Полина Дашкова - Легкие шаги безумия
Лена очнулась от нахлынувших воспоминаний и обнаружила, что сидит на полу в прихожей, среди вороха ненужного барахла, уткнувшись лицом в старый папин свитер.
Именно в этом свитере четырнадцать лет назад она сидела в проеме вагонной двери, на ступеньке. Поезд шел из Тюмени в Тобольск. Была светлая, туманная ночь. Ощущение одиночества и бегущей мимо бесконечной тайги накрепко врезалось в память. А потом был какой-то странный, неприятный разговор с тобольским комсомольцем. С Волковым… с тем самым Вениамином Волковым.
Оказывается, он стал знаменитым продюсером, владельцем концерна. Он занимается шоу-бизнесом. Гоша Галицын прямо-таки затрясся, когда Лена вспомнила, что была знакома с «самим Волковым…».
И вдруг сердце бешено застучало. О каком-то знаменитом продюсере говорил Митя, но имени не называл… Нет, ерунда. Не может быть…
Добравшись наконец до драной, распухшей папки со старыми фотографиями, быстро перебирая их, Лена неожиданно наткнулась на одну, совсем забытую.
Это был большой черно-белый снимок. Несколько человек, юноши и девушки в стройотрядовской форме, стоят на фоне какого-то вагончика. А в середине — Митя, Ольга, Лена и Вениамин Волков.
Улыбающийся Митя смотрит прямо в объектив. Ольга тоже улыбается, но опустила глаза. У самой Лены на фотографии лицо напряженное и растерянное. Вглядевшись внимательней, она поняла почему: стоящий рядом с ней высокий, широкоплечий Волков смотрит на нее. Поэтому он получился в профиль. Он смотрит на нее, а не в объектив фотоаппарата, и Лене не по себе под его взглядом.
На обратной стороне снимка было написано: "Тобольск, июнь 1982, стройотряд «Надежда».
Они выступали перед стройотрядовцами. Это было одно из самых долгих и приятных выступлений. Потом пили чай в строительном вагончике. На фоне этого вагончика и сделан снимок. Его прислали в редакцию молодежного журнала, в котором Лена и Ольга проходили практику, сопроводив забавным письмом. Письмо давно затерялось, а фотография сохранилась.
Глава 16
Тюмень — Тобольск, июнь 1982 года
Поезд медленно шел сквозь тайгу. Ночь была светлая, почти белая. Спать не хотелось. Под уютный стук колес четверо в купе пили чай.
— Чем ближе к северу, тем светлее ночи. В Хантах они совсем белые. — Веня Волков острым, как бритва, туристическим ножом нарезал батон сырокопченой колбасы идеально ровными, тонкими ломтиками.
— Такую колбаску, — мечтательно произнесла Ольга, — такую колбаску я в последний раз ела позапрошлым летом, во время Олимпиады-80.
— Ну уж, не прибедняйся, сестренка, — Митя отправил себе в рот сразу два тонких колбасных кружочка, — всего две недели назад в буфете кинотеатра «Россия» ты купила восемь бутербродов по шестьдесят копеек. Хлеб выкинула, а колбасу съела. И молочным коктейлем запила. — Еще один ломтик исчез за Митиной щекой.
— Да, действительно. Только та колбаса была значительно хуже. А потом был какой-то дрянной фильм. Пока я его смотрела, все мои колбасные впечатления испарились.
— А колбасные впечатления вообще быстро испаряются, — улыбнулся Веня, — одна изжога остается. Интересно, почему, как только люди садятся в поезд, сразу начинают есть и говорить о еде?
— От скуки, — пожал плечами Митя.
— То-то видно, как тебе скучно, — заметила Ольга, — десятый кусок уплетаешь, без хлеба.
— Веня, что там за избушка мелькнула? — спросила Лена, глядя в окно на бесконечную глухую тайгу. — Неужели живет кто-нибудь?
— Сейчас нет, — ответил Волков, — а раньше здесь жили старообрядцы, раскольники. Прятались от советской власти до тридцать второго года. Скиты у них здесь были.
— А в тридцать втором что?
— Устроили самосожжение. Девять взрослых и трое детей. Отряд НКВД за ними пришел. А их кто-то успел предупредить. Вот они и заперлись в одном из скитов, обложились хворостом. Отряд стоял и смотрел; как они горят.
— И ничего нельзя было сделать?
— Ничего, — Волков покачал головой, — да и зачем? Кто стал бы рисковать жизнью ради лагерной пыли? Их ведь все равно собирались арестовывать. Ладно, давайте выпьем. — Он извлек из сумки бутылку пятизвездочного армянского коньяка.
— Хорошо живет тобольский комсомол, — заметил Митя.
— Не жалуемся. — Волков отвинтил пробку и разлил коньяк по пустым чайным стаканам.
От коньяка захотелось спать. Езды до Тобольска осталось пять часов. Никакого постельного белья в этом поезде, разумеется, не было. Все легли одетыми.
Когда Волков залезал на свою верхнюю полку, какой-то маленький предмет выпал из его кармана. Лена подняла с пола дешевенький финифтевый медальон на короткой толстой цепочке из простого металла. Белое сердечко с красной розочкой в серединке.
— Веня, это ваше? — спросила она, протягивая ему медальон на ладони. — У вас цепочка порвалась.
— Да, это мое, спасибо.
Сонный Митя приподнял голову на своей верхней полке, взглянул на дешевенькое украшение, которое тут же исчезло в кармане волковских джинсов, и пробормотал:
— Вот что носят комсомольцы вместо нательных крестов!
Лена никак не могла уснуть. Было холодно и неприятно лежать в джинсах и фланелевой ковбойке на голом матраце, под влажным байковым одеялом, от которого пахло хлоркой. Перед глазами встала жуткая, отчетливая картина: горящая изба в тайге у железной дороги, солдаты вокруг с ружьями наперевес.
«И что ты застреваешь на всяких ужасах? — уговаривала она себя. — Сейчас ты еще представишь, как трое детей погибали в огне… Так нельзя».
Она тихонько встала, надела кроссовки, вытянула из своей сумки теплый свитер, захватила сигареты, спички и выскользнула из спящего купе.
В тамбуре было душно, накурено. Сквозь грязные, закопченные стекла вагонных дверей пробивался таинственный свет белой ночи.
Лена осторожно дернула ручку. Вагонная дверь поддалась Со скрежетом. Запахло туманом и свежей хвоей. Прохладный ночной ветер ударил в лицо, стал трепать волосы. Тайга проплывала мимо, совсем близко. Лена села на ступеньку в дверном проеме. Прямо под ногами были рельсы.
Ей вдруг показалось, что она одна в этой огромной, бескрайней тайге, которая качается вокруг, словно океан, живет своей сложной таинственной жизнью. Поскрипывают стволы, созревают орешки в кедровых шишках, рыщут бессонные волки и медведи, с тяжелым уханьем лопаются болотные пузыри.
«А каково на самом деле человеку одному в тайге? — думала она. — Я проеду мимо, в любой момент я могу вернуться в купе, для меня это одиночество — просто игра. Наверное, если оказаться там, среди этих скрипучих толстых стволов, то почувствуешь себя страшно одиноким, незащищенным».
Она закурила.
— Лена, вы не боитесь упасть? — послышался сзади, совсем близко, тихий голос.
Лена вздрогнула от неожиданности и действительно чуть не упала. Волков подал ей руку, она встала. Он тут же захлопнул наружную дверь.
— Так нельзя сидеть, — сказал он, закуривая, — это очень опасно.
— Веня, вы меня напугали. Я не слышала, как вы подошли.
— Простите. Я испугался за вас. Наверное, ваш муж не хотел отпускать вас в эту поездку.
— Я не замужем.
— Честно говоря, я рад этому, — он мягко улыбнулся, — мы с вами едва знакомы, а мне уже не спится. Возможно, вам это вовсе неинтересно, но я тоже не женат. Мне сложно общаться с женщинами, чувствую себя кретином.
— Глядя на вас, этого не скажешь, — пожала плечами Лена.
— Что, я произвожу впечатление человека без комплексов?
— Не знаю. У каждого есть какие-нибудь комплексы.
— А у вас?
— Наверное, тоже.
— Мне кажется, у вас, как и у меня, есть комплекс одиночества. Вы быстро устаете от людей, от общения, особенно пустого и бессмысленного. Вам хочется уйти и побыть одной. Но вы боитесь обидеть своих собеседников, это вас смущает, иногда даже терзает. Вот и сейчас вы хотите уйти. Незнакомый, чужой человек, какой-то тобольский комсомолец, полез к вам с откровениями. Вы боитесь меня обидеть, но и разговор вам неприятен. Вам так хотелось побыть одной, а тут явился я и пристаю со своей болтовней. Я прав?
— Ну почему же? В поезде незнакомые люди часто начинают откровенничать. Случайному человеку, которого никогда больше не встретишь, удобно исповедаться. Это ни к чему не обязывает. А о себе хочется каждому поговорить.
— Продолжения бывают? — тихо спросил Веня.
— То есть?
— Ну, возможно такое, что случайные собеседники в результате дорожных откровений становятся близкими людьми?
— В жизни всякое бывает.
— А для вас такое возможно?
Его лицо было совсем близко. В красивых голубых глазах она вдруг заметила тяжелую, лютую тоску, и ей стало не по себе. Он смотрел на нее так, словно от ее ответа зависело нечто жизненно важное для него. Никто прежде так на нее не смотрел.
