Софи Ханна - Маленькое личико
– Дэвид! – кричу я с лестницы.
Тишина. Меня охватывает ужас. Они все ушли навсегда. Я одна. И все время была одна.
– Дэвид?! – зову уже громче.
В ванной никого. Собираюсь поднять крышку унитаза и вдруг замечаю, что ванна наполнена водой – чистой и прозрачной, ни пены, ни масла. Мы с Вивьен обычно добавляем ароматические соли или масла, хотя бутылочки свекрови намного дороже моих. Прежде я так любила эту ванну – большую, старинную, эмалированную, кремово-белого, как здоровые зубы, цвета. В ней легко помещаются двое. Мы с Дэвидом иногда залезаем в нее вместе, если Вивьен уходит хотя бы на час. Точнее, залезали.
Интересно, в чем дело? Раньше Дэвид всегда спускал после себя воду и ополаскивал ванну. Для Вивьен это вопрос воспитания. Осторожно опускаю руку. Холодная. И абсолютно прозрачная. Никакого мыла. Почему Дэвид мылся без мыла, да еще и не слил воду?
От громкого стука за спиной охаю и резко оборачиваюсь. Дэвид ухмыляется. Захлопнув дверь, он приваливается к ней, сунув руки в карманы джинсов. По его лицу я вижу, что попалась в ловушку. Должно быть, он подкарауливал за дверью, выжидая момент.
– Доброе утро, дорогая, – шутливо говорит он. – Я набрал тебе ванну. По-моему, очень любезно, учитывая твое поведение.
Мне страшно. Раньше он мучил меня со злобным упрямством, а теперь весело дурачится. Такая перемена только к худшему. Либо ему вовсе наплевать на мои чувства, либо он неожиданно для себя вошел во вкус: ведь садистом он стал от обиды, но теперь ему это доставляет удовольствие.
– Уходи, не трогай меня.
– «Не трогай меня», – передразнивает Дэвид, – как мило. Я всего лишь набрал тебе ванну, чтобы ты как следует отмокла и расслабилась.
– Она холодная.
– Элис, ложись в ванну. – В его голосе слышна угроза.
– Нет! Мне в туалет надо.
Чувствую, что терпеть уже не могу.
– Я тебе не мешаю.
– Я не буду, пока ты здесь. Уйди, оставь меня в покое.
Дэвид не двигается с места. Мы в упор смотрим друг на друга. Глаза у меня сухие, в голове будто вата.
– Ну же? – спрашивает Дэвид. – Чего ждешь, давай!
– Чтоб ты сдох, – выдавливаю из себя.
– Эй, что за выражения!
Итак, выбора не осталось, вытолкать Дэвида за дверь у меня не хватит сил. Я сейчас умру. Делаю шаг к унитазу, но Дэвид неожиданно срывается с места и заступает мне путь.
– Извини, – говорит он, – ты отказалась, теперь поздно.
– Что?!
Ясно, что действует он по плану. Наверняка заранее просчитал каждый эпизод этого кошмара, подобрал каждое слово. Никто не способен на ходу придумать такое глумление.
– Ты меня оскорбила. Значит – сразу в ванну.
– Нет! – Впиваюсь ногтями в ладони. – Я не полезу в воду. Уйди с дороги, пусти меня в туалет!
– Ты знаешь, Элис, я ведь могу сделать так, что ты никогда больше не увидишь Флоренс, – спокойно говорит Дэвид. – Это нетрудно. Совсем не трудно.
– Нет! Пожалуйста, не надо! Обещай, что ты этого не сделаешь.
Ужас леденит кровь и сковывает тело. Судя по тону Дэвида, он и вправду готов на такую подлость.
– Да, Элис, я могу ударить тебя больнее, чем ты меня, и ударю. Гораздо больнее. Не забывай об этом.
– Так, значит, ты знаешь, где Флоренс? Что с ней, Дэвид? Скажи, прошу тебя! Она в безопасности? Где ты ее прячешь? Кто за ней присматривает?
Дэвид молча разглядывает собственные ногти. Я чувствую, как меня начинает трясти. Мой муж утвердился в новой чудовищной ипостаси: освоился с ролью мучителя и наслаждается ею. Наверное, так оно и бывает. Ведь всякие зверства творятся не сами по себе – их совершают люди. Что-то же доводит человека до подобных поступков. Всему есть объяснение.
Даже теперь я надеюсь, что все еще наладится. Наверное, я на самом деле сошла с ума. Представляю, как Дэвид подходит ко мне и растерянно говорит, будто уцелел в страшной катастрофе: «Не понимаю, что на меня нашло». Если он объяснит все наваждением, временной одержимостью, я, наверное, прощу его. Былая любовь к Дэвиду по-прежнему жива, она шевелится где-то в глубине души и диктует ход моих мыслей, – так старые обои бугрятся под слоем свежей краски.
Мне нужно продержаться совсем немного. После той ужасной угрозы, которой оглушил меня Дэвид, я не имею права рисковать. Если никак иначе Флоренс не спасти, придется жертвовать собственной гордостью и человеческим достоинством. Ноги дрожат. Адреналин зашкаливает. Сдерживать позывы мочевого пузыря и кишечника больше нет сил.
– Ладно, только не трогай Флоренс. Я сделаю все, что ты хочешь.
Дэвид брезгливо морщит нос:
– Не трогай? Ты намекаешь, что я могу обидеть родную дочь?
– Нет, прости. Прости за все. Скажи, что ты хочешь от меня.
Кажется, он немного смягчился.
– Снимай рубашку и полезай в ванну, – медленно и терпеливо, будто идиотке, объясняет он. – Лежи там, пока я не разрешу вылезти.
Я повинуюсь и, чтобы как-то отвлечься, затягиваю про себя «Увядшую розу», которую пела мне в детстве мама. Ступаю в воду, ноги до самых коленей сводит холодом. Дэвид приказывает сесть. Я сажусь, и сердце замирает от ледяного объятия. В холодной воде мой организм ведет себя так, как я и боялась. На это, несомненно, и рассчитывал Дэвид. Меня захлестывает такой мучительный стыд, что пару секунд я просто не могу дышать. Впервые в жизни понимаю, почему людям иногда хочется умереть.
Когда снова слышу голос Дэвида, он доносится словно издалека.
– Какая мерзость, – говорит он. – Посмотри на себя. Что ты наделала? В жизни не видел такой пакости. Что ты скажешь в свое оправдание?
– Прости.
Я заикаюсь, дико стуча зубами.
Дэвид стоит надо мной, сложив руки на груди, качает головой, упиваясь моим унижением.
– Зря я на тебе женился. Ты всегда была для меня второй после Лоры. Ты это знала?
– Пожалуйста, выпусти меня, – шепчу я и судорожно трясусь. – Я окоченела, мне больно.
– Признайся, что налгала про Флоренс, – приказывает Дэвид. – Ты должна сказать маме и полиции, что выдумала всю эту историю. Поняла?
Утыкаюсь лицом в колени. Он требует от меня невозможного, но я боюсь сказать «нет». Вдруг он придумал наказание еще хуже? Вдруг он исполнит свою угрозу и сделает так, что я больше никогда не увижу Флоренс? Я подозреваю, что для Дэвида главное удовольствие – сами угрозы, психологическое давление, но рисковать нельзя.
Дэвид со вздохом усаживается на крышку унитаза.
– Я не злой человек, Элис. Я тебя хоть пальцем тронул? В смысле, бил?
– Нет.
– То-то же. Я вполне благоразумный человек. Мне не хочется так с тобой обходиться, но ты не оставляешь мне выбора.
Он сидит и разглагольствует, оправдываясь за свои действия и переключаясь изредка на оскорбления и насмешки. Я подтягиваю колени к груди, но он тут же говорит: «Нельзя». Я должна вытянуть ноги и не закрывать руками грудь. Делаю, как он велел, но остальное пропускаю мимо ушей. Слышу только бессердечные глумления человека, которым всю жизнь помыкает мать. Я представляю себе цветок, что подвязали к рейке, чтобы он тянулся в нужном направлении. Это и есть Дэвид. Но сейчас он упивается властью – буквально обжирается ею, как голодный, боясь, что новый случай представится еще не скоро.
Я не знаю, долго ли он намерен держать меня в ледяной загаженной воде. Пока тело окончательно не занемеет? Пока не потеряю сознание? Я чувствую себя животным. Нет, еще хуже. Я полное ничтожество. Сама во всем виновата. Ни с кем другим такого не может случиться, нигде и никогда. Я последняя дрянь – не сумела защитить собственную дочь.
Наконец Дэвид со вздохом отпирает дверь:
– Надеюсь, сегодняшний урок пойдет тебе на пользу. И не мешало бы тебе вымыться. Да и ванну помыть. Не забывай: в этом доме ты гостья.
Он уходит, насвистывая.
24
Саймон долго петлял по проселочным дорогам, следуя черно-белым фанерным указателям, пока не добрался до деревни Хэмблсфорд, где жили родители Лоры Крайер. Из участка он сбежал на полчаса раньше обычного. Лучше уж поболтаться возле дома Крайеров, чем провести лишнюю минуту с Чарли.
Все утро она доставала его как могла.
– Могу поспорить, у нее огромные буфера и классная задница, – взялась она рассуждать о Сьюки Китсон, подружке Селлерса. – А Стэйси уже двоих родила. Колин, поди, болтается в ней, как пестик в ступе.
Саймон расслышал в ее голосе пугающие нотки. Если Чарли опускается до анатомии, пора сматывать удочки. Она зубоскалила о женских прелестях нарочно, чтобы действовать на нервы Саймону, а он злился и корчился. Саймон боялся, что Чарли намекает на его позорную трусость в гостевой у Селлерса.
Если она не остынет, придется эту проблему как-то решать. Чарли должна направлять Саймона, а на деле ее придирки и насмешки не дают ему сосредоточиться на работе. Он уже устал представлять этот треклятый огнетушитель с мокрой пеной и еле удерживался, чтобы не наорать на Чарли или не влепить ей затрещину. «Нет, дело тут в другом, – говорил себе Саймон. – Или все же в этом? Но почему вдруг сейчас?» Он не понимал, чем вызвано это внезапное и резкое напряжение между ним и Чарли. До последнего времени, при всех трениях, они оставались добрыми друзьями. Вообще говоря, Чарли и была его единственным настоящим другом – он понял это лишь теперь, задумавшись об их отношениях. Саймону не хотелось ее терять. Кто у него останется? Селлерс с Гиббсом? Ну и сильно ли они расстроятся, если больше никогда его не увидят?
