Софи Ханна - Маленькое личико
Бир пожал плечами:
– Ты теряешь время, начальник. Не иначе, твоя молодая мать с ребенком давно на небесах.
Саймон глубоко вдохнул. Неправда. Неужели и Чарли так думает? Почему у него не хватает смелости спросить? Перед самым исчезновением Элис пристыдила Саймона, указав на его никчемность. Чтобы не думать о том, что разочаровал Элис, Саймон твердо решил не сомневаться, что она жива, – ведь она же верила в него. Это позволяло оттянуть время и отсрочить развязку.
– А по-моему, все было вот как, – начал Саймон. – Адвокат посоветовал тебе пойти на сделку с полицией. После экспертизы ДНК ты влип. Адвокат сказал, что если не признаешься, то получишь пожизненное. Присяжные нипочем не поверят такому подонку, как ты.
Заметив беспокойство, промелькнувшее в глазах Бира, Саймон продолжил:
– Невиновный в большинстве случаев возмущается и пытается оправдаться. Но это ведь средний класс, к нему неплохо относятся в обществе. А о твоем происхождении, Бир, я знаю – смотрел материалы дела. Бедность, неполная семья, улица, растление… Когда за плечами такая жизнь и адвокат говорит, что надо взять на себя чужие делишки, ты соглашаешься, верно? Потому что подобная херня всегда случается с таким отребьем, как ты, причем на каждом шагу.
– Это из-за отребья вроде тебя у наших такая жизнь! – С Бира наконец-то слетело благодушие.
Странно он выразился, подумал Саймон, что еще за «наши»? Ни жены, ни детей у Бира нет. Может, он имел в виду уголовников – особый класс, принадлежать к которому почетно? Или изгоев общества в целом?
Саймон наклонился к Биру:
– Слушай меня. Если это не ты убил Лору Крайер, тогда я знаю кто. Испорченный мальчик, что живет в большом доме с богатой мамочкой. Вот кому ты помог уйти от ответа.
– Никому я не помогал.
Снова непрошибаемая физиономия.
– За несколько недель до убийства тебя пару раз видели в саду «Вязов». Что ты там делал?
– В саду чего?
– «Вязов». Там, где убили Крайер.
– Доктора Крайер, с вашего позволения. Хотя для вас она просто гребаный труп…
– Что ты делал в «Вязах»?
Бир пожал плечами:
– Не помню.
– Если боишься, что накинут срок за самооговор, то можешь расслабиться. Тебя-то, конечно, обвинят, но с учетом уже отбытого… Или дрейфишь, что слишком рано выйдешь? Ты ведь нажил пару-тройку врагов, когда решил помогать легавым и продал всех бывших дружков, верно? Испугался, что за стенами тюряги недолго будешь солнышку радоваться?
– Кто здесь пересрал, так это ты, умник.
Бир вытащил еще одну сигарету из пачки и закурил. По его физиономии ничего нельзя было понять.
– На тебя заимели зуб, и они никуда не денутся ни через пять лет, ни через шесть, ни через семь, – наседал Саймон. – Когда бы ты ни вышел, тебе не обойтись без нашей защиты.
Так что на твоем месте, – он взял со стола пачку «Мальборо» и спрятал в карман, – я бы уже начинал думать, как поступить, чтобы мы захотели тебе помочь.
Бир выпустил облако дыма и сощурился:
– К следующему разу ты уж постарайся выучить, кем была Лора Крайер и чем она занималась. Тебе надо меня расколоть из-за другого дела, которое вообще не касается ни Лоры, ни меня.
«Лора». А ведь Бир ее даже не знал. Давно ли Саймон перестал думать об Элис как о «миссис Фэнкорт»? Интерес к человеку не обязательно подразумевает фамильярность.
– На правду ведь тебе насрать? Ты просто хочешь, чтобы я сказал то, что нужно.
– В каком смысле?
– Чтобы все маленькие мусорята зажили счастливо. Тут и сказочке конец.
Да уж, конец. Сколько Саймон ни бился, он не вытянул из Бира больше ни слова.
23
Cо сдавленным стоном открываю глаза. Просыпаться – настоящая мука. Снова ныряешь с головой в неотступный кошмар. Дэвида на кровати нет. В дверях стоит Вивьен: черный брючный костюм и серая водолазка. На лице, как всегда, легкий макияж. Улавливаю запах духов «Мадам Роша». Кажусь себе грязной и скверной. Я не мылась и даже не умывалась с понедельника. Волосы спутались, во рту сухо и гадко.
– Ну как, выспалась, тебе лучше? – спрашивает Вивьен.
Я не отвечаю. От слабости не могу открыть глаза, веки как свинцовые. Но не от лекарств, а от переживаний. После беседы с доктором Аллен я перестала пить ко-кодамол.
– Не хочешь искупаться, полежать в ванне? – предлагает Вивьен, натянуто улыбаясь.
Трясу головой в ответ. Пока она здесь, я не могу выбраться из постели.
– Элис, мы все страдаем – не одна ты. Но что бы ни случилось, надо оставаться цивилизованными людьми.
Слышу голос Дэвида, он в детской оживленно рассказывает что-то Личику, а вот мне о счастье заказано и думать. Я чувствую себя отверженной.
– Я хочу ухаживать за ребенком, – говорю я, и слезы, как ни стараюсь их удержать, текут по щекам. – Почему мне нельзя? Дэвид и близко не подпускает меня к маленькой.
Вивьен вздыхает:
– Девочка здорова, а Дэвид просто волнуется за тебя, вот и все. Элис, тебе не кажется, что сейчас пора за собой поухаживать? Ты столько вытерпела в эти дни.
Мне неловко от ее сочувствия.
– Долгие роды, потом экстренное кесарево сечение. По-моему, ты сейчас берешь на себя непосильный груз.
То же самое она говорила, когда я пожаловалась, как мне тяжко после смерти родителей. «Не противься горю, – сказала она тогда. – Прими его и подружись с ним. Впусти в свою жизнь и позволь оставаться сколько понадобится. Придет время, и ты сможешь с ним совладать».
Этот совет оказался самым мудрым. Все вышло так, как говорила свекровь.
– Сегодня я возьму малышку с собой, – сообщает Вивьен. – Мы отвезем Феликса в школу, а потом пройдемся по магазинам.
– Вы не хотите оставлять ее здесь, потому что не доверяете ни Дэвиду, ни мне.
– Детям необходим свежий воздух, – твердо говорит Вивьен, – он им полезен. А тебе нужна горячая ванна. Сама знаешь, совсем иначе себя чувствуешь, когда искупаешься и наденешь свежую одежду. Твои беды никуда не исчезнут, но ты словно другой человек. Если, разумеется, у тебя сейчас есть силы. В противном случае это лучше отложить.
Конечно, Вивьен хочет, чтобы я ее любила. Более того, она считает, что у нее есть право на мою любовь. Она помнит лишь о добре, что делала мне все эти годы, и забывает о том, что вчера заперла меня в детской и обращалась со мной будто с помешанной, расшатывала мою психику.
Я поворачиваюсь на бок – спиной к ней. Поняв ее мотивы, я чувствую себя дурой. Если бы я впрямь повредилась в уме, Вивьен это только на руку. Лучше бы помешалась – это означало бы, что и Флоренс никуда не исчезала. Я сразу вспоминаю благожелательную докторшу Аллен, которая решила, что я обрадуюсь болезни чужого ребенка.
– Ладно, тогда отдохни.
Вивьен твердо решила быть снисходительной к моей апатии. Наклонившись, она чмокает меня в щеку:
– Пока, дорогая, до скорого.
Закрыв глаза, начинаю считать про себя. Вивьен берет малышку с собой. Любой, кроме меня, может пойти куда захочет. А если я скажу, что собираюсь погулять с ребенком, меня непременно остановят.
Хлопает входная дверь, через несколько секунд слышу гул двигателя и, открыв глаза, смотрю на часы: без четверти восемь. Уехала. Слезаю с кровати и бреду к лестнице. Кажется, будто я пролежала не один год. Тру носком ноги серо-бурый шерстяной ковер с плотным ворсом и смотрю на длинные ряды белых дверей по обеим сторонам коридора. Это похоже на сон, где много загадочных комнат, и за каждой дверью таится свой сюжет. Почему так тихо? Где Дэвид?
Дверь в детскую приоткрыта. Что сделать сначала, сходить в туалет или прокрасться в комнату дочери? Тут и раздумывать нечего!
Вхожу осторожно, словно ступаю на запретную территорию, и подбираюсь к пустой кроватке. Склоняюсь над ней и вдыхаю запах грудничка – свежий сладкий аромат. Тяну за шнурок улыбчивое солнышко над кроватью. Звучит музыка: «Где-то по-над радугой»[25]. У меня сердце обрывается. Осталось лишь надеяться, что Флоренс страдает гораздо меньше моего.
Сдвигаю дверь стенного шкафа и трогаю стопки свежевыстиранной детской одежды, розовые, белые, желтые волны воздушной шерсти и флиса – мягкие, как облака. Но вместо умиротворения ощущаю лишь еще более острое горе.
Закрываю шкаф. Пора уходить. В этой комнате мне еще хуже. Однако я все медлю, хоть и в туалет уже не терпится. Если существует детская, значит, у меня есть драгоценная малышка. Все эти вещи связывают нас. Я сажусь в кресло-качалку в углу. Ведь я, дура, мечтала, как буду кормить в нем свою доченьку! Глажу мягкого вислоухого зайца Монти. Каждой клеточкой тоскую по Флоренс.
Наконец мочевой пузырь раздувается так, что вот-вот лопнет. Оставляю дверь в том же положении, в каком была, и тут же понимаю, что ведь никто прямо и не запрещал мне входить в детскую. Может, у меня начинается паранойя?
– Дэвид! – кричу я с лестницы.
Тишина. Меня охватывает ужас. Они все ушли навсегда. Я одна. И все время была одна.
