Александр Андрюхин - Ход свиньей
Антона спасла от смерти его равнодушная мать. Даже было удивительно, что она вызвала «Скорую». Обычно родительница не входила в его комнату годами, совершенно не интересуясь, чем занимается ее единственный сын. А тут вошла, ахнула и побежала вызывать «неотложку».
Когда Гогина, полгода спустя, выпустили из психушки с клеймом «попытка суицида», ему ничего не оставалось, как устроиться на стройку ночным сторожем. Он стал еще более угрюмым и замкнутым. В восемнадцать лет бедняге казалось, что он прожил длинную тяжелую жизнь и теперь доживал последние дни. Однако от окончательного упадка его, как ни странно, снова спасли стихи. Он их начал кропать ночами во время дежурства, но на этот раз поклялся уже никому не показывать своих вирш ни при каких условиях. Однако этому не суждено было сбыться.
На литературном фестивале, проходящем в большом зале МГУ, Антон познакомился с начинающим поэтом Максимом Скатовым. Молодые люди безошибочно выделили друг друга из толпы. У обоих был многозначительно угрюмый вид. У обоих на лице было написано, что пусти их на сцену — и потолок зала МГУ рухнет от поэтического накала.
В тот день никому не известные стихотворцы продолжили вечер поэзии в маленькой сторожке Гогина. Они читали друг другу свои громокипящие строфы и единодушно материли фестиваль. Вот тут-то в процессе общения и выяснилось, что стихи Скатову обрабатывает лично Натан Сигизмундович, который пророчил своему ученику великое будущее. В отличие от Гогина у Скатова нашлось две тысячи долларов, поэтому в великом будущем нового знакомого Антон не сомневался.
Страшная тоска охватила восемнадцатилетнего ночного сторожа. Он сник и впал в отчаянную депрессию. Однако его новый друг, узнав о том, как жестоко обошелся Воронович с этим молодым талантом, был искренне удивлен:
— Оплевать такого поэта? За это вешать надо! Тот, кто сознательно затаптывает лучшие порывы души, истинный враг человечества.
Это было сказано так правдиво и горячо, что в душе у Гогина все перевернулось. Перед глазами предстал этот жирный ублюдок, беспомощно болтающийся в петле. С того дня только эта картина грела душу несчастного поэта.
Осуществление этого безумства подогревали и успехи Скатова, поэтическое дарование которого было гораздо слабее. Однако у него вышла большая подборка в журнале и готовилась следующая. Нельзя сказать, что Антона терзала зависть. Ему было досадно, что собрат по перу теоретически считает Вороновича мерзавцем, а практически пользуется его услугами. А ведь окажись тогда у Антона две тысячи баксов, тогда бы в его душе не было так нагажено и беспросветно.
Когда у Скатова вышла вторая подборка, Гогину уже было невмоготу. В воскресенье тринадцатого мая Антон проснулся с крамольной мыслью, что если он не осуществит возмездие над искрогасителем, то уже никогда не выберется из депрессии. В тот день молодой поэт вышел на улицу со странной улыбкой. Завотделом поэзии отчетливо виделся ему висящим под потолком собственного кабинета.
В тот же час Гогин набрел на поэтов-патриотов, всенародно горланящих свои призывы под памятником Жукову. Антон тоже попросил слово и прочел это четверостишие в микрофон. Оно вызвало в толпе смех и некоторое оживление. Поэт счел это добрым знаком.
С понедельника он начал готовиться к осуществлению своего плана. Купил в магазине капроновую веревку и кусок мыла. После чего пришел в журнал к Во-роновичу и заявил, что у него есть две тысячи долларов. Боже мой, как преобразилось лицо Натана Сигизмундовича, каким оно стало доброжелательным и любезным. Редактор принялся льстить и восхищаться стихами молодого автора. «Иуда, — грустно подумал Гогин. — Твой удел, как и его, висеть в петле».
С того дня Антон стал ежедневно приносить Вороновичу стихи. Он носил их не ради того, чтобы услышать о них лживую лесть. Гогин осматривался. Осматривался и тянул с оплатой. Ничто не ушло от внимания поэта: ни массивный крючок на потолке, на котором висела люстра, ни пристройка под окном его кабинета, ни бестумбовый столик около дверей. Собственно, этот столик и навел на мысль умыкнуть из каптерки ключ от кабинета Вороновича. Когда все было готово, Гогин подловил момент и открыл все шпингалеты на окне редакторского кабинета.
Утром тринадцатого июля в половине седьмого утра Гогин с бьющимся сердцем влез через окно в кабинет завотделом поэзии. За пазухой у него была веревка, в кармане нераспечатанное мыло и вчетверо сложенное четверостишие. Честно говоря, Антон до конца не верил, что способен в одиночку совершить возмездие над Вороновичем. Полчаса он сидел на его стуле, взвешивая за и против. Ровно в семь поэт встрепенулся. Нужно было поторапливаться. В девять двор начнет наполняться людьми.
В ту минуту, когда Гогин дрожащими пальцами набрал домашний телефон Вороновича, в коридоре раздались шаги сторожа. Пришлось на несколько минут затаиться и подождать, когда он уйдет. После его ухода Гогин позвонил во второй раз и, услышав дремучее «алло» редактора, коротко и деловито произнес:
— Натан Сигизмундович, это Гогин. Деньги со мной. В восемь жду вас в редакции.
Воронович даже не поинтересовался, почему так рано. Его голос сразу стал бодрым и даже обаятельным.
— В восемь буду как штык, — ответил он весело.
До его прихода оставался еще целый час. Гогин отпер кабинет, бесшумно занес бестумбовый столик, поставил на него стул и наконец добрался до крюка, который присмотрел давно. Антон накинул на него веревку и вынес столик обратно.
Но даже после того, как намыленная петля эффектно свесилась с потолка, и тогда Гогин не верил, что будет способен затянуть ее на шее мэтра. На что он рассчитывал? На испуг. Оскорбленному в лучших чувствах поэту было достаточно одного его испуга.
Однако Воронович, в восемь часов войдя в собственный кабинет, не испугался. В его глазах было удивление, но не было никакого страха. Он настолько презирал этого юного автора, что висящая посреди комнаты петля не вызвала в нем никакого содрогания.
— Это еще что такое? — произнес он, нахмурившись.
— Это для вас, Натан Сигизмундович, — счастливо улыбнулся Гогин. — Я вас приговорил к казни через повешение. Говорят, душа в человеке находится где-то в районе сердца, а после смерти выходит через голову. Но петля на шее не выпустит вашу душу, и вы в полной мере узнаете, что такое пребывать в мертвом теле.
Если бы Воронович хоть на секунду поверил, что его действительно могут вздернуть, то продолжения бы не было. Но он и близко не допускал, что этот ничтожный графоман может причинить ему какой-то вред.
— Хватит мозги полоскать. Где деньги? — произнес он раздраженно.
«Это было последней каплей. Все равно презирает и всегда презирал, даже когда льстиво отзывался о его стихах», — с отчаяньем мелькнуло в голове.
Поэт подошел к нему и вцепился пальцами в горло. Ну и тогда Воронович не принял это всерьез и даже не подумал отстраниться. А Гогин, между прочим, знал, на какую точку следует нажать, чтобы через пять секунд человек отключился.
Когда редактор без чувств свалился на пол, все остальное получилось само собой. Словно на автомате Гогин накинул на шею лежащему петлю и без особых усилий вздернул его тяжелое тело под потолок. Подождав, когда оно оттре-пыхается, безумец привязал веревку к ручке двери, после чего бесстрашно сунул четверостишие в его рукав, подложил под повешенного стул, чтобы это выглядело самоубийством, и только после этого полез назад через окно.
Полное осознание того, что было совершено, пришло к Гогину через полчаса в вагоне метро. И вот тогда он ужаснулся. Но ужаснулся не содеянному, а тому, что оставил кучу отпечатков пальцев.
12
Как только Марсель с Володей вышли за дверь, ужасная тоска охватила Ингу. Она бросилась к телефону и быстро набрала Юлькин номер. Услышав ее мрачное «да», девушка с жаром воскликнула:
— Юлька, он приходил ко мне! Он оказался совсем не тот, кто мы думали. Все это ерунда. Володя нормальный человек.
И девушка в одну минуту рассказала все, как было на самом деле.
— Слава богу, — равнодушно ответила Юлька. — Искренне за тебя рада.
— А я как рада! — подхватила Инга. — Какое счастье, что я ношу в себе нормального ребенка. Но я его выгнала, Юлька! А кажется, мое сердце лежит к нему. Что мне делать?
— Я тебе больше не советчик, — с тяжелым вздохом ответила подруга и положила трубку.
Глаза девушки увлажнились. Она хотела разрыдаться, но не дал возвратившийся из подъезда Марсель. Он чутко уловил настроение девушки и, ни слова не говоря, прижал ее к себе. В эту минуту в квартиру позвонили. «Володя вернулся!» — радостно встрепенулось в груди. Хозяйка с готовностью распахнула дверь, но вместо Володи увидела трех милиционеров.
