Сергей Рокотов - Воскресший для мщения
... А тем временем Гнедой дружески хлопнул телохранителя по могучему плечу, сунул ему в карман кожаной куртки несколько смятых стодолларовых купюр и громогласно захохотал. А потом так же мгновенно перестал ржать и пошел завтракать. Там, в гостиной, его ждали белокурая Неля и верный Джульбарс. Ждали с нетерпением, потому что Неле Гнедой обещал сегодня сделать какой-то дорогой подарок. Джульбарс же просто элементарно хотел жрать.
Войдя в комнату, он взял со стола несколько кусков карбоната и швырнул их Джульбарсу.
- Жри, жри, ненасытная твоя душа. Эй вы, - крикнул он прислуге. Дайте ему сырого мяса, что ли! Заслужил песик, заслужил, пусть пожрет...
Вошел Юркеш и увел пса из комнаты.
- Ну а теперь иди ко мне, моя русалочка, - проворковал Гнедой, разваливаясь в мягком кожаном кресле и Неля бросилась к нему на колени...
19.
... В конце марта Инну вызвал к себе Сергей Фролов и объявил ей, что она уволена. Она пыталась узнать, за что, но обычно многословный и приветливый Сергей не стал вдаваться в подробности. Видя слезы на её глазах, коротко произнес:
- Леха для меня как брат родной. И те, кто предают его, предают и меня.
Делать было нечего. Она осталась и без работы, и без любимого человека.
А за два дня до этого она потеряла и ребенка.
Произошло это так: Она вошла вечером в подъезд, и обнаружила, что там кромешная тьма. Не горела ни одна лампочка. Она наощупь пыталась пробраться к лифту, но тут почувствовала грубое прикосновение мужской руки и тяжелое несвежее дыхание.
- У-ааа! - прохрипел мужик и стал тянуть её к себе. Насмерть испугавшись, Инна вырвалась из его рук и побежала вверх по лестнице. От страха она даже не могла кричать, бежала, не оглядываясь назад. Поначалу мужик, тяжело дыша гнался за ней, а потом она споткнулась и упала. И только тут сумела преодолеть спазм в горле и закричать истошным голосом. Мужик бросился вниз, а сверху послышался голос отца:
- Инна, это ты?!
- Я... На помощь, помоги мне, папа!
Отец рванул вниз, добежал до Инны, взял её на руки и понес в квартиру.
... И все... Этой же ночью ребенок перестал существовать. Окаменевшая от горя, она через два дня пошла на работу. И тут услышала от Сергея такие жестокие слова.
После этих слов у неё снова пробудилась ненависть к Алексею. Кроме него никто не мог сказать Фролову что-то плохое про нее. Разве что Лычкин? Но что он мог сказать? Что?
Но ни Алексей, ни Лычкин ничего не говорили Фролову. Про фотографию рассказал ему Сидельников, деликатно умолчав о выкидыше, хотя знал об этом от неё же. Он позвонил ей буквально через десять минут после того, как она вышла из больницы. Он хотел уточнить кое-что о личной жизни Алексея и был взволнован её подавленным тоном. И она рассказала ему о произошедшем...
... Но Фролов ничего об этом не знал, он знал только о фотографии, из которой явствовало, что Инна изменяет Алексею, находящемуся в тюрьме. С кем именно изменяет, Сидельников не сказал. Инна передала ему конверт для Алексея, он при нем его вскрыл и обнаружил там какую-то фотографию, на которой Инна была запечатлена с мужчиной. А уж с каким мужчиной, откуда ему знать? Затем Алексей фотографию порвал.
... Некоторое время Инна сидела дома. А потом устроилась на работу бухгалтером в свой же ЖЭК. На её счастье, старая бухгалтерша только что вышла на пенсию.
Сидельников продолжал навещать её. Она, преодолев гордость, написала Алексею подробное письмо. Там было все - и о посещении Михаила, и о том, как ей плохо без него, как её уволили с работы, как она потеряла ребенка. Длинное, на десяти страницах письмо... Но ответа не последовало. Сидельников с горечью в глазах сообщил ей, что по непонятным причинам Кондратьев письмо разорвал прямо на его глазах.
"Он очень странно себя ведет, Инна. Очень странно. По-моему, он не совсем адекватен. Со мной не откровенен, что-то скрывает, замкнулся в себе... Сами понимаете, сколько всего свалилось ему на голову. Потеря жены и сына, потом история с наездом, потом ограбление склада, а потом... эта темная, страшная история, суть которой я и сам не могу понять."
"Он не мог убить человека", - прошептала Инна, вся почерневшая от горя и обиды.
"Кто знает, кто знает, Инна Федоровна", - покачал головой Сидельников. - "Ведь на войне он убивал, не так ли? Значит, опыт имеет. А тут... столько всего. И этот покойник был таким подонком, я наводил справки - настоящий отморозок без чести и совести. Не исключаю, что Алексей Николаевич мог убить этого субъекта. Разумеется, я буду отстаивать совершенно противоположную версию, это я так говорю, для себя и для вас..."
Он говорил настолько убедительно, что Инна и сама стала верить, что, защищаясь, Алексей вполне мог убить бандита. Одного она не понимала, как за это можно судить, если человек, защищая свою жизнь, совершил убийство. Сидельников долго объяснял ей суть статей, предусмотренных за убийство и уверял, что он никак не может отвечать по сто третьей статье за предумышленное убийство, а в худшем случае будет отвечать по сто пятой за превышение пределов необходимой обороны, а там возможно наказание в виде исправительных работ или условного тюремного заключения.
"Только бы нам никто никакого сюрприза не преподнес, Инна Федоровна", - говорил Сидельников. - "Все-таки, у Алексея Николаевича, безусловно, были нежелательные связи... Ну, с криминальными элементами, я имею в виду... Сами посудите, каким образом вся история с февральским наездом была так быстро замята? Это люди тертые, от того, что Кондратьев дал им в офисе надлежащий отпор, они бы не успокоились... Нет, безусловно, тут дело гораздо сложнее... Но ничего, я буду готов ко всяким сюрпризам на суде. Все будет нормально, мы вытащим его, это вопрос моего престижа... Только бы он сам не отказывался от борьбы и не сказал бы на следствии и суде чего-нибудь лишнего..."
Инна молчала, глотала слезы. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы он вышел на свободу, и она смогла бы ему все объяснить... Потому что понимала, как она любит его, как ей без него плохо и одиноко на белом свете...
В середине августа Сидельников позвонил ей и сообщил, что суд состоится двадцать пятого.
"Не знаю, стоит ли вам туда идти, Инна Федоровна", - сказал Сидельников. - "Это зрелище не для слабонервных. Там всякое может быть..."
"А я и не слабонервная", - резко ответила Инна, имея твердое намерение пойти в суд, жалея о том, что её давно уже не вызывали в прокуратуру в качестве свидетеля. Она сама звонила следователю Бурлаку, просила разрешения прийти, но тот ответил, что в её приходе пока нет никакой необходимости.
"Вызовем, если будет надо. Впрочем, вы уже дали необходимые для следствия показания, даже не представляю себе, что вы можете ещё сообщить... Есть, правда, некоторые вопросы, как к бывшему бухгалтеру Фонда афганцев-инвалидов. Так что, может быть, и вызовем."
Но так и не позвонил ей, и повестки не прислал...
20.
Народу в зале было довольно много. Суд вызвал интерес у праздной публики. Еще бы - бывший офицер, участник афганских событий, а ныне предприниматель убил покушавшегося на его жизнь уголовника, только что вышедшего из заключения.
Реакция была довольно однозначная - поделом уголовнику, человек сумел постоять за себя. Хотя были и другие мнения. "Каждый человек - божье создание", - говорила какая-то сморщенная старушонка, одетая в черное. - "И никто не имеет права никого лишать жизни. А эти предприятия, частные лавочки - все это от лукавого. Обманывают народ, бандюги... Ничего, осудят его, как миленького..."
В зале присутствовали и родители Алексея. Мать все продолжала писать сыну в тюрьму письма, чтобы тот признался и покаялся, тогда ему скостят срок. Он давно уже перестал отвечать ей.
Сергей Фролов в черном костюме и галстуке сидел рядом с высоченным, кудрявым Олегом Никифоровым. Инна, одетая в строгое темно-зеленое платье держалась особняком. На самом заднем ряду сидел бледный и какой-то нарочито неряшливый, с всклокоченными волосами Михаил Лычкин. Кроме явно праздных, явно не имеющих к делу никакого отношения людей, в зале внимательный человек мог бы обнаружить и двух деловых, хорошо одетых мужчин лет тридцати пяти, державшихся особняком и изредка обменивавшихся короткими репликами и замечаниями. Петр Петрович Сидельников был деловит и мобилен, он зорким быстрым взглядом окидывал зал, что-то записывал в маленький блокнотик, закусывая губу, о чем-то напряженно думал. Могучий Бурлак в темно-синем толстом свитере выглядел совершенно равнодушным, позевывал, прикрывая рот рукой и спокойно ожидал начала суда. Хотя на душе у бывалого следователя было вовсе не так спокойно. Он написал обвинительное заключение, скрепя сердце, будучи совершенно уверенным в невиновности подследственного. Более того, он понимал, что против Кондратьева ополчились какие-то могучие силы, имеющие связи и в верхах прокуратуры, а, вполне возможно, и окажущие воздействие на суд. Но и Виктория Щербак, и другие свидетели не могли дать никаких показаний, говорящих в пользу Кондратьева. На пистолете отпечатки только его пальцев, три свидетеля, видевших преступление, явные мотивы для убийства. Бурлаку было ясно, что кто-то изумительно тонко подставил Кондратьева и продолжает это делать каждый день, придумывая что-то новое. Отказ от первоначальных показаний Вики Щербак, вроде бы, естественная, но так необходимая для обвинения смерть Сытина... Старуха Жилкина, и Пал Егорыч Соломатин и так свидетельствовали не в пользу Кондратьева. Не нравился Бурлаку и судья - въедливый и скользкий Грибанов, славившийся грозными приговорами тем, кому не нужно и мягкими тем, которые заслужили десяти высших мер.
