Татьяна Соломатина - Естественное убийство. Невиновные
На поминках сперва все плакали и пили за дядю Колю. Ну, может, и не за, но маленькой Алёне так показалось. Раз всё время говорили про дядю Колю и пили – значит, пили как бы за него. Только не чокались. Видимо, только этим и отличаются застолья в честь живых и мёртвых. Маленькой Алёне казалось, что нормальнее вообще не есть и не пить после похорон, но взрослым виднее. Им же виднее, из-за чего смеяться на поминках. Потому что когда бабушка одевала сонную Алёну, чтобы ехать домой, в маминой квартире уже слышался смех. Наверное, взрослые, которым виднее, уже пили за то, какой дядя Коля был весёлый. Пока на него не накакали.
Алёнина матушка недолго была одна. Потому что она была женщина молодая, очень красивая, с трёхкомнатной квартирой, мебелью, полным шифоньером шуб и ведром «колокольчиков». Но и её следующий муж – дядя Вова – вовсе не был охотником за состоятельными вдовушками, а сам был человеком небедным и щедрым. Бабушка называла его «аферистом». Чем он занимался на самом деле – ни бабушка, ни подрастающая Алёна не знали. Мама, судя по всё тем же телефонным и кухонным сессиям, тоже имела очень отдалённое представление о роде занятий своего нового мужа. Он был не то спекулянт, не то цеховик и иногда просто поражал воображение подарками. То эдак по-гусарски бабушке новую заграничную стиральную машину подвезёт, мол, я на минутку, ребята – сгружайте! То подрастающей уже Алёне кроссовки «Адидас» и джинсы «Вранглер» непонятно откуда – но точно по размеру – подгонит. А то и вовсе бабушке и Алёне путёвку на полтора месяца в Крым купит. Не забыв раздобыть Алёне купальник фасона «ни у кого нет» и пляжную сумку, каких нет и в помине.
Одно только смущало бабушку в дяде Вове – то, что он совсем не пьёт. Подрастающей Алёне это казалось неразумным. В дяде Коле как раз всех смущало то, что он пил. Так почему же бабушку смущает именно то, что дядя Вова совсем не пьёт? И, между прочим, даже не курит. Прям дым близко на дух не переносит. Мама тоже курить бросила. Из-за него. Ну как – бросила. Покуривала тайком у бабушки на кухне. Даже стала чаще в гости являться. Алёна матушкиным визитам радовалась не так бурно, как в совсем детстве. Но и не слишком расстраивалась. Она давно перестала воспринимать маму как маму. У Алёны была бабушка и… и как бы взрослая бестолковая приятельница, о которой все пекутся. Такая забавная весёлая подруга, которая регулярно делает глупости, но не любить её нельзя, потому что как можно не любить, например, жирафа или зебру. Вот есть прекрасное животное – жираф. И не менее прекрасное животное – зебра. Эдакие кунштюки, выкинутые природой не то от нечего делать, не то по какой-то слишком заумной многоходовой необходимости. Вот так и Алёнина матушка – птичка божия не знает. Не знает даже того, что она за птичка. Бабушка частенько говорила подрастающей уже Алёне, что нельзя быть такой, как мама. А сама с такой нежностью и любовью смотрела именно на маму, что… Что подрастающая уже Алёна так ни разу и не решилась спросить, отчего же нельзя быть такой, как мама, если маму как раз все любят. Особенно бабушка, которая говорит, что быть такой, как мама, – нельзя. Значит, любят именно таких, какими быть нельзя? Вопрос ничуть не проще, чем совсем детский её вопрос про какашки. Но, увы, такой же безответный. Хорошо, что на каждый вопрос, задавать который нельзя, приходится целая тьма вопросов, задавать которые можно.
– Ба, а почему тебя смущает, что дядя Вова совсем не пьёт и не курит? – после очередной кухонной сессии поинтересовалась подрастающая уже Алёна.
– Алёна, совсем непьющий мужик – бывший алкоголик. Я не первый день на свете живу. Ты не видела, как он на бутылку смотрит? Мрачнеет весь. Мать если больше рюмки хлопнет – он её уже удавить готов. И если бы просто не курил – бог с ним. Курить вредно. Но он же ещё и матери запрещает. Хотя она курит больше так, для баловства. Под кофе и рюмку. А почему он так себя ведёт? Потому что нет худших ханжей, чем бывшие бляди! – сказала бабушка подрастающей уже Алёне.
Алёна знала, кто такие бляди. Бабушка часто кричала маме, что она – это самое слово. И «ребёнка бросила». Мама всегда после этого успокаивалась, даже если они с бабушкой сильно ругались, и говорила ей: «Мама, я тебя люблю». И бабушка начинала плакать. И маленькую, и уже подрастающую Алёну очень сильно интересовали механизмы этого всего: как может человек нагадить на человека; как может человек смеяться сразу после похорон человека; как может человек обзывать человека нехорошими словами и сразу же после этого – обнимать и клясться в любви; как может человек, зажав пальцами рану, ранившего его человека выгораживать; как может человек повеситься; как, в конце концов, человек человека любит и ненавидит зачастую одновременно. И потому особых проблем при выборе специальности у неё не возникло. Ещё классе в пятом она спросила у бабушки:
– Ба, а где учат всему про человека?
– В медицинском, наверное, – пожала бабушка плечами. – Да только туда без блата не поступишь.
– Но я же учусь только на «отлично»! – возразила Алёна.
– Ну и что? Лучше научись шить! – резюмировала бабушка. – Хороший портной всегда на кусок хлеба с маслом заработает.
Но подросшая до аттестата зрелости Алёна подала документы в медицинский. Разумеется, с пятого класса до класса десятого её воззрения на человека расширились, претерпели изменения, так что в медицинский она пошла просто потому, что решила наглядно продемонстрировать бабушке, что иногда мозги кое-что значат. И к тому же она обязательно и безо всякого блата станет таким врачом, что умеет шить!
На школьном выпускном Алёна была одна. Мама и дядя Вова были в Болгарии, на курорте Золотой берег. Дядя Вова там «развязался» – по маминому выражению – «через паскудный “Слынчев Бряг”». Так что первые пару лет Алёниной учёбы маме было как-то не до дочериных успехов. Впрочем, грех её винить за это. И даже не потому, что она все свои неугомонные силы бросила на борьбу с дяди-Вовиным вновь расцветшим алкоголизмом и возродившимся с немыслимой силой табакокурением. А потому, что если ты не особо интересуешься человеком первые семнадцать лет его жизни, то позже как-то смешно хвататься за сказки братьев Гримм и читать их молодой девушке на ночь. К тому же успехи любого человека – они для этого человека, а вовсе не для какого-то другого, даже если этот другой человек называется «мама». Мама – это биология, частенько – занимательная биология, иногда даже – «биология шутит», но никак не твои собственные успехи.
Как-то раз, вернувшись с экзамена по оперативной хирургии и топографической анатомии, Алёна застала матушку на кухне. Всю в слезах и в… синяках. Местами даже в гематомах. Как выяснилось, не все алкоголики так добры, как покойный дядя Коля. Испробовав все доступные методы типа уговоров, просьб и слёз, Алёнина матушка в характерной для неё бесшабашной манере пошла на необычную меру. Подтащив мертвецки пьяного дядю Вову к батарее, мама крепко-накрепко примотала его запястья одно к другому с помощью капроновой верёвки, а затем – к крепко вделанной в стену чугунной конструкции. И, присев невдалеке с точильным бруском и здоровенным ножом, стала ожидать пробуждения супруга.
Нельзя утверждать, что это произошло, потому что она насмотрелась фильмов про мафию, хотя они уже были. Когда маменька ошарашила дядю Колю полной бутылкой шампанского, вестерны в стране Советов ещё никто не крутил. Во всяком случае – из добропорядочных советских граждан. Алёнина матушка была добропорядочной. К «колокольчикам» в ювелирных магазинах доступ был у всех товарищей с деньгами, а вот для доступа к вестернам надо было быть «вхожим в круги». Связей «в кругах» у Алёниной матушки не было, да и вестерны её мало интересовали. Так что бутылки и капроновые канаты с батареями проистекали от собственной смелости. Являлись, так сказать, идиопатическими.
Когда дядя Вова очнулся, осознал себя в пространстве и понял, что надёжно в нём зафиксирован, он услышал звук. Звук был такой: «вжик-вжик». Он сфокусировал взгляд – и узрел свою любимую жёнушку, в паре метров от него натачивающую нож.
– Дорогая, что ты делаешь? – спросил он, превозмогая борьбу рашпиля-языка с сухостью слизистых оболочек ротовой полости.
– Точу нож, – коротко ответила супруга.
– Зачем? – осторожно поинтересовался дядя Вова.
– Наточу – отрежу тебе яйца.
Он жил с ней не первый год и потому знал, на что эта женщина способна. При всех её недостатках, трактуемых иными как достоинства, и всех её достоинствах, трактуемых иными в качестве недостатков, эта дама была дамой слова. И дядя Вова испугался. Он как-то вывернулся из прочных капроновых канатов, ободрав себе в кровь руки, и, отобрав у жены орудие запланированной кастрации (по дороге немного порезавшись там-сям, но что такое руки по сравнению с яйцами?!), хорошенько её поколотил. Чего не делал ни до, ни после.
