Александр Андрюхин - Ход свиньей
Должностное лицо слушало очень внимательно. За все время рассказа Батурин не перебил ни разу. Мент был очень серьезен и задумчив, но в конце неожиданно рассмеялся.
— А вы хоть в курсе, что девушка приняла вас за оборотня, — спросил он с улыбкой.
— Какая ерунда! — пожал плечами молодой человек.
На этих словах позвонили из отдела экспертизы.
— Отпечатки пальцев не совпадают, — доложили оттуда.
Начальник отдела еще раз всмотрелся в напрасно потревоженного парня и на всякий случай спросил, хотя это было совершенно излишне:
— Где вы были утром тринадцатого июля?
— Если это были не выходные, то я был на работе…
«Что ж, молодого человека надо отпускать, — подумал следователь. — К убийству Вороновича он не имеет никакого отношения». Батурин потянулся к ручке, чтобы подписать ему пропуск, и пробормотал с добродушным укором:
— Эх вы, женатый человек, а клеитесь к молоденьким девушкам, засоряете мозги, портите их, а потом исчезаете.
— Сам не знаю, как получилось, — мрачно вздохнул парень. — Как будто бес меня к ней толкнул… — Он поднял честные глаза на офицера и с провинциальным простодушием признался: — Я, собственно, не собирался снимать девочку. Вышел просто прогуляться. А тут наткнулся на поэтов. Они читали стихи под памятником Жукова. Такого наслушался — повеситься захотелось. Вот я и подумал: или сейчас повешусь, или сниму куртизанку.
— Лучше бы вы повесились, — подмигнул парню полковник.
— Я и сам так думаю. Вот послушайте, какой бред читал один из них. Я как-то сразу запомнил:
Я душил молодые порывы души,
А потом продавался им сам за гроши,
Но сказал мой товарищ: «Всему есть предел:
Ты порывы душил, но висеть твой удел!»
— Сильно! — похвалил Батурин, вручив парню пропуск. — И что же это, интересно, за поэт?
— Кажется, Горин или Гогин.
— Гогин? — удивился милиционер, и улыбка моментально слетела с его лица. — Гогин… хм… ну-ка еще раз прочтите.
После второго прочтения у Батурина на лбу выступила испарина. Он быстро выпроводил парня и вызвал Игошина.
— Максим, вот что вы должны сделать в первую очередь…
— Меня Григорьев отстранил до выяснения обстоятельств… — грустно произнес практикант.
— Вы мне этого не говорили, я еще не в курсе… — жестко перебил полковник. — Так вот, вы должны срочно добыть отпечатки пальцев поэта Гогина.
— Гогина, — удивился Игошин. — Вы думаете, это он? Но зачем?
11
А затем, что его никто никогда не любил. В первую очередь сына не любила мать и обе его тетки. Антон с раннего детства вызывал у них раздражение. Они все трое общались с ним исключительно на повышенных тонах, совершенно не беря во внимание, что это всего лишь ребенок, а не их стервозный сослуживец. Что касается отца, то он умер от отравления алкоголем, когда Антону было девять лет. Но и при жизни вечно поддатый папаша не обращал на своего отпрыска ни малейшего внимания, будто его не существовало вообще.
Антона не любили в школе ни учителя, ни ученики. Честно говоря, любить его было не за что: вечно сонный, помятый, неуклюжий, неулыбчивый, упрямый, со злыми глазами волчонка. Он был пассивным, перебивался с двойки на тройки, опаздывал, засыпал на уроках. Другие тоже были пассивными, опаздывали и засыпали, но у них были друзья. Антон Гогин всегда был один. Его никогда не звали на школьные мероприятия, не давали общественных поручений.
Во дворе его тоже не считали человеком. Все общение с ним сводилось к издевательствам и битью. Гогин рано познал истину, что нелюбовь матери, подобно снежному кому, влечет за собой нелюбовь остального мира. Мальчик начал писать стихи от полного одиночества. Когда он впервые вылил на бумагу свою вселенскую обиду, то почувствовал неимоверное облегчение. С той поры у него появился друг. Это был невидимый, но внимательный и сочувствующий собеседник. Единственная условность — к нему нужно было обращаться в рифму.
Когда Антон впервые прочел свои стихи во дворе, товарищи уважительно присвистнули. С тех пор отношение к нему изменилось. Его начали уважать, но по-прежнему отказывались любить. Тем не менее Антон сообразил, что с помощью стихов можно заслужить многое, в том числе и любовь.
Пацаны во дворе его действительно хвалили и уверяли, что никакие современные поэты не могут сравниться с ним, потому что они все пишут ради славы и денег, а он — выворачивает душу. И это была правда. Антон чувствовал, что его стихи несовершенны по технике, но они были пронзительно искренними. Гогин ни разу не покривил душой и не поступился ни одной рифмой ради лживой красивости слога. К этому времени первая красавица двора Инга Калинина вызвалась лично отнести его стихи в журнал. Сам поэт на это не решался, и вовсе не из-за предчувствий, что его стихи отвергнут с ходу, а из-за того, что они были невероятно откровенными и поэтому не предназначенными для печати. Но лучше бы она не носила. Калинина вернулась из редакции с презрительной улыбкой на лице и, швырнув поэту его тетрадку, насмешливо произнесла:
— Извини, Гогин, но до поэтических высот тебе еще далеко.
Это была какая-то ошибка. Калинина что-то не так поняла, что-то напутала. Гогин не спал всю ночь. А наутро он вскочил ни свет ни заря и написал целую поэму. Поэма получилась настолько гениальной, что автор сам решил отнести ее в журнал. Если и про нее скажут, что она несовершенна, то, значит, люди, работающие в журнале, не разбираются в поэзии.
Когда Натан Сигизмундович прочел его произведение и поднял на него глаза, Антон почувствовал, что этот человек понимает, что к чему. Автор внимательно следил за ним во время чтения.
— Неплохо, — произнес редактор, возвращая поэму Антону. — Написано очень эмоционально. Но вы совершенно не владеете поэтической техникой. Вам нужно заниматься, тогда из вас выйдет толк.
«Наконец попался умный редактор, — подумал ранний посетитель. — В Москве — это большая редкость».
— Кому сейчас нужна поэтическая техника? — пожал плечами Антон. — Главное в поэзии — правда.
Натан Сигизмундович внимательно посмотрел на молодого человека и, пожалуй, согласился. Однако в таком виде взять стихи категорически отказался.
— Наш журнал должен держать планку, — благодушно пояснил он. — Но вижу, что вам очень хочется опубликоваться. Это нормальное желание. Иной раз необходимо посмотреть на себя со стороны. И, думаю, выход здесь найти можно.
Гогин радостно встрепенулся и подался всем корпусом к редактору. «Не перевелись еще в России хорошие люди», — подумал он.
— Есть выход, есть! — ласково продолжал Натан Сигизмундович. — Мы можем издать ваши стихи в качестве приложения к журналу. Я поработаю над ними. Они стоят того, чтобы над ними поработать. Я доведу ваши стихи до соответствующего уровня, и мы с вами выпустим сборник. Разумеется, за свой счет. Есть у вас деньги?
— А сколько надо? — сразу сник молодой поэт.
— Две тысячи долларов.
— Что вы! — побледнел Гогин. — Откуда у меня такие деньги?
Лицо работника журнала резко изменилось. Улыбка моментально исчезла, и в глазах появилось презрение. В них читалось, что ему крайне досадно, что он потерял время на этого бестолкового автора. Антону стало не по себе. Он вжался в стул и онемел от такой метаморфозы.
— Ну а бесплатно возиться с этим вашим рифмованным мусором никто не собирается, — грубо произнес редактор.
— Как с мусором? — растерялся Гогин. — Вы же только что сказали, что неплохо.
Редактор недобро оскалился.
— Вы сами вникаете в смысл того, что пишете? Послушайте, как это звучит со стороны…
Второй раз пережить подобный разбор стихов поэт не согласился бы ни за какие деньги. Это можно сравнить с ковырянием булавкой в кровоточащей ране. Над Антоном много издевались в школе, во дворе, в семье, но все это — ничто по сравнению с издевательствами этого человека. В подобного рода садизме редактор был мастером, он знал, на что нажать и за какую струну дернуть, чтобы поэт i взвыл от сознания своей ничтожности. Все самое заветное, которое вырывалось из души и оформлялось в стихотворные размеры, за какие-то десять минут было раздавлено и втоптано в грязь этим человеком. А за что? Всего лишь за то, что у автора не нашлось две тысячи долларов. Но об этом он догадался потом.
А в тот день, возвратившись домой после экзекуции, Антон молча прошел в свою комнату, лег на кровать лицом к стене и лежал, не двигаясь, шесть дней. Жизнь потеряла смысл.
Антона спасла от смерти его равнодушная мать. Даже было удивительно, что она вызвала «Скорую». Обычно родительница не входила в его комнату годами, совершенно не интересуясь, чем занимается ее единственный сын. А тут вошла, ахнула и побежала вызывать «неотложку».
