Фридрих Незнанский - Москва-Сити
– Соня, милая! При чем тут женщина… Ты спрашиваешь, опасно ли? Я рад был бы сказать: нет, Соня, не опасно. Но не могу. И знаешь почему?
– Почему? – снова всхлипнула она.
– Потому что тот, кто меня продырявил, он на этом не успокоится, как мне ни тяжело тебе это говорить…
– Тебя потому и подстрелили. – Софико плакала все сильнее. – Что я, дура, что ли, не понимаю, почему ты дома не ночевал?
Этого еще не хватало! А он-то даже хвастался иной раз перед приятелями; вот что значит грузинская жена – умная, покорная, все понимающая… А она вон что – как любая другая баба… женщина… Нет, это она все же, наверно, от страха. За него, за себя, за семью…
– Соня, милая, не надо себя накручивать, – решительно сказал он, – все это ерунда, понимаешь? Главное – мы все пока живы, поэтому послушайся меня, сделай, как я говорю…
– Ой, как я за тебя боюсь, Георгий, любимый…
– Что за меня бояться, – все тем же неестественно-бодрым голосом ответил он. – Меня охраняют, поняла? И вообще, я думаю, все это какая-то случайность… Но тебе лучше уехать, – тут же спохватился он.
Нет, конечно, это была никакая не случайность, иначе с чего бы ему надо было отсылать из Москвы семью… Может, в каком-то другом случае он и не стал бы этого делать, но вот никак не выходило у него из головы Джамалово интервью, этот страшный его намек на то, что он, Георгий, не сделает глупость, поскольку очень любит жену и дочек.
Как все– таки это все странно: совсем недавно еще все они встречались в цековских коридорах, толковали о высоких коммунистических идеалах, а теперь почему-то стали чуть ли не врагами друг другу -что Джамал, который озвучивает скрытые угрозы его, Георгия Топуридзе, недругов, что хоть тот же Рождественский… А ведь когда-то Борис был даже его начальником, комсомольским, так сказать, гуру. Они вместе занимались таким перспективным делом, как научно-техническое творчество молодежи. А теперь они с Борисом схватываются на заседаниях московского правительства как самые настоящие противники, и даже сейчас Георгий Андреевич почувствовал, что выходит из себя, вспомнив, как Борис выступил с предложением поддержать проект строительства автодрома именно в Нагатинской пойме. Ведь совершенно очевидно, что дело тут нечисто, нечестно: в густозаселенном районе города, при нехватке земли, какой в этом смысл? Ан нет, бьет себя Борис в грудь, доказывает на голубом глазу, что лучше места и не найти…
Он вздохнул с досадой. Какого черта именно сейчас, в больнице, когда ему и без того худо, он должен думать о какой-то дряни?
Почему не вспомнить самое радостное, что у него было за последнее время, – Настю? Софико права и не права в своей ревности, потому что Настя – это совсем не то, что называется пошлым словом «измена», это что-то совсем другое… Он всегда считал как бы не вполне правильным для мужчины мечтать о женщине. Много чести! Настоящий мужчина думает о женщине, когда она рядом, перед глазами. Как ее заиметь? Чем ее задобрить, заинтересовать. А просто так… У настоящего мужчины ведь всегда есть то настоящее, чем можно занять голову… Но так он думал, пока не было Насти. Удивительное дело, он уже не мальчик, у него любимая и любящая жена, у него дочки, в которых он души не чает… А тут – как пуля, как удар в сердце – эта необыкновенная женщина… Но что, разве он не имеет на это права? Разве станет он меньше любить жену и дочек? Наоборот! И вообще, семья – это одно, а Настя – это другое. Она вновь заставила его почувствовать себя молодым, способным свернуть горы, хотя он уже, честно говоря, думал, что все – вступил в возраст, в котором ничего похожего на любовное сумасшествие у него больше не будет, что ничем таким жизнь его больше не удивит. Ух, как он ошибался!
Познакомились они на официальном банкете, которые Георгий Андреевич, как настоящий грузин, терпеть не мог. Он любил хорошие застолья – с вином, обильной домашней едой, а главное – особым застольным братством, где все доброжелательны друг к другу, где нет и не может быть врагов. Он и выпить любил, и тост произнести умел, и лезгинку сплясать, если надо, хотя больше, теперь уже на европейский манер, любил просто танцевать – ему нравилось дразнящее присутствие рядом чужих нарядных женщин, и танцы создавали иллюзию близости… А на официальных приемах все совсем не так: все застегнуты, все боятся, как бы, не дай бог, не выдать лишний раз подлинных чувств, а тосты такие, что застолье становится больше похожим на производственное собрание, ни о каком братстве и дружестве нет речи, наоборот, здесь пышным цветом расцветает чинопочитание и холуйство и никто не видит в этом ничего зазорного, постыдного, даже сам мэр, которого Георгий Андреевич считал похожим на мужика больше, чем любого из своих предыдущих начальников.
Нет, конечно, с шефом ему повезло. Мэр был мужиком настоящим, хотя вообще-то по внешнему виду этого не скажешь. По внешнему виду мэр больше смахивал на простодушного Карасика из кинофильма «Вратарь» – небольшой, круглый, такой же любитель футбола. На вид – мухи не обидит. И при всем том это был жесткий мужик, с ясной головой, с умением бесстрашно кидаться в любую схватку и доводить дело до конца. Немного, правда, он сдал в последнее время, когда его начал «валить» один продажный журналист с телевидения. Вернее, мэр просто растерялся от подлости: миллионы людей голосовали за него, категорически предпочтя всем остальным, – и вот какая-то шавка глумится над ним, и никто не может ее остановить. Не иначе как шавка выполняет чей-то заказ – с самого верха… Кто-то заговорил, глядя на подавленного мэра: э, да он просто не умеет держать удар! Но Георгий Андреевич знал по своей бурной юности, что дело было не в неумении держать удар вообще – дело было в неумении бороться с подлостью. Ко всяким драчкам мужик привык, а когда вот так, исподтишка, сзади, запрещенным приемом… Чтобы угадать такой удар и ответить на него, надо хотя бы на время самому стать подлецом, а мэр этого не мог. И оттого был Георгию Андреевичу еще более симпатичен…
В тот вечер мэр был в хорошем настроении, он даже выскочил на сцену, когда кто-то выкриком в зале попросил его сделать это, спел вместе с какой-то новой для Топуридзе певицей с чудным именем Анаис, и мало того – лихо сплясал с ней на виду у всех. А потом, некоторое время спустя, когда торжественный банкет превратился в какую-то совсем иную, чисто российскую субстанцию, бойко прошелся с той же певицей между столами в заводном фокстроте. Георгий Андреевич не мог оторвать от нее глаз – так напомнила она ему одну девушку, которую он любил в юности, да и саму эту юность. Он даже неожиданно для себя запел тихонько – песню, которую любила та девушка: «Мак твой на сердце имею, черные косы, красный мак…» И уж потом только сообразил: дело было отнюдь не в том, что она напомнила ему кого-то, вернее сказать, не только в том – она нет-нет да и бросала на него какой-то много говорящий взгляд. Георгий Андреевич сначала не поверил себе, посмотрел вокруг, поискал того, на кого она смотрит, и не увидел этого человека. Он пришел на банкет не один, вопреки грузинским традициям он, повинуясь шефу, был сегодня с женой и окончательно поверил в то, что действительно что-то происходит, когда встревожилась и Софико, хотя виду не показала. Но он-то знал ее уже столько лет! И особенно она забеспокоилась, когда он замурлыкал себе под нос «Мак».
– Что с тобой, Георгий? – спросила жена тревожно.
– А что со мной? – удивляясь ее проницательности, сказал Георгий Андреевич. – Ничего. Так, с чего-то вспомнил вдруг юность…
Певица посмотрела на него еще раз и снова тем же много говорящим взглядом, и кавказская душа Георгия Андреевича занялась вдруг адским пламенем греховного желания. Эта Анаис была высокая, яркая и, как положено артистке, в довольно ярком, обтягивающем ее как кожа платье, так что воображению было очень легко и приятно дорисовать все, что под этим платьем спрятано. И он подумал: «Надо же какое имя – Анаис»! Как раз для красавицы имя… Обязательно познакомлюсь с ней! Прямо сегодня же!" Вскоре с самого начала неловко себя чувствовавшая Софико отправилась с какой-то приятельницей домой. Она, наверное, рассчитывала, что и он уйдет тоже, но Георгий Андреевич остался, уже загипнотизированный ожиданием чего-то необычного.
И когда певица, проходя мимо с бокалом шампанского в руке, снова пристально посмотрела на него, Георгий Андреевич понял: сейчас – или никогда. Он решительно шагнул к ней, решительно же собираясь спросить у нее, почему она так пристально смотрит на него весь вечер, а она, вдруг улыбнувшись ему такой обещающей улыбкой, от которой у Георгия Андреевича похолодело в животе (честное слово!), сказала:
– Я знаю, вы хотите спросить, почему я на вас все время смотрю, да? А вы сами как думаете?
Он с веселым восхищением пожал плечами – ничего подобного у него точно никогда не было…
– Да потому что вы мне нравитесь, чудак-человек!
