Георгий Лосьев - Вексельное право
Я окончательно перезнакомился с комсоставом и с командой «Свердловска». В общем, кажется, капитан не переоценивает: люди неплохие. Расторгуев и те его однодельцы, которых придется еще допрашивать, – не в счет. Как водится, в семье не без урода. А есть здесь и прямо замечательные парни. Например, комсомолец Дорогин, кочегар Казанцев. Да и Волков – чем плох?..
Он долго сидел у меня в каюте. Пришел уже не в сетке, а в добротном синем костюме. При всем параде, так сказать. Оказалось, весь свой век проплавал. Еще десятилетним мальчишкой-юнгой, «зуйком», как их называли, ходил на старинных беломорских промысловых «раньшинах».
Сказал:
– Многое повидал на белом свете. Был в Норвегии, Швеции, Дании, в Японии и в Китае. Ходил в Америку, Португалию, Англию, а о Германии и говорить нечего – раз десять побывал. Даже, представьте себе, в Австралию черт носил. Но потом, после Октября, решил твердо: хватит! Больше на иностранную землю – ни ногой! Теперь для нашего брата, старого моряка, и на родине места хватает, есть где развернуться. Одни географические открытия чего стоят. Да и некогда бродяжить. Я ведь в оккупацию в Архангельском подполье был, а после во Владивосток перебрался. Архангельцы для связи послали, да так и остался у партизан: выколачивал из Приморья интервентов и белых.
– Вы ведь не в партии, Сергей Семенович? Почему, простите за нескромный вопрос?
– Да, собственно, нипочему. Так, леность… А биография у меня – дай бог каждому! Однако собираюсь вступить, – нужно же. Человеку с такой биографией в итоге жизни без партии – нельзя. Может, я не прав, товарищ следователь, вы откровенно скажите, прямо…
– Да, пожалуй, правильно, товарищ Волков. Но… ладно, уж если прямо – то прямо…
– Что – «блох» из меня еще надо выколачивать? – улыбаясь, перебил механик.
– Надо.
– Сам знаю… Да не могу справиться. Нет-нет, а прорвется старая закваска. Еще от прежних хозяев, черт их забодай! Как нас воспитывали при царе-кесаре? Нас, моряков-специалистов, хозяева баловали. Купец Окладников – из беломорских воротил – своим капитанам да и механикам бесплатно дома строил и дарил.
– Что же вы от такой благодати в большевистское подполье подались?
Волков в изумлении воззрился на меня.
– И вы спрашиваете! Я же потомственный пролетарий. И дед и отец – слесаря. Куда ж мне? С интервентами, что ли? Нет уж, увольте! В Октябрьскую сколотил я революционную группу и захватил окладниковский пароход. Пришел в порт, в ревком: пожалуйста, товарищи, берите, пользуйтесь! Об этом случае тогда писали в газетах. До белых я так и плавал на этом шипе, а после переворота господина Чайковского ушел к Павлину Виноградову. Слыхали про такого? Геройский был человек!.. Вот такая моя биография. Но «блох» во мне еще много, сознаю. Взять, хотя бы, эту историю с водочкой. После вашего замечания я поразмыслил: откуда во мне это? Дескать: робь, братцы, ставлю за свой счет три ведра. Купеческое воспитание… И стало мне стыдно. Не так чтобы очень уж, а все ж не по себе…
Он болезненно поморщился.
– Вот жду не дождусь, когда к нам замполита пришлют. Чтобы было с кем поговорить, посоветоваться…
– Да, замполит нужен, – ответил я. – Сергей Семенович, вы моряк бывалый. Скажите, какого вы мнения о Петре Степановиче?
– Корганов человек золотой. И судоводитель очень грамотный, таких в бассейне раз-два и обчелся. Но администратор слабый. Добряк.
– Верно подмечено. А старпом?
– Ну, что ж сказать о старпоме… Во-первых, больной вдребезги. И знает, что жить осталось всего ничего. Во-вторых, прошлая жизнь сложилась неудачно: служил на царском флоте, старший лейтенант, дворянин, потом у белых командовал миноносцем…
– Что-о-о? У белых?..
– А что ж? Жизнь – штука хитрая: то вознесет до клотика, то трахнет до жвакогалса. Так и с нашим старпомом. Правда, с белыми за границу он не ушел, остался во Владивостоке, отсидел там сколько-то в советском фильтрационном лагере. Ну… освободили, допустили к плаванию. Однако капитаном ему никогда не бывать. Отсюда и зол на весь свет. Знает, что скоро умрет, а судна не дадут. И правильно: чем черт не шутит – возьмет да и даст драпа, хотя бы в Японию…
– Ну, уж это вы загнули…
– Чужая душа – потемки! Особенно белогвардейская. Если будет на Корганова лить помои, вы ему особенно не доверяйте. Спит и видит: сбросить Петра Степановича, а самому, хоть перед концом, в капитанской каюте пожить, походить с четырьмя нашивками. Семьи у него нет, человек одинокий. В общем, простите, не мне вас учить, а все же вы с Сергеевым поосторожнее… – И Волков добавил многозначительно, полушепотом: – Им уже интересовались. Со мной была беседа, как со старым партизаном. И еще кое-кого вызывали…
– Спасибо, учту.
Очень неодобрительно отозвался Волков и об арестованном втором помощнике капитана Расторгуеве:
– Одна слава что – моряк! Сачок и заядлый спекулянт. Раньше он суперкаргом ходил. Бывал в Японии и вообще… очень подозрительный тип. Со штурманами Петру Степановичу не повезло. О третьем, Рулеве, что рассказать? Пока нечего. Мальчонка! Еще не определился в жизни. А вот расскажу я вам о лучших людях нашего экипажа. Начну с матроса Дорогина…
Много интересного и хорошего рассказал мне о людях «Свердловска» механик Волков…
Через два дня у меня уже был собран большой материал о преступных делах Расторгуева. Волков очень помог мне в расследовании – сообщил некоторые факты его спекулятивной деятельности, охарактеризовал соучастников и сослался еще на двух свидетелей, коих можно было допросить во Владивостоке.
– Почему вы раньше не рассказали, где следует, о Расторгуеве?
– Эх!.. Вы же моряк, сами знаете о старой морской традиции: «На службу не напрашивайся, от службы не отказывайся». Говорят, адмирал Ушаков после знаменитой встречи на острове Корфу с Суворовым это изречение приказал вырезать большими буквами на батарейных палубах флагмана. А ведь если вдуматься, – прекрасные слова! Обязывают к скромности и к дисциплине. У нас, моряков, так: сам с доносительством не высовывайся, но если спросят – выкладывай все начистоту.
Мне оставалось только сказать:
– Гм…
Эту «традицию» я очень хорошо знал и часто сталкивался с ней в работе. Впрочем, не только на флоте. Ведь и до сей поры живет поговорка: «Моя хата с краю». Таких любителей глядеть на мир сквозь щели своего забора немало и поныне, но на допросах они – словоохотливы и откровенны.
К сожалению, часто бывает слишком поздно…
Я отпустил Волкова и вышел проветриться на палубу.
Шел третий день рейса.
Пароход, оставляя за собой пенную борозду, легонько покачивался на длинных и пологих волнах, которые пригнал сюда шторм…
Безветрие и яркое солнечное небо выжили пассажиров из твиндеков и кают на прогулочные галереи. Еще многолюднее было на баке и на юте. Где-то звенела мандолина; приятный тенор пел:
Ты баюкаешь нас в тихой гавани,
Катишь грозный вал в дальнем плавании…
На открылке ходового мостика стоял Корганов – выбритый, сверкающий золотом шинельных пуговиц и капитанских нашивок. Он приветливо махнул мне фуражкой, и я поймал на себе несколько любопытных, изучающих взглядов.
Подошел вахтенный матрос.
– А я вас везде ищу: капитан приглашает кофий пить.
– Познакомились с народом? – помешивая ложечкой в стакане, спросил Петр Степанович. – М…да-с! Интересная на «Свердловске» сложилась ситуация. Пассажиры прелюбопытные. Взять, хотя бы, этого самого Самарина. Четыре человека с ним. Охрана. А гражданку Березницкую вы не видали еще? Интереснейшая, доложу вам, барышня-девица! Не красавица, нет, но есть в ней что-то этакое… – Он щелкнул пальцами. – Французы называют особым словечком: шарм. Проработала в Магадане три года не то парикмахером, не то артисткой. Огребла кучу денег – вон у меня ее чемодан. – Корганов показал кивком головы под письменный столик. – Как вы думаете, что в нем? Деньги, голубчик! Деньжища! Дамочка эта после выхода из Магадана еще до прошлого шторма появилась на полуюте в нетрезвом, понимаете ли, состоянии и стала швырять за борт купюры. Кричит: «Наплевать мне на деньги! Меня за все сокровища мира – не купить!» И пустилась в пляс. Ну, думаю, сопрут денежки у нее. Вызвал к себе и стал журить, а она глазками стрельнула: пиф-паф! – и ушла, словом не обмолвилась. Спустя полчаса появляется снова, с чемоданом, и заявляет: «Возьмите, папаша, мой чемодан к себе на хранение, а то пропью все, прогуляю с кавалерами. Натура у меня такая веселая…» Что оставалось делать? Вызвал предсудкома, открыли чемодан – доверху набит деньгами. Ну, опечатали. Вот и лежит тут… А Березницкая сейчас, кажется, с судовым радистом сошлась, с Серафимовым. А раньше с этим самым Расторгуевым фигли-мигли крутила…
– А не мешает этот новый альянс работе радиста?
– Ну, что вы! Серафимов холост, пусть себе развлекаются…
