Наталья Александрова - Браслет императрицы
– Врет, нутром чую! У меня чутье на контру!
– Чему собираетесь учиться? – спросил седой, повернувшись ко мне.
– Живописи.
– Выпустить! – Седой мельком взглянул на “моего комиссара” и вышел из комнаты, вышел из моей судьбы.
И вот я иду по Латинскому кварталу, и вокруг меня звучит упоительная французская речь…
Все вокруг так странно, так непривычно. На улице стоят певцы с нотами в руках, поют что-то грустное, трогательное. Вокруг них толпятся зеваки, подпевают, не всегда попадая в мелодию, бросают серебряные монеты. Прямо на тротуарах выставлены кровати, стулья, зеркальные шкафы – так здесь торгуют мебелью. Прохожие как ни в чем не бывало лавируют между креслами и буфетами. Повсюду, прямо на улицах, стоят многочисленные писсуары, на них – рекламные плакаты: шоколад Карл Фацер, какао ван Гуттена. На улице холодно, но парижане не спешат: они не идут по делам, а гуляют. Очень много кафе, и возле каждого, несмотря на холод, выставлены столики, за ними сидят люди, пьют кофе или ликер, кутаясь в пледы. Тут же чадят жаровни, чтобы обогреть смелых посетителей, а по сути – протопить улицу. Вокруг носятся мальчишки-газетчики, отчаянно кричат сорванными голосами: “Ля патри”! “Ля пресс”! “Либерасьон”!
– Столица мира! – говорит Серж, мой новый знакомый, в недавнем прошлом – петербургский студент. – С виду – столица мира, а на самом деле – сумасшедший дом!
– Вот в России – и вправду сумасшедший дом! – возражаю я и замолкаю: я знаю, что Серж воевал добровольцем у Деникина, чудом вырвался в Константинополь, так что про нынешнюю Россию знает не меньше моего.
В одном из кафе за столиком сидят мужчина и женщина, едят свинину с бобами. Вдруг отрываются от еды, целуются и как ни в чем не бывало продолжают есть.
– Бог мой, как это некрасиво! Как это безнравственно! – возмущаюсь я, отводя взгляд.
– Вы зря кипятитесь, – возражает Серж. – Это другой народ, другие обычаи, не судите их по нашим законам. Для них поцелуй – это что-то вроде ласкового слова или приветливого взгляда, в нем нет ничего интимного, ничего требующего уединения.
– Но все же к этому трудно привыкнуть!
– Все дело в том, что любой народ считает свои обычаи, свой образ поведения единственно правильным, а все, что от него отличается, с ходу признает безнравственным…»
Надежда оторвалась от записей и зажмурила утомленные глаза – все же трудновато разбирать чужой почерк, да и чернила выцвели.
– Очень уж неторопливо! – проговорила она. – Стоило ли из-за таких путевых заметок прятать тетрадку в тайнике?
Она перевернула несколько страниц и снова начала читать.
«…Поль не молод, даже затрудняюсь сказать, сколько ему лет: сорок? Пятьдесят? Но в нем есть что-то удивительно трогательное, мальчишеское. И как великолепны его картины! Как глубоко он умеет проникать в суть вещей! Кажется, он рисует не дерево, не дом, озаренный лучами закатного солнца, а душу дерева, душу дома. Что уж говорить о его портретах! Ах, если бы он написал мой портрет! В этом случае я знала бы, что не исчезну навсегда, что от меня что-то останется в этом вечном мире…»
Перелистнув еще несколько страниц, Надежда наткнулась на знакомый уже фрагмент.
«…там, в его мастерской, среди загрунтованных холстов и неоконченных картин, мы с Полем впервые стали близки. Все случилось как-то внезапно, я сама не поняла, как нас кинуло друг к другу…»
Этот фрагмент она тоже пропустила, перевернула пару страниц.
«…Поль рассказал мне о своей поездке в Китай, рассказал о мальчике, с которым там столкнулся. О том, как тот был талантлив, как быстро и хорошо схватывал все навыки рисунка и живописи. Показал мне несколько рисунков того мальчика – рыба на столе, старый китаец с лицом, изрезанным морщинами, куст чертополоха. Хорошие рисунки, но ничего особенного я в них не увидела. Сам Поль рисует куда лучше. Вдруг среди этих рисунков я увидела набросок женского лица – и у меня вмиг пересохло во рту.
– Кто это? – проговорила я, невольно отстранившись от листа, как будто боясь обжечься.
– А, тебя тоже зацепило! – Поль улыбнулся нежно, по-детски, как только он умеет. – Это тоже рисунок того мальчика.
– Но кто модель?
– Модель? Он уверял меня, что это – Прекрасная Императрица Сяо Линь, персонаж старинных китайских легенд. Если верить легендам, она жила на свете несколько тысяч лет назад, но мой китайский ученик уверял, что Императрица бессмертна, он видел ее воочию и нарисовал этот портрет по памяти.
– Я готова в это поверить, глядя на этот рисунок!
И вправду, женщина на рисунке была так красива, как не может быть красив живой человек. И это не была сусальная открыточная красота китаянок, каких рисуют на веерах из рисовой бумаги и на коробках чая. Это была красота живая, подлинная, пронизывающая всякого, кто видел ее, до глубины души, будь то мужчина или женщина. Увидев такую красоту хоть раз, забыть ее невозможно…»
– Нинкина бабушка не только художником была, она еще и писала, да еще как красиво! – проговорила Надежда, оторвавшись от чтения. – Но все равно мне непонятно, зачем было прятать эту тетрадку! Ну, воспоминания, которые по большому счету не интересны никому, кроме самой Нины Слепневой…
– Надя, с кем это ты разговариваешь? – послышался голос мужа из прихожей. – И что это такое?
Надежда мигом убрала тетрадку в ящик кухонного стола и кинулась к духовке. Надо же, едва рыбу не передержала!
Муж с изумлением разглядывал Надеждины ботинки, валявшиеся посредине прихожей. Шнурки из них были вытащены и изжеваны в лохмотья.
– Где этот негодяй? – мгновенно озверела Надежда. – Убью!
Вихрем она понеслась в гостиную, но муж оказался быстрее и перехватил ее возле дивана, на котором, надо сказать, остались только клочья рыжей шерсти.
– Пусти! – пыхтела Надежда. – Пусти меня!
– Немедленно прекрати! – приказал муж. – Из-за старых ботинок готова причинить вред животному!
– А ты купи новые! – тут же заорала Надежда. – Вечно у тебя на все выпрашивать надо!
Это была заведомая вопиющая ложь, Сан Саныч был человеком не жадным, жену свою любил и даже баловал, в разумных пределах, конечно. И никогда не контролировал Надежду в небольших тратах. И обуви у нее было достаточно, просто сейчас, в конце марта, в городе грязновато, и Надежда надела брюки и удобные ботинки.
– Ну, знаешь! – Муж даже не сразу нашел, что ответить на такие беспочвенные обвинения. – Ну, знаешь! Если бы ты поддерживала в квартире порядок и не разбрасывала свои…
Ох, не нужно ему этого было говорить, ох, не нужно! В оправдание Сан Саныча можно лишь заметить, что он только что пришел с работы, то есть был очень усталый и голодный. А в таком состоянии редко какой мужчина способен контролировать свои эмоции и фильтровать поток сознания.
– Ах вот как? – зловеще проскрипела Надежда. – Значит, я не поддерживаю в квартире порядок? Не готовлю тебе еду, не глажу тебе рубашки, не бегаю по магазинам? В общем, мало того что я сижу на твоей шее, так еще и дармоедствую, так?
– Надя… – муж попытался взять ее за руку, что опять-таки говорило в его пользу, – успокойся…
– Завтра же устраиваюсь на работу! – Надежда сбросила его руку. – Не берут по специальности – хоть консьержкой, хоть в регистратуру районной поликлиники!
– Ну возьми себя в руки! – Муж фыркнул. – При твоем темпераменте ты в первый же день перекусаешь всех больных!
– Уборщицей в супермаркет! – Надежда никак не хотела или не могла остановиться.
– Ну, хватит уже… – Муж утомленно потер виски.
– Дворником на полставки!
– Тьфу ты! – Муж развернулся и ушел в кабинет.
Кот нашелся на кухне – он сидел на столе и пытался когтями развернуть фольгу, в которую была завернута запеченная рыба.
– Кушай, Бейсинька… – фальшиво заулыбалась Надежда, не делая никаких попыток согнать кота со стола. – Ты съешь всю рыбу и лопнешь, а твой хозяин сегодня ляжет спать голодным…
– Ах ты, паршивец! – Это уже голодный муж, возмущенный таким беспардонным поведением, шуганул кота со стола. – Надя, ты куда смотришь?
Ужинали супруги в полном молчании, потом Сан Саныч ушел к своему компьютеру, а Надежда достала из ящика старую тетрадку.
Она перелистнула страницы и начала читать:
«…Мы с Полем вошли в “Клозери де лиля”. Нам помахал высокий человек в светлом пиджаке, позвал к своему столу.
– Кто это? – вполголоса спросила я Поля, пока мы пробирались между столиками.
– Прекрасный испанский художник, его зовут Пабло Пикассо. О нем сейчас все говорят.
