник растерянно хлопнул ресницами.
– Гизельс? А что с Гизельс?
Макарский понял, что сказал не то, что следовало, и едва не выдал себя. На смену пришли любопытство и удивление.
