Георгий Лосьев - Вексельное право
– Да, родня.
Самарин и вправду был личностью незаурядной. Родной брат виднейшего партийного и советского деятеля, Самарин работал главным инженером начавшейся тогда стройки Петропавловского порта. За полгода до описываемых событий главинж отбыл с Камчатки в далекую Москву и другие промышленные центры Союза для закупки портового оборудования, на что ему и был выдан один миллион рублей на банковских счетах и сто тысяч личными аккредитивами.
Возвратясь в Петропавловск через три месяца, Самарин явился в окружком и, положив на стол свой партбилет, заявил секретарю:
– Слушай… Сто тысяч казенных денег я пропил. Прокутил с… – Он назвал с десяток известных тогда фамилий из артистического мира. – Да, брат, такой со мной произошел случай. Прошу исключить из партии, судить и расстрелять. Я бы, конечно, и сам мог расправиться с собой, но это – трусость. Нужно, чтобы меня покарала партия. И чтобы опубликовать об этом…
Секретарь окружкома расхохотался.
– Брось меня разыгрывать! Кто тебе поверит? Лучше давай садись и выкладывай: что купил, что отгрузил?
Но тут не было розыгрыша: Самарин сказал правду.
Камчатский окружной суд рассматривал дело в течение нескольких дней. Самообвинение подтвердилось. Был вынесен беспощадный приговор. Однако Верховный суд затребовал дело и самого Самарина в Москву, настолько все это было необычно.
И вот теперь Самарину предстоял рейс на «Свердловске», и этот рейс мог стать для него последним в жизни…
Выслушав меня, Корганов изумился:
– Позвольте! Сколько же ему годков-то?
– Шестьдесят, или чуть больше.
– Вот уж поистине: седина в бороду – бес в ребро. Ну, и камуфлет! Ведь у нас в кают-компании портрет его брата висит. На судне чуть не тысяча человек, и, представьте, такой конфуз!..
– А что особенного? Брат братом, и не нами сказано: в семье не без урода.
– Это, конечно, а все же, диковато… – Корганов поднялся с кресла. – Пройдем по судну, познакомитесь с комсоставом.
В коридоре у дверей каюты старшего механика нам встретился рослый, крепко сбитый человек, лет сорока пяти, с простым, открытым лицом. Он был одет лишь в прозрачную сетку, и сквозь нее виднелись узоры разноцветной и замысловатой татуировки, несомненно, заграничного происхождения. Японская, подумал я.
Корганов меня представил.
– Приветствую! – улыбнулся моряк. – Будем знакомы: Волков Сергей Семенович. Стармех. Вот неожиданный случай: давно хотел потолковать с юристом кое о чем. Разрешите как-нибудь заглянуть к вам?
– Когда угодно, Сергей Семенович. Между прочим: в каком состоянии главная машина и вспомогательные механизмы?
– Нормально. Все нормально. Вот примем уголек, запасемся водичкой и – полный вперед!.. Однако, извините, надо спуститься в шахту.
– Превосходный механик! – с пафосом воскликнул капитан, когда Волков, не по годам быстро и ловко, скользнул по трапу в машинное отделение. – Дело любит и упорно работает над собой.
– Именно?
– Изучает кучу языков – английский, французский, японский… Вообще, молодчина! Машина у него всегда в десятиминутной готовности, пар на марке. За своим стармехом я как за каменной стеной. Придем во Владивосток, обязательно представлю к премии… И второй механик, Литвак, тоже не подгадит. Словом, прекрасные товарищи, мастера своего дела. Ну, третий, из машинистов выдвинутый, слабоват. Ничего, поплавает, поучится у старших – человеком станет.
На следующий день «Свердловск» бункеровался.
Над палубой висела дымка от угольной пыли, и пассажиры прятались в каютах, но команда работала аврально, лихо, и лица у всех были черными. Матросы, помогая грузовой стреле, ловко орудовали огромными угольными корзинами.
– Славно работают! – невольно сказал я старшему помощнику капитана Сергееву, с которым накануне обменялся первым рукопожатием.
Но лицо Сергеева оставалось сумрачным. Он ответил с нескрываемой злобой:
– Славно!.. Скажите лучше – пьяно.
– Как?..
– А так. Волков выдал команде водку. Пока по четвертинке на брата. А Петр Степанович после аврала еще обещал добавить от себя по бутылке.
– Да что вы! С каких же доходов такие расходы?
– Не беспокойтесь, в казенный карман не полезут. Волков оплачивает. Наш стармех – человек состоятельный.
– Но ведь это нравы царских хозяйчиков.
– Эх! – махнул рукой старпом. – Побудете у нас – и не такое увидите.
Возмущенный, я разыскал старшего механика. Он принимал непосредственное участие в аврале, сам стоял на приемке корзин, перепачканный углем и совершенно трезвый.
– Да что ж тут плохого, товарищ следователь? – удивился он. – Работа каторжная, надо людей подбодрить.
– Ну, знаете ли, это не советский метод – подбадривать сивухой…
– Слова, слова, товарищ следователь! Вы уж простите, – русский человек выпить не дурак. А на море оно даже необходимо. Да вы не беспокойтесь, ребята отлично знают меру.
– Гм… А вы-то почему трезвый?
– Сердце… Сердце… Вы не смотрите на мое телосложение: с виду здоровяк, а вот сердце…
– Выздоравливайте, товарищ Волков! – сказал я с ударением: поймет ли? И все же залюбовался этим человеком: стоит на мозглом холоде, в одной тончайшей сетке; грудь, пожалуй, метром не охватишь. Семипудовыми корзинами играет, как мячиком, – так и мелькают в могучих, испещренных татуировкой руках; волосы на непокрытой голове вьются кудрями.
– Зайди вечерком ко мне, Сергей Семенович. Попьем чайку, потолкуем…
– Есть зайти!.. А ну, навались, ребята-ребятишки! Скучаю! – И с подчеркнутым восточным акцентом пропел великолепным басом: «Нэ смотри ты мой фигур, а смотри на мой походка…»
Корганов моментально отменил водку. Ни слова против.
– Вы правы, – сказал он, – это все наши чертовы морские традиции!
– Разные бывают традиции, Петр Степанович.
– Конечно, конечно…
И вместо вчерашнего оптимизма он вдруг преисполнился пессимистической горечью, стал жаловаться, сетовать на свое положение.
– Да, голубчик, вот такие у меня дела!.. Старпом – еле жив, второй – в тюрьму угодил. Третий, штурманец, недавно из училища, – несмышленыш еще. А в море сейчас – сами убедитесь – весьма прескверно. Так, говорите, сделали Волкову служебное замечание? Ха-ха-ха! – Корганов снова повеселел и опять показался мне благодушным старичком философского склада мыслей. – Хорошо! Прекрасно! Превосходно! Моряк и механик он отличный, – человек – сама простота. Как на ладони. Но…
– С «традициями»?
– Вот, вот! Изволите видеть, и меня было втянул в эту самую «традицию». Спасибо вам, что вовремя удержали… Знаете, что? Имею к вам нижайшую просьбу: поговорите, пожалуйста, с моим комсоставом. О дисциплине, о чувстве ответственности, служебном долге, ну и так далее… И построже, построже, пожалуйста! Ведь такое удачное сочетание: моряк, штурман и… следователь. Значит, и терминологию нашу знаете и корабельные порядки-распорядки. Очень обяжете, голубчик, а?..
Что за чертовщина? – думал я, спускаясь по трапу на шаланду, чтобы дать телеграмму во Владивосток (радист «Свердловска» все еще пребывал на берегу).
Что за капитан? Ни капитанской лаконичности, ни принципиальности, ни уверенности. Флюгер какой-то. Но с комсоставом у него действительно положение пиковое…
По швартовому концу двигалась здоровенная рыжая крыса.
Этого еще не хватало! Крысы уходят на берег – плохая примета. Тут не пустое суеверие, достаточно распространенное среди моряков: крыс гонит с корабля инстинкт, «шестое» чувство.
Возвращаясь на родину после зимовки, птицы пролетают тысячеверстные расстояния без компасов и опускаются именно там, где они были когда-то птенцами. Собака воет в предвидении несчастья. Курица пурхается в пыли – быть дождю. Если волк катался по снегу – охотник, возвращайся домой: будет буран! Лошадь нипочем не идет вброд через реку, чуя большие глубины, и, напротив, безбоязненно шагает в таких местах, где человеку мнится опасность.
Инстинкт… Звериное чувство, утраченное человеком окончательно с тех пор, как он облачился в штаны и рубаху…
По набережной ходил сторож-охранник. Я спросил его, много ли крыс ушло со «Свердловска».
– Не дивно, – ответил тот, наверно, помор или сибиряк. – Однако, идут помалу. И чево им тут нужно? Хлеб с пакхаузов уже повывезли. Только ящики с консервами остались, а банку, известно, не прогрызешь…
Я поднял палку и запустил ею в крысу – авось, повернет обратно, на судно. Крыса сорвалась в воду, но, вынырнув, продолжала курс на берег.
– Н-да-с!..
Приняв топливо и пресную воду, Корганов пошел в море.
Вопреки прогнозам, только что бушевавший шторм прекратился. Океан гнал пологие волны. Дул ровный, потеплевший ветерок, и небо, ставшее безоблачным, сияло голубизной совсем по-летнему. Берега, от которых мы с каждым часом уходили все дальше, долго еще просматривались пятнами нежных акварельных тонов…
