Лариса Соболева - Портфолио в багровых тонах
— Ну, раз ты наелась и больше ничего не запросишь, выкладывай, зачем позвала, — сказал Филипп Юрьевич. — Не забывай, дома мне достанется за позднее возвращение, ведь я не планировал нашу встречу.
— Я тут думала-думала… — кушая мороженое, залепетала Ася. Нет, сюсюкать не в ее стиле, и она перешла на серьезный тон, чтобы Филипп Юрьевич не сомневался в твердой позиции. — Только не смейся, ладно? Короче, я хочу уехать в Москву… то есть это решено. Там попробую связаться с иностранными агентствами и, если получится, устроюсь работать за границу.
— А если НЕ получится?
Ася задумалась. Конечно, этот вариант далеко не идеальный, она прорабатывала, посему ответ у нее был готов:
— Плевать. В конкурсах больше не хочу участвовать, надоело, другое дело — стать профессиональной манекенщицей. Не получится — останусь в Москве, буду… работать.
— Кем?
— Да какая разница? Куда возьмут, туда и пойду.
— А институт?
Чего не любила Ася, так это вмешательства в ее жизнь. Сейчас начнется: институт, ответственность, надо хорошо подумать, ты еще слишком молода, чтобы пуститься в самостоятельную жизнь… Она чувствовала себя достаточно взрослой, чтобы принимать решения и отвечать за свои поступки, а не выслушивать банальные доводы против намерений. Намерения! Они же ничто, если в карманах ни шиша. Ася надеялась на помощь и могла бы привести миллион аргументов, доказывая необходимость побега, ведь именно побег вызрел в ее головке, для Мариночки отъезд останется в тайне. Ася просто исчезнет, оставив записку: «Уезжаю навсегда. Не ищи». Мало того, она не собиралась сообщать мамуле о себе и в будущем. Только ни один из ее аргументов не отобразит боль и безнадежную тоску по всему тому, что наполняет глаза других людей особенным сиянием, выдающим радость, любовь, счастье. А какая радость у Аси? И она, не мудрствуя лукаво, высказала главную причину своего решения:
— Мариночка меня не любит.
— Ты ошибаешься…
— Не любит, не любит, — мягко перебила Ася. — Я прочувствовала это своей шкурой. Когда до меня дошло, было так обидно… и мир стал каким-то убогим, а я в нем — ненужной. Потом только подтвердились мои открытия. Ну и я к ней не питаю… Иногда хочется умереть, лишь бы не видеть ее, не слышать голоса. Мне все в ней не нравится! Как она ест, спит, сидит, смотрит, а уж когда говорит — по ушам режет. Я знаю, что не права, что это моя мать, что она хочет мне добра. Только ее добро какое-то… злое. И жестокое. Знаешь, она старается не касаться меня — я давно заметила, будто боится заразиться страшной болезнью.
— Ты не преувеличиваешь?
— Не-а, — со смешком произнесла Ася, опустив глаза, но две слезы не удержались и упали на стол. Филипп Юрьевич их заметил и накрыл своей большой рукой узкую кисть Аси, ободряюще сжав. — Я же не дурочка. Ладно, вот тебе доказательство. Недавно она отправляла меня к одному… как бы это сказать… спонсору. Видел бы ты его! Старая обезьяна. Мариночка надеялась, он обеспечит мне победу. Но ради этого я должна была… с ним лечь. Прямо об этом не говорилось, Мариночка только намекала, но намеки были топорные. Как тебе?
— Она что, совсем рехнулась?
— Почти. Мариночка уехала к бабушке, думаю, не хотела со мной встречаться после моего свидания, ведь тогда пришлось бы расспрашивать меня, как все прошло. Моя мама — сутенер! Классное название для фильма, верно?
— Я поговорю с ней, хочешь?
— Ты что! Она тебя и меня со света сживет. И успокойся, я не поехала к нему. А его убили, представляешь? И меня могли убить вместе с тем уродом, если б я там оказалась. А для нее — сорвался с крючка сундук с бабками! И во всем виновата я, еще руки распускает. Когда Мариночка случайно прикасается ко мне, по моей коже проходит мороз — до того неприятно. Я хочу освободиться от нее, пусть она живет долго и счастливо, сколько хочет и как хочет, но без меня. Ты поможешь? Мне немного нужно денег… на первое время…
Он пил кофе из крошечной чашечки и не смотрел на нее, ему понадобилась пауза — надо же привыкнуть к дурным новостям, обработать их в уме и принять решение, что непросто сделать. Тут тремя-пятью тысячами не обойдешься, даже на скромное обустройство понадобится немало денег, сейчас он не потянет предлагаемый воз. За довольно короткую паузу Филипп Юрьевич подготовил благовидный отказ, но, взглянув на Асю, неожиданно для себя увидел ее по-новому. Перед ним сидела взрослая девушка, которую он ошибочно принимал за испорченного полуребенка, забавного и взбалмошного, умненького и практичного, наделенного способностями вымогателя, но не наглого. А сейчас Филипп Юрьевич рассмотрел в ней загнанного воробышка, ершистого, вечно голодного и… бездомного. Раньше он хохотал до упаду, слушая рассказы, как Ася поедает втихаря колбасу у себя в комнате и обязательно проветривает, чтобы Мариночка, не дай бог, не унюхала. В сущности, девочка развлекала его, на самом деле житье-бытье с полубезумной матерью далеко не смешная история.
— Я боюсь ее, очень боюсь, — призналась Ася, подбросив еще один аргумент в свою пользу. — Сплю ночью и вдруг просыпаюсь в поту, потому что приснилось, как я сплю, а Мариночка подбирается ко мне, протягивает руки, хочет задушить. Мне кажется, там, где ее не будет, у меня все пойдет иначе. Ну, я хотя бы буду сама принимать решения, искать свое место… и просто жить как все.
Только сейчас он понял выражение «сердце переполнилось жалостью» или душа переполнилась — без разницы, главное, в результате этого переполнения Филипп Юрьевич решение нашел.
— Когда хочешь уехать?
— Да хоть завтра, — оживилась она, подняв на него замечательные влажные глазки. — Но у меня нет денег.
— А повременить можешь? — Видя, что девочка огорчилась, Филипп Юрьевич взял ее кисть в ладони, продолжив: — Понимаешь, я сначала должен выплатить кредит за машину, последний взнос в октябре. За два месяца подкоплю некоторую сумму, даже за три, а в конце января можешь ехать. Устроит?
— У меня нет выбора, — вздохнула Ася, но с кислым-кислым выражением личика. — Устроит. Спасибо.
— Отлично. А сейчас извини, убегаю. Тебя подвезти?
— Я мороженое не доела, не пропадать же добру.
Филипп Юрьевич поднес к губам кисть девушки и с трогательной нежностью поцеловал пальчики, оставил на столе деньги и ушел. Доедая растаявшее мороженое, Ася насчитала четыре месяца. Ой, как долго! Мариночка всю душу вытрясет вместе с жизнью из ее истощенного недоеданием тела, с каждым днем мамуля становится невыносимей, хватит ли сил прожить эти месяцы?
— Привет!
Такой большой город, ресторанчик для тайных встреч выбрали в самом глухом уголке, а от «подружек по модельному бизнесу» — ну, никуда! Соня с Тамарой. Сели. А улыбки… В деревне Асиной бабушки живет один дед, алкоголик, он, когда напьется, говорит: «Что вы смотрите на меня сквозь зубы?» Точно! Обе смотрели на Асю именно так — рты до ушей, зубы блестят, в глазах ехидство.
— Какого ты мэна отхватила! — позавидовала Соня. Уж кому-кому, а не ей, меняющей мэнов раз в год, завидовать. — Он кто?
— Папа, — ответила Ася, как ни в чем не бывало.
— Наконец и у тебя появился папик, — сказала Тамара. Вторым планом прозвучало: добро пожаловать в наш кружок содержанок.
— Он симпатичный, — оценила Соня. У нее есть противная манера не говорить, а мурлыкать. — Тебе повезло. А чем занимается? Торгаш или неужели что-то выпускает? Какой у него годовой оборот?
Ася отодвинула пустую мороженицу, сложила руки на столе, с сочувствием посмотрела на одну, затем на вторую и не без ухмылки поставила обеих в известность:
— Это мой родной папа, а не папик, улавливаете разницу? — Девочки недоверчиво таращились, пришлось расшифровать на примитивнейшем языке: — Он не любовник. Отец. И любит меня как отец, а не… как папик. Понятно?
Откуда им знать, как любит родной отец? Их отцы тоже сбежали от мамаш, правда, безвозвратно, в этом смысле Асе повезло больше. А бедняжки наверняка так и не узнают, какие бывают у родного папы большие и мягкие ладони, как он добр и нежен, ласков и строг — ничего этого не узнают. Инициатором встреч стал Филипп Юрьевич, он любит свою старшую дочь не меньше младших, но что из того? О том, чтобы у него жить, не может идти и речи, Мариночка… О, лучше не думать, что мамуля сделала бы, заяви Ася, мол, хочу к папе — обоих укокошит. Встречаются они тайком на протяжении многих лет (с пятого класса), Мариночка ни разу не застукала их, а ей никто не стукнул, ведь бывали случаи, когда они попадались на глаза общим знакомым. Дело в том, что знакомые в душе не переваривают мать Аси, нельзя же любить того, кто всех презирает, из мести злорадно помалкивали. Что касается Аси, она долго страдала, не понимая, почему с папой нельзя видеться открыто, нельзя его обнять, сделать ему подарок, рисуя весь вечер картинку красками. Не понимала, почему он негодяй, подонок, свинья и мерзавец. До сих пор не понимает. И никогда не поймет.
