Фридрих Незнанский - Москва-Сити
– Ну и? – спросил я, желая услышать завершение этого страстного монолога, узнать, из-за чего был весь этот фейерверк.
– Что – ну и, что – ну и?! – изумился Александр Алексеевич. – Ты что, действительно не понимаешь, да? Да ты напрягись, ты только представь себе, какой это контракт, если люди триста миллионов марок, то бишь почти сто тридцать миллионов долларов, просто так, за одну мечту, взяли да выложили?! Это, дорогой, такой контракт, дети наших детей будут за его счет вкусно кушать и нам спасибо говорить! А ты все спрашиваешь, что за праздник!
Вот теперь я все понял однозначно: контора праздновала заключение чрезвычайно выгодного контракта, который до сегодняшнего дня почему-то срывался. А почему бы мне, в порядке гипотезы конечно, не рассмотреть такое предположение: пока Топуридзе был жив-здоров – контракт не шел. Стоило его устранить – и вот он, праздник на улице «Стройинвеста». А почему, собственно, и нет?… Да, пожалуй, насчет денег это я зря. Ну насчет того что мне все равно. Такая сумма – сто тридцать миллионов – вряд ли могла пройти мимо Топуридзе, ведь он же курирует всю инвестиционную политику на московских стройках, а не кто-нибудь другой! И тут меня осенило: каким-то ведь, пусть и совсем пока косвенным, образом контора связана с событиями, сопутствовавшими покушению на Топуридзе? Связана. А ну-ка давай прикинем, что в этом случае мне надо срочно проверить…
Первое: действительно ли Топуридзе имеет какое-то отношение к этому сказочному контракту. Второе: где «Стройинвест» взял такие огромные деньги, чтобы вот так, наобум Лазаря, не зная, что из этого получится, выложить их за щит. Честно говоря, даже после всего, что я здесь увидел, после всех этих «Периньонов», Газмановых и еврочерепиц, у меня не сложилось впечатления какой-то чрезвычайной мощи этой конторы. Так, средней руки строительная лавочка. Неужели город им дал такие деньги?…
На этом месте я себя и осадил. Скорее всего, предположение завиральное. То есть проверить это все, конечно, нужно, но все же я, похоже, зарвался в своем творчески-сыщицком полете. Если «Стройинвест» – причина всех тех несчастий, в которых я взялся разбираться вслед за Якимцевым, то не слишком ли легко я на него вышел? Так ведь не бывает, дорогие господа! Следовательский труд – он сродни труду бухгалтера, счетовода, пчелы, если хотите – намек к намеку, улика к улике, мотив к мотиву, чтобы вот так – по крохе, по мелочи – сложилась в конце концов вся картина, весь «баланс»… Может, меня кто-то умело навел на «Стройинвест», на Дворяницкого? Нет, Александр Борисович, это вы, пожалуй, уже слишком. Никто вас в этот дворик насильно не гнал, никто ничего не подстраивал, просто вы уже устали от обилия впечатлений. Надо поспрошать на скорую руку охранников, не заметили ли они еще чего-нибудь в день покушения… этакого, да и уносить отсюда ноги. Пусть себе народ гуляет, раз есть хороший повод. А я еще успею порадовать своей находкой Якимцева. Я потрогал лежащий у меня в боковом кармане найденный в трубе пистолет. Находка, безусловно, заслуживающая самого пристального изучения…
Дворяницкий, когда я попросил его предоставить мне ненадолго помещение для опроса охранников, сказал неодобрительно:
– Опять ты за свое, следователь! Пошел бы, выпил, потанцевал с красивыми девушками, а? У нас замечательные девушки есть, ей-богу, от чистого сердца предлагаю… Ну-ну, все, не буду. Хозяин – барин. А помещение… Слушай, а чего его искать? Сиди здесь, в моем кабинете, да? Я если потревожу тебя, то ненадолго. Сяду вон там, в уголке, чтобы тебе не мешать, сделаю свое дело – и сразу уйду. Устроит такой вариант?…
Пока я допрашивал сначала Вована, а потом еще двоих охранников, дежуривших в тот день на воротах, он действительно заглядывал раз или два, брал что-то в своем столе и тут же с извинениями исчезал – было забавно видеть, как эта огромная туша скользит к двери чуть ли не на цыпочках.
Я продолжал слушать все ту же разухабистую музыку, вернее, я слушал не саму музыку, а какое-то низкое буханье, обозначающее ритм; в кабинете Дворяницкого от дыхания охранников, видно тоже принявших самое непосредственное участие в празднике коллектива, все заметнее сгущался винный дух. Они сидели со скукой на лицах, и видно было по всему, что душой они там, за дверью. Я тоже уже тяготился своей затеей – охранники ничего нового сообщить мне не могли: они не видели, как работяги проникли на территорию, хотя и охраняли ее, не запомнили их внешность; больше того, они не проявляли ни малейшего беспокойства по поводу случившегося.
– Вы знаете, какая пьянь здесь живет? – по-прежнему твердил Вован. – Это ж центр… Конечно, мы виноваты, но они ж как тараканы – куда хошь без мыла влезут, в любую щель… У соседей вон у наших, тоже вот так, за решеткой, бронзовая статуя во дворе для красоты – баба голая, богиня какая-то, что ли. Так они ей, сволочи, руки отпилили и сиськи – на металлолом сдали. За бутылку чего хошь сотворят! Я думаю, попросил какой-нибудь дачник за поллитру спереть пару этих самых труб – вот они и полезли…
– Послушайте, – я посмотрел в протокол, уточнил, как зовут моего собеседника по-настоящему. Звали Вована Белецкий Владимир Семенович. – Послушайте, Владимир Семенович, я же при вас извлек из трубы улики, говорящие о возможной причастности этих людей к покушению на вице-премьера правительства Москвы. Эта возможность тем более вероятна, что визит к вам той самой «пьяни» имел место как раз 19-го числа – в день покушения. Больше того, он имел место сразу вскоре после покушения. Понимаете? Скорее всего, это были преступники, которые уходили через ваш двор, и вы им в этом невольно помогли.
– Ну это конечно, – вздохнул Вован, – кто ж спорит. Вроде как все сходится… А только видели бы вы их…
– Я и хочу, чтобы вы как бы помогли мне их увидеть. Кстати, у вас на входе, насколько мне известно, стоят камеры слежения. Наверняка они зафиксировали этих ваших гостей. Можете представить пленку? – Я посмотрел на Вована, на двух его других соратников, прислушивавшихся к нашему разговору, и заметил, что один из них, нехорошо улыбаясь, старательно прячет от меня лицо. Я снова заглянул в протокол, посмотрел фамилию этого.
– Вы что веселитесь, Котов? – спросил я, не сводя с него тяжелых «прокурорских» глаз. Взгляд этот у нашего брата обязательно вырабатывается с годами и, надо сказать, иногда действует на слабую душу. Подействовал он и на Котова, хотя тот по-прежнему молчал. Он молчал и смотрел на Вована: что, мол, делать-то? Вован отвернулся.
– Дак это, – косноязычно заговорил тогда Котов, – мы камеру отключили…
– Это почему же? – насторожился я, и, видно, то, как я сразу заинтересовался его сообщением, сильно не понравилось Вовану, потому что он тут же подал голос сам:
– Они нас оскорблять начали… Вот, мол, отращиваете тут жопы, вместо того чтобы каким мужским делом заниматься… Ну мы их и того, помяли маленько. Вот я и велел камеры отключить. На время, пока мы их пинками за ворота выставляем… Еще спасибо пусть скажут, что легко отделались. А вообще – вперед наука, больше не полезут…
Ну вот, а я уж отчаялся услышать что-нибудь новое. У них, у этих гадов, у киллеров, все получилось как нельзя лучше: самое опасное для себя время, когда оперативно-следственная группа прочесывала окрестности, они перекантовались здесь и, мало того что сбросили улики, ушли на другую сторону кварталов таким образом, что все это так и осталось бы тайной, не дерни меня сегодня черт полезть на забор…
Увидев, как снова на цыпочках входит лоснящийся от праздничного пота Дворяницкий, я только спросил еще у Котова:
– А сопротивление они вам не оказали?
– Какое там сопротивление! – возмущенно снова подал вместо Котова голос Вован. – Я ж говорю: рады были, что ноги унесли…
ТОПУРИДЗЕ
Господи, как же больно! А ведь могли бы, сволочи, и совсем убить…
Он пошарил рукой на тумбочке болеутоляющее, не нашел, но звонить на пост не стал – пожалел очередную Варваретку. Самый небось сладкий сон дежурная сестричка смотрит. Молодость молодостью, а тоже жизнь не сахар – днем учеба, ночью работа. А ведь еще и на свидание надо сбегать, и на дискотеку, и в кино. Ладно, потерпим, пока терпится. Не умирает же…
Он сегодня решился на очень серьезный шаг: позвонил Софико, ничего не объясняя, попросил ее взять девочек и уехать погостить к родным в Тбилиси – все равно ведь каникулы…
И напугал ее, особенно когда попросил еще:
– Только никому ни слова.
Она заплакала:
– Что ты такое говоришь, Георгий! Как я тебя брошу?
– Так надо, Соня, золотко мое… поверь, так надо…
– Что, так опасно, да? – робко спросила она, и у него сжалось сердце от этой ее трогательной робости – жена была и так сильная, да он еще всю жизнь старался, чтобы она никогда и ничего не боялась, жила за ним как за каменной стеной. – Я знаю, это все из-за того, что у тебя другая женщина, – вдруг совсем глупо, по-бабьи захлюпала она.
