Марина Крамер - Мост в прошлое, или Паутина для Черной вдовы
И только Марина… Только Марина смогла рассмотреть в нем что-то другое, не звериное нутро, а человеческую душу, способную на любовь и нежность. Если бы не Коваль, то вообще никто не мог бы угадать, что с ним случилось бы дальше. Если бы не ее приезд к Строгачу, когда он впервые прикоснулся к ее телу, обыскивая, если бы не Виола, которой приспичило в Египте заполучить телохранителя Коваль Макса… Женька никогда не узнал бы, какая она, Коваль, на самом деле. Она, как и он, глубоко прятала чувства и переживания, никому не показывала себя настоящую – разве что Малышу. И Хохол, которому она доверилась, готов был порвать любого, кто только посмел бы подумать о том, чтобы причинить ей зло. И рвал. Он готов был лежать у ее ног – только чтобы быть рядом. Терпел ее любовников, ее тяжелый характер – и в конце концов сумел получить ее всю в единоличное, так сказать, пользование. Но, как оказалось, ошибся. Часть ее души все равно принадлежала погибшему Малышу – что бы при этом ни говорила сама Коваль. И почему-то сейчас воспоминания об этом стали особенно острыми и болезненными.
– Выходить-то будете или еще покатаемся? – прервал его размышления голос таксиста.
– Что, приехали уже? – очнулся Хохол.
– Да. Вам во-он в тот дом, – таксист приоткрыл окно и пальцем показал на старую двухэтажку, в торце которой было подвальное помещение с вывеской «Тату-салон». – Извините, подъехать не могу – там двойная сплошная, а в объезд это километра два еще.
– Да ладно, не сахарный, не развалюсь, – отмахнулся Хохол, вынимая деньги.
Он перебежал дорогу, спустился в подвал и толкнул дверь. В уши ударила музыка – даже не музыка, а какофония звуков, почти животного рычания и металлического скрежета. «Староват я для такого искусства», – подумал Женька, морщась. Навстречу ему из глубины полутемного помещения двигался толстый лысоватый человек в хирургическом костюме.
– Вы ко мне? По поводу сведения тату?
– Ну, видимо, к вам.
– Проходите.
Женька двинулся за толстяком, на ходу оглядывая помещение. Оно состояло из нескольких комнат, в которых за стеклянными створками дверей угадывались очертания высоких хирургических столов. Стены украшали постеры, представлявшие различные изображения тату, места их нанесения и варианты цветовых решений. Гремела музыка, раздражавшая Хохла, но он терпел – неудобно с порога предъявлять претензии. Толстяк толкнул одну из дверей и пропустил его вперед.
– Раздевайтесь, надевайте бахилы и на стол ложитесь.
Хохол подчинился. Укрыв его сверху тонкой голубой простыней, толстяк взял правую руку и хмыкнул:
– Блатная музыка? Тяжко будет, площадь большая. Вы со всей руки хотите?
– Нет, только с кисти. – Расставаться с латинскими изречениями на предплечьях он не планировал, очень уж четко они отражали его сущность – «Я родился свободным – и хочу умереть свободным» и «Пусть ненавидят, лишь бы боялись».
– С одной? – уточнил толстяк, и Хохол сунул ему под нос второй кулак:
– А сам как думаешь?
Толстяк отпрянул:
– Думаю, что задал некорректный вопрос. Ну что – начнем?
– Ну давай, рискни.
Боль была такая, что у Хохла мутилось в мозгу. Он даже не думал, что на свете вообще бывает такая боль. Никогда прежде даже в самых жестоких драках, в стычках с ОМОНом во время тюремного бунта, в разборках со своими и чужими ему не приходилось испытывать такого. Когда все закончилось, и дым от жидкого азота, которым толстяк покрывал его руки, рассеялся, Женька взглянул на свои забинтованные кисти и пробормотал:
– А ты коновал, брателла.
– Что поделаешь… работа такая, – отозвался толстяк, помогая Хохлу встать и одеться.
Женька не помнил, сколько денег отдал, как дошел до остановки и сел в такси, как назвал адрес. В машине он просто отключился, и водитель еле растолкал его возле Машкиного подъезда.
Приложить ключ к замку домофона он тоже не мог, пришлось набирать номер квартиры, но Марья, к счастью, видела его в окно и испугалась странного состояния. Открыв дверь, она стояла на пороге квартиры и ждала. Когда Женька буквально вывалился из лифта, Маша, шагнув к нему, потянула носом воздух и удивленно уставилась:
– Господи, я думала, что ты напился… Что с тобой?
И тут она увидела его забинтованные в «варежку» руки и ахнула:
– Что это?!
– Давай потом, а? – попросил он хрипло, и Машка сразу отстала, помогла снять куртку и, как ребенка, под руку, довела до кресла:
– Ты посиди, я постелю сейчас.
Она быстро разобрала диван, застелила его бельем и повернулась к Хохлу. Тот сидел в кресле, откинувшись назад, и тяжело дышал. Мышка метнулась к нему, дотронулась ладонью до лба и ахнула – он горел так, что даже градусника было не нужно. Кое-как она смогла перетащить его на диван, раздеть и укрыть простыней, потом быстро сунула под мышку термометр – просто на всякий случай, и достала из аптечки шприц и ампулы. Сделав жаропонижающий укол, Маша села рядом на диване и осторожно взяла забинтованную руку отключившегося Хохла. Повязка пропиталась сукровицей, прилипла и выглядела ужасно. Покосившись на Хохла с опаской, Маша решила сменить повязки. Открывшаяся картина шокировала даже ее, отработавшую в больницах достаточное количество времени, чтобы привыкнуть ко всякому. Руки Хохла напоминали с тыльной стороны два куска мяса без кожи. Глубокие ожоги, в которых виднелись сухожилия, напугали Машу. Она наскоро покрыла кисти Женьки слоем пантенола, прикрыла марлей и кинулась звонить приятелю-хирургу. Тот поворчал, но пообещал зайти и посмотреть – благо, жил по соседству.
Хохол бредил и метался на диване, Маша изо всех сил старалась удержать его, но весовые категории слишком уж различались. К моменту прихода доктора Мышка уже изнемогла от неравной борьбы и страха за состояние Женьки. Хирург, вымыв руки, снял марлю с кистей и не сдержался:
– …твою мать! Это он куда руки-то сунул? В кислоту?
– Я не знаю! – буркнула Мышка, стоя с сигаретой на пороге комнаты. – Уехал куда-то днем, а вернулся вот такой. Из такси выйти не мог сам, потом отключился вроде, а теперь вон мечется. И температура такая, что я даже озвучить боюсь.
– Так, Маня, слушай сюда, – решительно сказал хирург. – Я тебе сейчас помогу, мы его оденем, и я быстро закажу машину. Повезем к нам, в гнойное. В таком состоянии его тут нельзя оставлять – того и гляди, сепсис постучится.
– Слава, не выйдет, – покачала головой Мышка. – Он не местный, как ты его без прописки в больничку оформишь?
– Это не твоя печаль. Оформлю. Паспорт же есть у него, правда? Ну, и все. Давай, собирай его – ты ж не хочешь всю ночь на нем верхом сидеть?
Мышка вздохнула, понимая, что доктор прав, а Хохол, придя в себя, явно не обрадуется факту нахождения в больнице. Но выхода не было – в таком состоянии оставлять его дома было совсем рискованно.
– Слава, а я смогу с ним хоть на ночь остаться? Просто если он очнется в незнакомом месте, я не поручусь за сохранность палаты.
– Да хоть жить переезжай, – буркнул хирург, набирая номер.
С помощью водителя Слава смог спустить Хохла вниз к машине, Маша тоже поехала с ними. Женька по-прежнему бредил и почти не приходил в себя, лежа на носилках «Скорой». Мышке сделалось по-настоящему страшно – а ну как что-то серьезное случится? Что она будет делать с ним? Через пару дней вернется муж с дочерью, проводить все время около Хохла в больнице она не сможет, а оставить его одного в таком состоянии тоже нельзя. Придется как-то объяснить мужу, что произошло – а она и сама не знает, что именно.
В больнице Женьку сразу уложили под капельницу, зафиксировав руки к раме кровати, чтобы ненароком не вырвал установленный подключичный катетер. Маша сидела около него и мучилась от неразрешимой дилеммы – звонить или не звонить Марине. Судя по тому, как и что Женька рассказывал в последнее время, отношения у них напряженные, а у самой Коваль какие-то неприятности. Так стоит ли добавлять ей проблем? Но если Хохлу станет хуже – как тогда Маша объяснит, почему раньше не позвонила?
Женька открыл глаза, обвел палату ничего не выражающим взглядом и облизал пересохшие губы.
– Где я?
– Ты в больнице, Женя, – нагнулась к нему Маша. – Сейчас…
Она взяла стакан с водой и опущенной в него трубочкой, поднесла к запекшимся от жара губам:
– Попробуй…
Хохол осушил его в секунды, благодарно посмотрел на Машу:
– Спасибо… я как тут очутился?
– У тебя сильный жар и ожоги кистей. Что ты сделал с руками, где ты был вообще?
Хохол нахмурился, что-то вспоминая. По лицу его пробежала тень, глаза сделались злыми:
– Место не помню… не найду, скорее всего…
– Какое место?
– То, где мне этот ветеринар «синьки» сводил какой-то дымящейся хренью…
Маша ахнула:
– Ты идиот?! Это что же – за раз жидким азотом обе кисти?!
– Не знаю я, чем…
– Да за каким чертом ты вообще туда поперся?! Почему у меня не спросил?!
