Марина Крамер - Алекс, или Девушки любят негодяев
— Я пойду. Но перед этим… погоди секунду, — совершенно спокойно попросил Алекс, и через секунду в трубке зазвенел голос Мэри:
— Марго! Марго, родная моя! Я в порядке, не волнуйся, я жива, здорова, все хорошо, моя девочка!
— Мэри… — выдохнула Марго, совершенно сбитая с толку. В том, что голос принадлежал подруге, она не сомневалась. Это точно она. Но как, как?! Кто из них врет?! А Мэри, меж тем, продолжала:
— Они просто перепутали, понимаешь? Костя целился в меня, а застрелил Надю — помнишь, она звонила тебе? Я тоже упала, но он ведь и не собирался убивать меня, я нужна ему зачем-то… Но он-то мне не нужен. Я сбежала…
— Мэри! — перебила Марго, вмиг поняв, как именно отомстить Алексу, как ударить, чтобы долго не мог разогнуться: — Мэри, беги от него. Он убьет тебя. Слышишь?! Приезжай ко мне, я придумаю что-нибудь. Но от него уходи. Спасайся, Мэри, я не переживу…
— Что? — переспросила Мэри, в трубке что-то зашуршало, и тут же снова заговорил Алекс:
— Дура ты, Марго. Какая же ты дура-а… ты так ничего и не поняла, да? Пока я не захочу, ни ты, ни она никуда не денетесь. Пока я не решу, что вы мне надоели. Можешь развлекаться со своим Джефом, я не против. Но Мэри трогать не смей, не зли меня, поняла?
— А то что?! — запальчиво выкрикнула Марго. — Что ты сделаешь, а?!
— Увидишь, — тихо и зло сказал Алекс, и Марго мгновенно поняла — все, пора прекращать. Этот тон не предвещал ничего хорошего, а Алекс никогда не угрожал впустую.
Она бросила трубку и упала ничком на кровать. Теперь все хотя бы прояснилось, Мэри жива — это уже много. Если Алекса не трогать, можно жить в мире и покое долго — если не всю жизнь. Он сейчас увлечен Мэри, а это дает Марго шанс на спокойную жизнь. Но… Как ей жить, зная, что именно Мэри обеспечивает ей это спокойствие? Мэри расплачивается за ее возможность жить так, как хочется, и с тем, с кем хочется.
Джеф погладил Марго по волосам и тихо попросил:
— Не надо плакать. Она взрослая женщина, сама разберется.
— Разберется, — буркнула Марго, не поворачиваясь. — Но я чувствую себя виноватой, что она сейчас с ним.
— Ты просто разозлилась за ложь, вот и все. Насколько я его знаю, он совсем даже не плох.
— Он совсем даже не хорош, — в тон ему возразила Марго. — Ты знаешь его не с той стороны.
— Это неважно, — Джеф усадил Марго себе на колени, обнял и положил голову ей на плечо. — Давай оставим их в покое, хорошо? Разберутся без нас.
Не то чтобы Марго была согласна с ним, но и повлиять на ситуацию никак не могла. Оставалось рассчитывать на то, что Мэри понимает, что делает. Вполне возможно, что все не так плохо: хотел просто уберечь от потрясения. В конце концов, ведь версию о женитьбе ему подбросила сама Марго, она прекрасно помнила этот разговор. Алекс только согласился. Выходит, она хотела быть обманутой…
«Вот же черт — я снова нашла ему оправдания. Снова он святой, а я виновата», — с досадой подумала Марго, обнимая Джефа и закрывая глаза.
* * *Алекс сидел за роялем в гостиной уже больше часа. Его руки с длинными красивыми пальцами безвольно лежали на клавишах, не в силах извлечь из инструмента ни единого звука. Он смотрел прямо перед собой и не видел ничего. Марго ушла. Она ушла — сама, по своей воле, и он теперь не может ничего, кроме как отпустить. Он уже отпускал ее так однажды — ничем хорошим не закончилось. Ее замужество было нелепым, мучительным и никчемным. Алекс честно ждал, когда же она сама разберется, чтобы потом не обвиняла его ни в чем. Она разобралась — неглупая все-таки девочка. Но к нему вернулась совсем ненадолго. Что будет сейчас? Кто знает… Сейчас все иначе — потому что есть Мэри.
Да, Мэри…
Он никак не мог понять, что происходит с ней. По глазам видел — страдает, мучается от его близости, но никак не может или не хочет решиться ни на какой шаг. Не позволяет прикоснуться к себе, обнять, поцеловать. Выглядит в такие моменты холодной статуей — можно обморозиться, дотронувшись. А глаза при этом несчастные, больные — как у Марго-младшей, когда она лежит в постели с простудой. Алекс решил не давить, не делать никаких попыток сблизиться — пусть придет сама, как тогда, в прошлый раз. Он донимал ее много ночей, приходил в комнату и сидел рядом, сжав тонкую руку в своих — больше ничего, но и этого было достаточно, чтобы заставить Мэри почувствовать свое одиночество, когда в одну из ночей он не пришел. Сама пришла, сама упала головой на грудь и плакала от этого невысказанного одиночества, от разрывающего ее изнутри желания. Он мог в тот момент сделать что угодно — и не встретил бы сопротивления. Но он не стал. Не потому, что не хотел. Просто решил продемонстрировать ей, кто тут хозяин, чье слово важнее. Захотел — дал, захотел — забрал назад. Глупо, да. Но Алекс не мог простить этой девчонке тех эмоций, которые она в нем пробуждала. Даже не этого — того, что видела и не отвечала.
Сейчас все еще сложнее. Мэри ненавидела зависимость, а уж зависимость от него — втройне, а теперь — в который уже раз — вынуждена была мириться. Алекс чувствовал ее напряженность, нервозность, сквозившую в каждом жесте. И только музыка… Только музыка по вечерам в полутемной гостиной выводила ее из этого состояния. Мэри погружалась в своеобразный транс и становилась почти прежней — улыбающейся, счастливой и совсем юной. В такие минуты Алекс благодарил свою мать за то, что заставила его заниматься музыкой всерьез. Теперь он мог часами играть по памяти что угодно — лишь бы видеть счастливые глаза этой странной рыжей девушки.
Если бы его спросили, считает ли он Мэри красивой, он затруднился бы с ответом. На его вкус Марго была намного лучше. Но в Мэри его притягивала не внешность. «Церебральный секс» — она так это называла в своем Интернет-дневнике, который он украдкой от нее почитывал. Да — секс, но не на физическом уровне, а такой вот — бесконтактный, но ведущий куда как к более сильным эмоциям. Самое интересное не тело заполучить, а душу, мысли. С Мэри было именно так, и это ощущение не могло соперничать ни с чем. В его жизни было несметное число молодых, красивых, порой очень известных женщин, чья внешность была картинно-правильной, журнально-глянцевой. Но с таким удовольствием проникать в чьи-то мысли он не мог. Да и не хотел, если разобраться. Они были неинтересны ему, эти куклы, он мог предсказать их слова, поступки и мысли на пять шагов вперед, а потому никаких эмоций не испытывал. Мэри же умела быть непредсказуемой совершенно, до абсурда. Именно это так притягивало Алекса в ней. И ему порой казалось, что сама Мэри находит в этом особое острое наслаждение — иначе почему она так часто пишет об этом?
* * *Утро вторника началось с небольшой словесной перепалки.
— Почему мне нельзя выйти? Я даже переодеться не могу — у меня только одни джинсы!
Алекс терпеливо, как отстающей в развитии пятикласснице, уже во второй раз объяснял Мэри причину. Его доводы, казалось, не действовали. Мэри упрямо натягивала сапоги в прихожей. Ничего не попишешь — придется ехать с ней и стараться обезопасить. Нельзя допустить контактов ни с полицией, ни с кем-либо еще.
— Мэри, обещай, что как только я скажу — мы сразу едем домой.
Она обернулась, посмотрела на него через плечо:
— Неужели ты думаешь, что я намерена целый день гулять по магазинам? Я терпеть этого не могу. Мне нужно всего часа полтора — два бутика, я прекрасно помню, где они, потому что бывала там с Марго.
У него отлегло от сердца — перспектива провести день в магазинном бреду не радовала. Алекс заставил Мэри повязать голову шарфом и надеть черные очки — Марго оставила свои, уезжая.
— Я так только сильнее внимание привлеку! — возмущалась Мэри, наблюдая в зеркало за тем, как он старательно прячет ее челку под шарф. — Зачем это?
— Да к тому, что твои рыжие волосы — как мишень, на них сразу взгляд останавливается, а нам это, как ты понимаешь, вообще ни к чему.
Она поворчала еще пару минут, но подчинилась и в машину села уже спокойная и даже улыбающаяся.
Жизнь с Мэри напоминала Алексу чечетку на жерле действующего вулкана, корриду с разъяренным быком, бег перед стадом диких зверей. Она запиралась на ночь в своей спальне и до утра стучала клавишами его старого ноутбука. Спала до обеда, выходила к столу неизменно злая, до третьей чашки кофе молчала и курила, глядя в стену перед собой. Алекс постоянно ждал, когда же оттуда вывалится кусок штукатурки… Ингрид, правда, никогда не жаловалась — Мэри не была грубой или придирчивой, не забывала поблагодарить за любую мелочь — это были ее единственные слова на немецком. Собственно, как и на французском. Только к вечеру Мэри начинала вести себя нормально, улыбалась, охотно разговаривала с ним, вечером после ужина просила сыграть что-то. В такие минуты она становилась совсем другой — задумчивой, тихой, отрешенной. Алекс буквально три вечера назад подловил момент, когда Мэри пребывала в расслабленном состоянии, и спросил, что она пишет ночами.
